Пастор Алексей Шабинский: «Навальный был пророческим голосом»

Алексей Шабинский – пастор Международной христианской церкви в Пуэрто-Авентурас. Родом из Новосибирска, где служил помощником диакона. Руководил всероссийским Союзом студентов-христиан. Выступил против вторжения России в Украину, после чего с семьей переехал в Мексику. Мы поговорили с Алексеем о роли церкви в разрешении конфликтов, о том, как в нынешней российской действительности живут христианские сюжеты, о том, как он сумел вразумить рвавшегося на войну брата и о его личном рецепте, который может приблизить мир.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Шабинский Алексей, мне 43 года. Я из Новосибирска, из России, но сейчас нахожусь в Мексике, в Пуэрто-Авентурас. Я пастор в христианской международной церкви. В Новосибирске я также служил помощником, был одним из дьяконов Баптистской церкви и президентом международной христианской студенческой организации.

Я 1981 года рождения. Когда мне было около 10 лет, произошёл исторический сдвиг — Советский Союз перестал существовать, и Россия начала формироваться. Моя семья также проходила через трудные времена. Моя мама развелась с отцом. Через какое-то время она встретила мужчину, который оказался криминальным авторитетом и наркозависимым. Это сильно повлияло на нашу семью.

Моя мама тоже стала наркозависимой. Я узнал об этом через какое-то время. Это был трудный период: с одной стороны, у нас была финансовая стабильность и авторитет в обществе, что особенно ценно для 90-х годов, особенно в Сибири. Но с другой стороны, для меня, как ребёнка, это было крайне тяжёлое время.

Многие удивляются, что я сам не стал наркозависимым. Для меня это до сих пор необъяснимо. Был момент, когда не осталось никакой надежды. Я был готов поставить крест на своих родителях. Но у меня был младший брат от второго брака матери, и я переключился на заботу о нём.

Через какое-то время появилась надежда. Мою маму позвали в реабилитационный центр, который оказался христианским. Я стал её навещать, и там мне начали рассказывать о Христе, подарили Библию. Я начал её читать и постепенно заметил связь между тем, что там написано, и тем, что происходило в моей жизни. Это было странно, но очень реально.

Расскажите о Новосибирске. Как ваш родной город повлиял на ваше отношение к политике?

— Новосибирск — большой город, его называют центром России. Я здесь родился и вырос.

В нашем городе интересная культура. Во время Великой Отечественной войны Новосибирск был очень маленьким, но в ходе эвакуации сюда перевезли заводы и театры. Это, на мой взгляд, сформировало культуру города. Позднее был построен Академгородок, и представители рабочего класса, интеллигенции и творческой среды начали смешиваться. Появились интересные семьи: например, муж — водитель, а жена — театрал.

У нас более 15 университетов, множество институтов, колледжей, несколько крупных театров, а также заводы. В Сибири мы особенно любим свободу. Экстремальный климат закаляет, мы привыкли бороться, работать, зарабатывать. Но при этом мы ценим свободу и жизнь.

Почему в 2014 году вы решили молчать? Что тогда удержало вас от высказывания против российской агрессии в Украине?

— Во-первых, у меня не было сформированного мнения. Я придерживался убеждения и образа жизни, что христианство вне политики, и у меня есть свои заботы. Мне казалось, что это меня не касается.

До сих пор я не удалил посты в Facebook и Instagram, где писал о том, что нам нужно фокусироваться не на конфликтах между нами, а на единстве, быть миротворцами и так далее. На тот момент это было действительно то, во что я верил.

Но моё отношение изменилось буквально спустя два года. Наша организация, которая работает со студентами, имеет филиалы в каждой стране мира. В 2016 году у нас была встреча, где собрались представители России, Украины и других стран бывшего СНГ. Нас вовлекли в процесс примирения.

Процесс выглядел так: украинцы, например, высказывали, почему они чувствуют себя плохо. Тогда я начал понимать, что наше молчание или позиция «вне политики» причиняет боль. Люди ожидали, что мы проявим любовь, а вместо этого мы проявляли безразличие.

