«У соседа обострилась язва. Его похоронили в огороде»

Николай (имя изменено) – по паспорту россиянин, но почти 30 из 52 лет жизни он провел в Украине. Приехал туда вместе с женой-украинкой. Занимался укладкой паркета, служил в баптистской церкви. Не видел необходимости менять гражданство на украинское, потому считал русский и украинский народы братскими. В начале войны Николай вместе с семьей попал в пекло боевых действий – в оккупацию в Мотыжине под Киевом. Был под прицелом российского БТР, чудом спасся, но до сих пор ездит на простреленном автомобиле. Вот его история:    

– Я родился и вырос в Москве. В 1986 году рванул Чернобыль, многие киевляне выехали за пределы Украины, в частности, моя будущая жена тоже. Моему отцу дали путевку в Осташковский район Тверской области, и мы там с ней встретились. Долго ездили, переписывались, в 1991 году расписались. До 1993 года мы жили в Люберцах под Москвой (там жил мой дед). Потом нам пришлось уехать, потому что дед сказал: «Я мечтаю о спокойной старости». Мы с женой решили завести ребенка, поэтому  переехали в Украину.

Было сложно. Обида такая была на родню, на деда. Отец у меня хорошо зарабатывал – сестра имела все, а у меня не было ничего. Жили в Киеве впятером в однокомнатной квартире. Я сильно скатывался, начал пьянствовать. Из московского примерного мальчика начал превращаться в алкаша. Понимал, что надо что-то сделать, тем более, на одном объекте был уже «перебор»: ребята еле меня откачали. И я начал искать и нашел Бога в евангельской церкви христиан-баптистов. Я дежурил в церкви, проводил уроки. До войны часто ездили с женой в Киевскую область, проводили служение, программы, занимались с детьми и взрослыми, показывали фильмы. После войны участвую в жизни церкви уже не так активно, но когда наша церковь была в рассеивании, мы с женой там жили круглосуточно.

До войны я занимался паркетом: укладка, шлифовка, лакировка. У нас двое детей, уже две внучки. У меня российское гражданство. Не менял до сих пор, потому что никогда перед собой такой цели не ставил: жил спокойно с ним, у меня был постоянный вид на жительство, и я не чувствовал, что это что-то предосудительное. Ведь там в России еще родственники, могилы матери, дедов и бабушек. Есть еще незакрытые вопросы по имуществу. Поэтому хотелось туда иногда ездить спокойно, – вот и не спешил менять и не чувствовал никакой необходимости. Связывал свое будущее исключительно с Украиной, не собирался никуда переезжать.  

Я лично войны не ждал. Не верил – жил по принципу «этого не может быть, потому что этого не может быть».

Моя родина развязала войну со страной, которую называла своим братом, вместе с которой прошли Великую Отечественную Войну. 24 ферваля я выложил свои первые мысли в Фейсбук: если страна называет себя христианской, то ее методом не может быть развязывание войны, это решение противоречий силой, болью и кровью. Я христианин и считаю: то, что сделано – это Каинов грех, когда брат пошел на брата.

Мы особо не готовились к началу войны, только документы сложили. И 24-го утром жена и сын спали, а я проснулся от гулов. Я не поверил! Потом услышал, как в Телеграм начали приходить уведомления. И я понял, что все-таки ЭТО произошло. Я быстро разбудил жену, мы стали думать, что нам делать. У нас дочь, зять, две внучки, еще куча родственников здесь.

Дочь эту ночь вместе с семьей переночевала в нашем Доме молитвы. А мы все-таки вечером 24-го поехали в Мотыжин, где мы как раз купили до войны домик. Знакомый из Донецкой области сказал: «Выезжайте, потому что если будут бомбить окраины города, то будут бомбить капитально». Мы живем на Борщаговке (историческая местность на западной окраине Киева – прим. ред.). Поехали протапливать дом в Мотыжин.

На следующее утро я забрал туда дочь с семьей. Когда мы ехали, на моей рабочей машине лопнуло колесо. До Мотыжина я уже на спущенном доезжал. Не думал даже, что русские дойдут дотуда, думал, что это все быстро закончится, не успев начаться. Поэтому у нас не было ни запасов продуктов, ничего. Думали, что пересидим, что как-то быстро все решится. На следующий день приехал брат по церкви и забрал дочь с семьей на западную Украину, а мы (я, жена, сын и собака) уже на машине с лопнувшим колесом уехать не смогли – остались в Мотыжине. И через день уже вошли русские.

В оккупации мы прожили неделю. Продуктов было немного. Вода, газ, свет были в первые день-два. Потом свет пропал. Воду брали в колодце. Продукты заканчивались. Чем больше мы там находились, тем больше понимали, что надо что-то предпринимать, как-то выбираться. Мимо нас прямо под нашим забором прошли две русские колонны. Мы пряталась в подвале, потому что были постоянные взрывы перестрелки.

 Из одного бронетранспортера заметили, когда я перебегал [по двору] из одного места в другое. Он остановился возле нашего дома, начал разворачивать башню. Но потом, наверное, передумали, поняли, что я не представляю опасности, и поехали дальше.

Стреляли постоянно. Один день танк ездил где-то в районе нашего дома, стрелял по украинским позициям в надежде на то, что оттуда будет прилетать «ответка». Перестрелки шли то в центре села, то на въезде, то на выезде. Потом на выезде в район Ясногородки, когда они [русские] пытались прорваться, были взрывы.

Сосед, Федор Васильевич, не выдержал. Ему было за 70, но он был активный. Бывший прораб. Мы с ним познакомились и сдружились. Заходил, подсказывал по строительству, что и как сделать. Он распереживался. Обострилась язва, и никто не ехал, помощь не была оказана вовремя. Его похоронили в огороде.

