Наше государство начало эту войну, мы должны ее закончить

Женя Дмитриева, волонтерка из Томска, активизм всегда был важной частью ее жизни. Она помогала в сообществе «Старость в радость» еще в Томске, ходила на митинги. Позже – переехала в Тбилиси. Ее парня могли призвать, а саму Женю – посадить. Но и за границей она не остается в стороне.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Женя, мне 34 года, я из Томска. Родилась в Кузбассе, но большую часть сознательной жизни провела в Томске. Закончила журфак, работала на радио, потом делала для одного интернет-портала сюжеты о бизнесе, о взаимодействии бизнеса с государством и в итоге сама ушла в бизнес. У меня был арт-хостел, велопрокат, потом ещё один хостел, в общем, с журналистикой на какое-то время я покончила. Сейчас тот период, когда я хочу в неё вернуться.

Почему вы уехали из России?

— Я планировала уже давно, потому что путинский режим всех задрал, и мысли о более свободной жизни давно витали. У меня три кота и собака, большой марш-бросок сложно совершить за раз, поэтому в конце декабря мы сначала перебрались в Краснодар на поезде. Думали, что сейчас пообвыкнемся, найдём работу, привыкнем к жаре и спокойно переедем, но через два месяца началась война. Как только мы подумали, что начнём новую счастливую жизнь, Путин всех обломал. В первый же день я начала собирать вещи в коробки — это был, наверное, больше животный страх, тем более Краснодар не так далеко от всего, и небо закрыли. Кто бы мог подумать, что не летающие над головой самолёты уже будут вызывать внутреннюю тревогу. Первая причина уехать — страх. Он был иррациональный, но второй — страх оказаться ещё более несвободной. Я привыкла не молчать, ходить на все митинги, пикеты, участвовать в различных акциях, помогать беженцам — ещё в Краснодаре я начала помогать беженцам из Украины, свободно высказываться в соцсетях. И самое ужасное — осознать, что мне становится страшно говорить. А я человек, который топит за свободу. Мне кажется, это одна из основных ценностей человека. Когда я почувствовала страх, я подумала: «Нет, так дело не пойдёт. Нужно принимать уже решение, и из последних сил брать вещи и уезжать». У меня был порыв, когда я ходила и рисовала маркером знак peace, писала «Нет войне». Я понимаю, что это ни к чему не приведёт, но мне было страшно уже из-за этого. Мы снимали частный дом, и у нас был громкий металлический забор — я каждое утро ждала, что сейчас придут и постучатся мусора. С этой тревогой было очень тяжело справляться, и пришлось пить таблетки. Было страшно, что мы едем в никуда, у нас не было стабильной работы, не было скопленной суммы денег, цены на аренду росли. Пришлось продать квартиру в Томске — последнее, что связывало меня с Сибирью. Естественно, были родственники и друзья, но пункта, куда можно было всегда вернуться, теперь не было. Я нисколько не жалею — это новый, довольно радостный этап в жизни, несмотря на все чудовищные события.

Как переезд перенесли ваши домашние питомцы?

— Мы боялись больше, чем надо было. Животные всё отлично перенесли. Мы дотянули до последнего с прививками, с бумажками. Из-за этого пришлось попотеть, а в остальном — всех погрузили в переноску, собаку в ноги, и друг на машине из Краснодара нас за 13 или 15 часов привёз. Это было не так уж и сложно. Коты спокойно гуляли по машине, никто не орал, пса регулярно водили гулять. Он успел даже в озере во Владикавказе искупаться, погонять уток. В общем, это даже добавляло немного шарма нашему приключению.

Как родные отнеслись к вашему отъезду?

— Сначала негативно. «Куда вы уезжаете? Как же?» Это тоже был иррациональный страх, потому что другая страна, непонятно, как и что здесь сложится, и родители, естественно, переживали. Мой бывший парень очень долго родителям не говорил, что переехал. Его это мучало, конечно. Потом он всё-таки решился, и они нормально всё приняли. Наверное, к тому моменту старшее поколение начало понимать, что это верное решение. Его могли призвать, меня могли посадить — ничего хорошего из этого не вышло бы. Мама до сих пор тревожится, особенно потому, что здесь якобы антироссийские настроения, но я, если честно, с этим ни разу не сталкивалась. Разве что кроме надписей на стенах, которые делают, возможно, радикальные подростки. В целом я очень благодарна Грузии и людям, которые здесь живут. Они готовы прийти на помощь по любому поводу, соседи и продавцы в магазине спрашивают: «Как дела? Чем помочь?». В России я не сталкивалась с таким доброжелательным отношением. Поддержка ощущается и среди экспатов, и среди грузин —очень поддерживающие люди.