Это безразличие очень сильно ранит. На том этапе наше отношение с женой изменилось. Мы публично попросили прощения у украинцев за наше безразличие, неосведомлённость и нежелание думать об этой ситуации.

Что заставило вас открыто выступить против полномасштабной войны?

— Во-первых, я был лидером российской организации и чувствовал ответственность. В ночь начала войны я находился в поездке, посещал студентов и сотрудников в Москве и Петербурге.

Этой ночью я ехал в поезде из Петербурга в Москву. Утром, выйдя из поезда, прочитал новости и посмотрел выступление Путина. Первое, что я сделал после этого, — позвонил другу, который живёт в Украине. Я спросил, что у них происходит. Он сказал: «Мы с женой в подвале, над нами летят ракеты». Это было ужасно, страшно и непонятно.

Я понял, что не могу молчать. Первым делом написал антивоенный пост в Facebook, Instagram и «ВКонтакте», где назвал войну войной, а нападение — нападением.

В тот же вечер я участвовал в звонке, организованном христианской организацией, где собрались христианские лидеры из Европы, России и Украины. Идея была в том, чтобы высказаться и помолиться за украинцев и россиян. После того как украинцы поделились своими эмоциями, их спросили, кто хочет помолиться за них. Я вызвался добровольцем. Это произвело впечатление на участников звонка, особенно украинцев, которые позже помолились за меня.

Тогда же о нас написали в известном христианском журнале, статья была переведена на разные языки. У меня спрашивали, готов ли я, чтобы моё имя упоминали в публикации. Я решил, что да. Иногда, когда мы делаем что-то анонимно, это не имеет той силы, как когда мы открыто называем своё имя.

Я понимал, что, скорее всего, это будет стоить мне позиции в организации, поскольку её официальная позиция была другой. Но я не хотел подставлять организацию. Наверное, я не осознавал всех последствий, но уже через несколько дней в новостях начали появляться сообщения о статьях за фейки, за госизмену и так далее.

Это было страшно. Тем временем моя жена была в середине беременности третьим ребёнком. Старшему было 6 лет, младшему — 3. Мы начали думать, что, вероятно, нужно уезжать.

Как ваша церковная община реагировала на вашу позицию против войны?

— На самом деле многие поддержали мою позицию. Многие высказывались с той же точки зрения, но делали это в личных разговорах. Люди понимали, что за публичные высказывания может наступить ответственность.

В личном общении многие продолжают занимать такую же позицию. Это в основном представители евангельских христиан, баптистов. Баптистская церковь, наверное, единственная, которая написала открытое письмо. Многие пасторы и священники подписали его, указав свои фамилии. Это письмо было направлено президенту России в первый или второй месяц войны и до сих пор остаётся доступным.

Однако общей позиции среди церквей не было и нет до сих пор. Некоторые высказались от имени, например, Балтийского союза. Они указали свои имена, но единого решения от всей церкви не принималось.

Когда вы уехали из России и почему выбрали Мексику?

— Мы уехали 7 марта — это был последний самолёт из Москвы в Мексику.

Почему Мексика? Мы уже бывали здесь в 2015 и 2019 годах и построили дружеские отношения с местной церковью и её прихожанами.

В марте мы поняли, что нужно уезжать. Сначала думали о Грузии, это популярное направление, но цены на билеты были сумасшедшими, и мест не было. Тогда мы решили рассмотреть Мексику. Цены оказались подходящими, и нам хватило на билеты.

Я написал своему другу, пастору в Мексике, объяснил ситуацию. Буквально через 15 минут он прислал фотографию квартиры, которую они арендовали для нас.

Чем вы занимаетесь в Мексике?

— Я стал пастором в церкви. Ранее у меня не было пасторского служения здесь. Есть определённые процедуры, которые нужно пройти, прежде чем можно занять такую позицию.

Благодаря тому, что я говорю на английском, у нас международная церковь, прихожане из разных стран. В нашей церковной команде люди из семи наций. Основная часть населения здесь католики, но есть и евангельские христиане.

Сейчас я задумываюсь о том, чтобы начать русскоязычную церковь, потому что в штате довольно много русскоязычных людей, но у них нет своей церкви.