Продукты уже заканчивались, приходилось с собакой делить еду. Я до вечера ходил, слушал: откуда едет, откуда летит.

Однажды я стоял, смотрел в сторону Житомирской трассы, и увидел, что оттуда пошли треки от запускаемых ракет. Я быстро вбегаю в дом. Семья срывается, мы бежим подвал. Но пока мы добегали до подвала, они (я так понял, это были смерчи) раскрывались над нашими головами, летели в разные стороны. 

В тот день, когда в первый раз это все пролетело, мы поняли, что нет, надо выбираться. Вокруг нас 10 домов вдали горело. Мы приняли решение, что будем собираться.

Встали утром, тряпка – на палку, и решили выходить. Привязали документы к спинам, распределили сбережения. Попытались выйти, но не вышли, потому что опять начались перестрелки, взрывы. Мы вернулись в дом, потом я уже увидел, что со стороны огородов сосед расчехлил машину, собрался выезжать. Мы тогда набились в кучу, там 2 машины было. Потом к нами еще присоединились машины тех, тоже не выдержал – и мы прорвались и поехали в Ясногородку.

Машина моя осталась стоять в Мотыжине. Через пару дней мне звонит сосед и говорит: так и так, «твоя машина расстреляна». Русские ездили по селу и расстреливали все то, что казалось им подозрительным, транспорт, в том числе. Местные рассказывали, что за день до этого их [русских] машину с боеприпасами пустили на воздух. Поэтому, чтобы больше никто не выезжал, не двигался, чтобы все сидели по дворам, они расстреливали машины, гаражи, все остальное.

Дедушка, сосед Федора Васильевича, которого похоронили, плохо слышит, но увидел, что возле нашего двора остановился бронетранспортер. Там сидело двое с одной стороны, двое – с другой.

Двое стреляли в наш двор, двое других увидели дедушку и пустили по нему очередь, но не попали. Дедушка говорит: «Я упал, и они пустили еще одну очередь». Думали, что заденут его. Потом они отъехали от нашего двора. Подъехали ко двору дедушки, слезли с «бетера», расстреляли калитку, зашли во двор, в дом не стали заходить. Дедушка спрятался во дворе, а они зашли, взяли бочку для слива воды, зашли в его курятник, понапихали полную бочку курицами и ушли.

Так машина моя осталась с дырками. Я так на ней катаюсь до сих пор. Поменял одно стекло, потому что оно высыпалось. Прострелены торпеда, пробито отверстие в кузове. Как есть, так я и катаюсь.

В Киеве жизнь течет потихоньку. По большей части сидим дома. Но жизнь продолжается: сына сегодня представили в церкви его невесты, так что двигаемся по чуть-чуть. Жить надо. С работы сейчас практически никак. Из-за веерного отключения [электроэнергии] лучше не стало. Паркетные работы – узкая специализация, они мало кому [сейчас] нужны. Пока «перебиваемся», верим, что несмотря ни на что Украина победит, и мы восстановим свою деятельность.

Я за Путина не голосовал никогда. Чисто интуитивно мне что-то подсказывало, что не тот это лидер, который нужен России. Я не видел его с будущим России. Немцов, Явлинский, «Яблоко», «Парнас», – за них я голосовал. Живу в Украине и как-то уже привык к тому, что власть можно спокойно поменять на выборах, а можно, по украинской национальной традиции, с помощью Майданов.

Есть гениальное высказывание Геббельса: «Дайте мне средства информации, я из любого народа сделаю стадо свиней». Печально, что россияне стали вот этим стадом, которым так легко управлять. 24-го числа как будто какой-то тумблер сработал. 

Раньше, когда мы бывали в России и беседовали с людьми, ни у кого не было предвзятого отношения к Украине и украинцам. Дискуссии были, что люди, основная масса, «в захвате» (в пер. с укр. в восторге, прим. ред.) от него, что он такой классный. Но не могу понять, как можно идти за лидером, который держит свою страну в 16–17 веке, сдабривая это ностальгическими воспоминаниями о Советском Союзе, когда можно двигаться дальше, развиваться, когда столько простора для возможности и движения, когда были и «северные потоки», и деньги текли рукой. И просто ради каких-то имперских амбиций пошли за этим человеком! Ради чего? Чтобы сейчас потерять все, стать изгоями? Чтобы стало стыдно говорить, что ты русский?

Мне не стыдно было быть русским и сейчас, в принципе, не стыдно. Потому что для меня русский (от слова «русый») – светлый человек, у которого светлые идеи и мысли. То, что сейчас происходит с россиянами, с русскими людьми – для меня нонсенс. Как можно с таким задором и остервенением говорить: «Да, мы все правильно делаем»?

Для украинцев была нормальной, естественной вольность казачества, а для россиян, к сожалению – стремление, чтобы кто-то вел, говорил, куда идти: налево, направо, смотрим туда или смотрим сюда. Еще в начале войны я с кем-то пытался говорить. Сейчас меня забанили все мои одноклассники, родственники. Не могу разговаривать даже с отцом, который мне говорит: «Меня все устраивает. Я верю в то, что мне говорят из телевизора». То, что говорим ему мы – это «ерунда, фейки, как вы можете отличить русский БТР от украинского».

Мы прожили, испытали это на своей шкуре, но как это объяснить, не знаю. Война, с которой Россия пришла в Украину, принесла беду не только украинцам, но и живущим здесь русским. Мы испытываем чувство горя, обиды и предательства.