Сергей Трошин: «Прошу прощения, что мы запуганы»

Сергей Трошин – петербургский муниципальный депутат от партии «Яблоко» и единственный среди депутатов открытый гей. Причем каминг-аут он совершил уже после начала войны в преддверии принятия дискриминирующего закона о пропаганде ЛГБТ, потому что понимал: шанс еще раз стать депутатом у оппозиционного кандидата очень мал. О давлении, оказываемом на активистов и оппозиционеров после начала войны, эзоповом языке самоцензуры и жизни в предчувствии обыска Сергей Трошин рассказал в новом выпуске «Очевидцев 24 февраля».

Расскажите о себе

— Меня зовут Сергей Трошин, я депутат муниципального совета Литейного округа Санкт-Петербурга, также являюсь членом партии «Яблоко», председателем Невского местного отделения партии «Яблоко», членом регионального Петербургского совета партии «Яблоко». А еще, кстати, я член правозащитного Совета Санкт-Петербурга. Поэтому, наверное, можно сказать, что я занимаюсь политикой. И я занимаюсь правозащитной деятельностью.

Ваши первые мысли и чувства 24 февраля?

— До последнего не верилось, как и многим другим. Я проснулся около семи утра, открыл Telegram, начал читать новости в telegram-каналах и, конечно, я понял, что все-таки это началось. Это, конечно, было шоковое состояние.

Как война изменила вашу жизнь?

— Моя жизнь стала тревожнее. Я депутат муниципального совета и состою в оппозиционной партии и, соответственно, являюсь оппозиционным политиком. Видимо, мои данные оказались в списках силовых органов. И 5 марта ко многим оппозиционным депутатам, оппозиционным активистам, оппозиционным деятелям, пришли силовики с обысками. По абсолютно выдуманному уголовному делу, просто высосанному из пальца, даже просто взятому из воздуха. О так называемом телефонном терроризме. И даже, если человек проходит по делу в статусе свидетеля, это позволяет силовым органам прийти с обыском, то есть, войти в дом, перевернуть там все вверх дном, изъять всю технику, которая есть, куда-то отвезти. Если человек просто проходит свидетелем, его отпускают, но все равно, он без техники, без телефона. Потом возвращают через много месяцев, если вообще возвращают.
И ко мне тоже приходили, но меня не было дома в то утро.

В тот день мне вдруг, где-то в полвторого позвонили с телеканала, семьдесят восьмого канала, с таким вопросом: «Прокомментируйте, пожалуйста, что вы думаете о том обыске, который у вас сегодня утром прошёл по делу о телефонном терроризме?» Я говорю: «Да вроде у меня не было никакого обыска». И потом я прочитал на сайте семьдесят восьмого канала, в заметке было написано: «С утра проходят обыски в рамках дела о телефонном терроризме». И перечисляются разные люди, и я тоже, Сергей Трошин. Понятно, что ни один из тех людей, которых включили в этот список никакого отношения к телефонному терроризму, естественно, не имеет. И потом, как показала практика, в течение этого всего года силовые органы использовали эту уголовную статью по телефонному терроризму для того, чтобы запугать оппозиционных политических деятелей, или политических активистов, и общественных активистов. Потому что, уже несколько раз как только какая-то акция намечается, перед этой акцией обязательно к людям приходят с обысками по этой статье. Естественно, это пугает людей. И я знаю, что очень многие депутаты муниципальные и активисты политические, после 5 марта уехали из страны. Я все-таки решил остаться.

Реально каждое утро тревожно. Каждое утро ты прислушиваешься к шуму на лестничной площадке. Первое — это стало тревожнее жить. Второе — стало меньше друзей и знакомых, с кем можно пообщаться в живую, потому что многие уехали из страны. Третье — постоянно фоном на протяжении всего этого времени идут новости о том, что началось 24-го февраля, и эти новости, конечно, очень психологически давят.

Какие значимые лично для вас события произошли после начала войны?

— В мае этого года, в интервью, я сделал каминг-аут, рассказал о своей гомосексуальной ориентации. Правда, это интервью вышло только через месяц. И, соответственно, через месяц о нем узнала общественность, узнал мир, узнала страна, 24 июня. 24 мая мы записывали интервью, и 24 июня оно вышло.

Я, честно говоря, думал, что оно не распространится широко, думал, на Ютубе где-то будет, никто не увидит. Нет, в тот же день просочилось, и пошло-поехало. Начали говорить, писать. Так получилось, что когда я сделал такой каминг-аут, я стал первым действующим депутатом какого-либо уровня в России, который совершил каминг-аут, как гей. И это определенная веха, потому что, мне потом после этого очень многие ЛГБТ- люди, которые живут в России, писали с благодарностью, — спасибо вам большое, стало жить легче в нашей стране.
Я сделал каминг-аут во многом для того, чтобы это дало силы многим ЛГБТ-людям в России. Чтобы стало легче жить, чтобы легче было преодолевать эту гомофобию, которая у нас, к сожалению, есть. Я это прожил, я это понимаю изнутри, как тяжело в России ЛГБТ-людям. Я понимал, что важно сделать каминг-аут пока я являюсь действующим депутатом, то есть, публичным лицом. Когда публичное лицо делает каминг-аут, это имеет больший эффект, большее распространение, больше людей об этом узнают. А значит, больше мы боремся с дискриминацией, больше боремся с гомофобией.