Какую роль, по-вашему, должна играть церковь в обсуждении политики?

— Если смотреть на Библию, она состоит из двух частей — Ветхого Завета и Нового Завета. В Ветхом Завете очень много политики: царей, пророков, которые взаимодействовали с царями, захватывали или освобождали территории. Политика — это часть Библии.

В Новом Завете она тоже есть. Например, Иерусалим и Израиль во времена Иисуса находились под гнётом Римской империи. Один из апостолов, Матфей, который написал Евангелие, был сборщиком налогов Римской империи. Политика — часть жизни, и её нельзя отделять от веры.

Если мы пытаемся разделить Библию и остальную жизнь, веру и остальную жизнь, то христианство превращается просто в религию. Но Библия должна влиять на все решения, которые мы принимаем в повседневной жизни.

Есть люди, которых Бог может призвать к пророческому служению. Это нелёгкий путь. Задача церкви иногда состоит в том, чтобы говорить правду власти, чтобы называть вещи своими именами. Это требует ответственности и часто имеет последствия. В Ветхом Завете большинство пророков завершили свою жизнь неестественной смертью. Это была тяжёлая задача.

Недавно я прочитал интервью православного священника, который рассказывал, что Алексей Навальный стал христианином, но не православным. Если следить за его постами, особенно во время нахождения в заключении, он часто использовал христианскую этику и цитаты из Библии. Например, Нагорная проповедь, которая является базовым этическим принципом для любого человека, вне зависимости от того, христианин он или нет.

Я думаю, что Алексей Навальный был одним из пророков, который говорил власти: «Вы преступники». Основная претензия к нему и его команде была в том, что у них, как будто бы, не было чёткой политической программы. Но, возможно, его роль заключалась в том, чтобы говорить пророческим голосом и указывать власти на её ошибки.

Как вы оцениваете позицию РПЦ по войне с точки зрения христианской морали?

— Я считаю это преступлением. Хотя не хочется обобщать, ведь среди русских православных церквей, священников и христиан есть разные позиции и отношения к войне. Есть те, кто потеряли свои места, приходы из-за своей позиции.

Но если говорить об официальной позиции РПЦ, недавно я наткнулся на информацию о событии, которое периодически происходит — соборе священства Русской православной церкви. На соборе обсуждают вопросы, касающиеся всей церкви, принимают решения и подписывают документы, которые формулируют официальную позицию.

На последнем таком соборе, как я читал, был принят наказ Путину с предложением, чтобы Украина перестала существовать. Для меня это преступление.

Как думаете, что заставляет православных церковных лидеров поддерживать путинский режим?

— Я думаю, что это власть, деньги и стремление к влиянию. И, к сожалению, такая позиция встречается не только в православных церквях, но и в евангельских союзах, которые поддерживают власть и войну.

Многие осуждают мой выбор уехать из страны. Иногда я и сам испытываю самоосуждение, думая, что, возможно, остаться в стране было бы смелее и правильнее. Это позволило бы служить людям, которые находятся внутри страны. Например, есть евангельские христиане и, думаю, православные, которые сталкиваются с такими ситуациями: в их общине семья, муж ушёл на войну и погиб. Им нужно поддерживать эту семью, помогать ей найти утешение во Христе.

Каждая ситуация индивидуальна, и церковь должна думать, как заботиться о таких людях, как донести до них Христа. Иногда это требует избегать высказывания политической позиции, сосредоточившись на внутренней работе в церкви. Я уважаю тех, кто так действует.

Как с позиции христианской этики вы относитесь к добровольцам, которые идут на войну за деньги?

— Им тоже нужна надежда — надежда на спасение и покаяние. Рано или поздно они столкнутся с реальностью, поймут, что делают.

У меня есть брат, с которым мы давно потеряли связь. Это наша семейная боль. Он от второго брака, и в своё время сильно попал под влияние отчима. Был период, когда он ходил со мной в церковь. Но когда отчим вышел из тюрьмы, он сказал, что мой брат — сектант, и всё, чем он занимается, неправда. В итоге я не смог о нём позаботиться, и он потерялся.

Сейчас он взрослый мужчина, но у него до сих пор проблемы с алкоголем. Несколько месяцев назад мама рассказала, что он решил стать добровольцем, чтобы зарабатывать деньги. Мы разговаривали два часа. Слава Богу, он передумал.

Он объяснял это тем, что хочет позаботиться о своих детях, потому что «я мужчина, и это мой долг». Я сказал ему: «Ты понимаешь, что там тоже есть мужчина, у которого есть дети? Ты собираешься убивать его, чтобы позаботиться о своих детях. А скорее всего, ты сам погибнешь в первые дни. А если не погибнешь, возможно, убьёшь чьего-то отца или сына».

Я добавил: «Это не стоит никаких денег. Ты не сможешь вычеркнуть это из своей совести. Мы всегда знаем, что хорошо, а что плохо, и внутри нас будет звучать голос, что это неправильно». Но в этом есть надежда. Люди могут прийти с покаянием к Богу.

Общаетесь ли вы с украинцами? Какие шаги вы делаете для укрепления доверия?

— Да, мы дружим с несколькими семьями здесь, в Мексике. В сентябре я был на международной конференции Лозаннского движения, где собрались 5000 человек со всего мира: представители церквей, лидеры, бизнесмены.

Там были и русские, и украинцы. Я сам проявлял инициативу, чтобы общаться с украинцами. Садился с ними за обедом, ужином, молился вместе с ними. И всегда реакция была примерно одинаковой.

Когда ты говоришь, что ты русский, первое, что ты встречаешь, — это боль, которую они переживают. Это может выражаться в шутках, иногда в оскорблениях: «Я хочу взять автомат и расстрелять всех русских». Даже среди христиан бывает такая реакция.

Я считаю, что нужно проявлять смирение и любовь, слушать их боль и принимать её. Потому что это реальная боль, причинённая нами, русскими. Я несу ответственность за это, хотя бы за то, что голосовал за Путина в 2000 и 2004 годах, за то, что молчал в 2014 году.

Первый шаг — дать украинцу возможность высказаться, быть тем русским, кто выслушает. Второй шаг — говорить честно. Не пытаться угодить, а говорить то, что думаешь. Если ты молчал раньше, признаться в этом.

Третий шаг — дружить. Некоторые говорят: «Мы молимся за мир». Но я думаю, что этого недостаточно. Я говорю: найди одного украинца и спроси: «Как я могу за тебя помолиться?» Или просто спроси: «Как я могу тебе помочь?»

Когда ты имеешь личный контакт, это меняет тебя. Ты уже не можешь смотреть на ситуацию отстранённо. Молитва за мир — это обобщение. Но это же люди.

Как история вашего отчима повлияла на ваше понимание устройства власти в России?

— Это история, которую я нечасто рассказываю, и сейчас мне немного страшно, но иногда стоит говорить правду.

Мой отчим имел большое влияние в криминальном мире Сибири в 90-е годы. В те времена криминальные структуры обладали значительной властью по всей стране. Когда Путин пришёл к власти, спустя несколько месяцев, после выборов, произошли события, изменившие эту ситуацию. В Новосибирске в течение недели или двух сотрудники ФСБ задержали всех криминальных авторитетов и поместили их в специальные камеры.

С каждым из них провели беседу. Мой отчим рассказал мне, что содержание беседы было примерно таким: «В 90-е криминальный мир имел власть, потому что это был план правительственных структур. В условиях хаоса это позволяло контролировать ситуацию. Но сейчас власть переходит к нам, и всё будет меняться. У вас есть выбор: либо вы становитесь под нас, постепенно интегрируетесь в легальный бизнес или политику, либо мы разрушим вашу криминальную репутацию, и вы потеряете всё. В лучшем случае, останетесь никем».

Мой отчим, человек старой закалки, отказался сотрудничать. В результате за несколько месяцев он утратил свой авторитет. А те, кто согласились, стали частью системы: кто-то вошёл в «Единую Россию», кто-то стал депутатом, крупным бизнесменом, владельцем заводов.