Как отнеслись депутаты вашего муниципального совета к началу войны?

-У нас в муниципальном совете 20 человек, 20 депутатов. Из них 11 — это яблочники, то есть, это мои коллеги, с которыми мы вместе избирались. Соответственно, это люди таких же взглядов, как у меня. Наше мнение об этом такое, которое, к сожалению, из-за принятых в России репрессивных законов, мы безопасно не можем озвучивать публично. У всех было одинаковое настроение, состояние, все были в шоке. Тогда еще не было этих репрессивных законов, поэтому мы выразили свое отношение к происходящему, и даже заявление приняли. Мы, наверное, стали первым муниципальным советом, который принял заявление по этой теме. У нас в совете есть и депутаты единороссы, но, я думаю, что у них-то, конечно, совершенно иное мнение по этому вопросу. Мы, конечно, стараемся быть осторожными все-таки, особенно те, кто остался в России. Ну, а как иначе, к сожалению. Потому что, важно понимать, что эта репрессивная машина в нашей стране, она очень сильна сейчас. К сожалению, приходится быть крайне осторожным в высказываниях, потому что, если попасть под этот каток, то он просто размажет. Даже я сейчас говорю, и я боюсь. Я взвешиваю каждое слово, потому что ходишь, как по минному полю. А еще очень неприятное чувство, реально неприятное, что ты не можешь полноценно, открыто, в соответствии со своими внутренними убеждениями, высказывать публично свою позицию. А вот как-то так завуалировано, эзоповым языком.

Как вы в качестве муниципального депутата проявляете свое отношение к действиям России против Украины?

— Я проявлял инициативу. Когда был суд над Александрой Скочиленко по избранию меры пресечения, я видел, что была инициатива подписать поручительство. Я тоже вызывался, да, давайте я подпишу. К сожалению, полномочия у муниципального депутата малы, особенно в Петербурге, у нас 111 муниципальных образований. В принципе, у муниципалитетов полномочия крошечные, заняться благоустройством, например, построить две-три детских, либо спортивных площадки в год — это, по большому счету, все, чем может заниматься муниципальная власть в Петербурге. Я считаю, что муниципальная власть Петербурга — это профанация. И здесь нужна хорошая, серьезная реформа. Не такая, которую сейчас планируют, а нормальная, продуманная. Муниципальный депутат, у него вообще, серьезных полномочий, никаких полномочий, можно сказать, нет. И единственное, что у него есть, это все-таки статус депутата. А все-таки статус депутата — это не просто так. Раз ты депутат, значит за тебя голосовали люди, значит у тебя есть реальная поддержка реальных людей. Депутат — это человек, который избран многими людьми, и соответственно, ты представляешь определенную часть людей, которые думают также, как ты.

Высказывается ли партия «Яблоко» против войны?

— Выверенно. Тоже пытаясь не подорваться на чем-то, чтобы потом это не использовали для каких-то репрессий в отношении партии. Но высказывается. Партия «Яблоко», конечно, это вообще единственная, я думаю, сейчас зарегистрированная оппозиционная партия. Но, формулировки тоже, конечно, стараются выбирать осторожные, потому что все мы находимся в России, все мы находимся в опасности, да мы тут все под колпаком, слушайте, да под колпаком все! Вот реально. Ты идешь по улице, камеры на каждом шагу, никуда вообще не скроешься. Где-нибудь в сети написал слово неосторожно, — все.

Людей нашей позиции много, я могу сказать, реально много. Я прихожу в какое-нибудь место, к политике не имеющее отношения, и там у всех такая позиция. Прихожу в другое место, и там у всех такая позиция. Но, все реально запуганы, все боятся. Порой предъявляются претензии россиянам, что же вы не высказываетесь и так далее. Ну, а в Советском Союзе тоже, я думаю, что много кто с чем был не согласен. Но, тоже репрессивный аппарат был такой сильный, что не могли люди нормально высказывать свою позицию. Я прошу прощения, что мы запуганы, что мы боимся, но это так. У нас нет возможности. Мы просто видим, реально видим, что сейчас происходит с теми, кто сказал несколько неосторожных слов.

Какое будущее ждет Россию?

—  Лично я все-таки верю в то, что будущее будет хорошим. Я верю в это, просто верю, это ни на чем не основано, только на вере. Это иррациональное чувство. Россия в итоге совершит разворот с анти-западного курса, который есть сейчас, на проевропейский. Потому что, мы — Европа, мы должны быть вместе с Европой.

Почему вы не уехали из России?

—  Я понял, что у меня теперь есть социальная ответственность перед ЛГБТ-людьми в России. Это один из мотивов, по которым я остаюсь в России. Второй мотив, так как все-таки у меня и до этого была политическая деятельность, и дальше я себя вижу в политической деятельности, — это темное время мне хочется пройти, прожить в России, чтобы ощущать все это, в том числе и страх каждое утро, что могут прийти. Страх же влияет на определенные черты характера. Так вот, я хочу прожить это темное время в России, чтобы сформировались такие черты характера, которые помогут мне в дальнейшем быть в политике, когда Россия повернется лицом к Европе и станет на Европейский путь развития.