Эта схема позволяет понять, почему многие постсоветские страны становятся преступными государствами («criminal state»). Когда смотришь на Россию через эту призму, многое становится на свои места. Например, конфликт с Пригожиным оказывается скорее внутренней криминальной разборкой. Понятно, почему отменяются выборы губернаторов или перемещаются чиновники между регионами.

Это система многослойной криминальной структуры, и именно поэтому другие политические оппоненты не достигают успеха. Они борются с диктатором, а это не диктатор. Это — руководитель криминального государства.

Есть итальянский писатель-коммунист Джанни Родари, который написал замечательные сказки. Одну из них, «Джельсомино в стране лжецов», я читаю своим детям. Для меня эта книга отражает реальность в России. В ней пират Джакомон захватил власть и установил свои правила: чернила называют хлебом, собаки должны мяукать, а кошки гавкать.

Каждая деталь этой книги удивительным образом отражает нашу повседневную жизнь. Но в истории Джельсомино в конце всё меняется: собаки начинают гавкать, кошки — мяукать, а хлеб снова становится хлебом. Я верю, что это возможно и у нас.

В чем плюсы Мексики для российского эмигранта?

— Для нас были значительные плюсы. Здесь родился наш третий ребёнок, и он сразу получил мексиканское гражданство. Через месяц вся семья, включая старших детей, получила постоянный вид на жительство. Сейчас прошло два года с тех пор, как мы стали постоянными резидентами, и мы можем подавать на гражданство для всей семьи.

Это удобно, потому что при этом не нужно отказываться от российского гражданства. У меня такая позиция, что я всё-таки надеюсь на изменения в России. Скорее всего, они не произойдут быстро, но я не хочу терять связь с родиной. Хочу, чтобы у моих детей был выбор, если они захотят вернуться и жить в России.

Ещё один плюс — это лояльная налоговая система и возможности для бизнеса. Например, я сейчас, помимо священнической деятельности, развиваю направление туризма для индивидуальных путешественников и семей.

Ещё я отмечаю свободу и культуру. Мексиканская культура чем-то напоминает нашу российскую. Люди эмоциональны, готовы открываться, говорить откровенно. Это отличие от более сдержанных северных культур, скажем, как в Скандинавии.

Что для вас самое сложное в эмиграции?

— Больно то, что мы не дома. Здесь, в Мексике, хорошо. Красиво, тепло, отличный климат. Но мой дом — там, в России.

Когда ты выбираешь позицию выступать против войны, ты становишься чужим везде. Те, кто в России против войны, говорят: «Ты должен был молчать. Ты уехал, значит, ты не наш». Украинцы, естественно, говорят: «Ты не наш, потому что ты русский и несёшь часть ответственности за происходящее».

Русские, которые живут здесь, в эмиграции, часто не доверяют друг другу до конца. Трудно быть уверенным, где человек находится в своей позиции, и вообще понять, кто он такой.

Какой исход войны в Украине вам кажется справедливым с позиции христианства?

— Я считаю, что Россия может победить в этой ситуации, если она эту войну проиграет. Это моя личная позиция.

С позиции христианства всё сложнее. Во Христе нет ни раба, ни свободного, ни хранителя, мы одно тело Христово. Но говорить об этом непросто, я понимаю, что украинцам это может быть больно слышать.

Я надеюсь, что наши дети смогут построить другой мир. Я вижу, как мои дети играют с украинскими детьми здесь, в Мексике. Мы помогаем друг другу с украинцами, молимся вместе, плачем вместе, сопереживаем друг другу, стараемся понять друг друга.

С христианской и человеческой точки зрения, Украина должна быть Украиной, а Россия — Россией. Мы должны уважать границы друг друга, как территориальные, так и человеческие. Для этого нужно много любви и Божьей помощи.

Церковь должна говорить правду: Путин — не царь, он преступник. Бог не только с русскими, но и с украинцами, с американцами — со всеми людьми.

Я не знаю, как именно должна закончиться эта война. Но она должна закончиться. У меня есть надежда, что Владимир Зеленский сможет сыграть важную роль в примирении и исцелении.

Я надеюсь, что наши дети смогут вместе играть, расти, делать дела и служить Богу. У меня есть вера в это.