В каких митингах вы участвовали?

— Во всех. Последний митинг в Краснодаре сложно было назвать митингом. Мы пришли и увидели большое количество полицейских, а также разрозненные парочки, троечки людей. Мы постояли в стороне — собраться вместе было невозможно. Потом проводило одиночные пикеты Феминистское Антивоенное Сопротивление (ФАС). Это были одиночные акции — ты приносишь цветы или плакат и оставляешь их возле памятника. Здесь, в Грузии, я ходила практически на все митинги, в том числе в поддержку Навального. Последний был после того, как разбомбили Каковскую ГЭС. Митинг проводили украинцы, русских практически не было, но меня эта история очень затронула. У меня ощущение было как после Бучи, что это страшный переломный момент. Я ещё трепетно к животным отношусь, и когда узнала, что затопило зоопарк, сколько, например, коров утонуло… Так что ещё и поэтому это была больная тема. Я вышла и стояла с плакатом вместе с украинцами, правда, мне задали вопросик по поводу плаката. У меня было написано «Путин убийца» на английском. Мне сказали: «Вся Россия» — «Я так не считаю. Я не буду отвечать за всю Россию. Там есть хорошие люди, потрясающие, которые продолжают в своей стране делать огромные вещи, и многие из них не молчат, поэтому я так не буду говорить», но я прекрасно понимаю украинцев. Это их право. ф

Какая разница между митингами в Грузии и митингами в России?

— В России ты испытываешь абсолютно пораженческие чувства. Ты видишь, как людей всё меньше и меньше, а полицейских всё больше, больше задержанных, более жестокие задержания. Здесь ты видишь, что полицейские охраняют порядок, следят, чтобы ты не вышел случайно на дорогу и тебя не сбила машина — такое было, например, на митинге в поддержку Навального. Люди приходят поддержать друг друга, это тоже ощущается. Всегда встречаешь знакомые лица. Чувствуешь воодушевление, что ты не один, что есть люди, которые продолжают выходить. Хотелось бы, конечно, чтобы и их было гораздо больше, я и здесь каждый раз немного расстраиваюсь, но хорошо, что хотя бы кто-то выходит.

Зачем Путину эта война?

— Потешить свое самолюбие. Он, наверное, хотел удержаться на своём месте, но его яйца оказались недостаточно крепкими — уже сбегает от Пригожина. Я думаю, что у человека, который у власти 30 лет — очень долго — наверное, немножко течёт бочок. И отчасти это, возможно, старческое безумие. Кто-то говорит, что нет, он поступил расчётливо. У меня нет точной оценки, я не знаю, почему он это сделал. Я думаю, что, возможно, у него извращённое сознание — он маньяк.

Есть ли в вашем окружении люди, поддерживающие войну?

— В моём окружении есть люди, которые поддерживают войну. Это, как правило, люди старшего поколения. У меня совершенно потрясающая мама, которая смотрит новости блогеров больше, чем я, и постоянно засыпает меня незнакомыми фактами, фамилиями. Блин, это очень круто. Спасибо, мам, я не знала. Папа на другой стороне баррикад. Когда я в последний раз приезжала попрощаться с родителями надолго, на год минимум, мы с папой заключили пакт, что не будем говорить о войне — папа пару раз пытался, включал телевизор. В общем, нам удалось сохранить наше семейное спокойствие. Но мама практически одна. Все друзья семьи, отец — все топят за войну, а «Путин молодец». Среди друзей и близких таких нет, только те, кто боятся высказываться. Мне повезло. У меня есть хорошая знакомая, которая прекрасно знала о том, как я отношусь к войне, ко всему происходящему, и когда это только началось, она пишет мне с просьбой помочь собрать деньги на нож и на военную экипировку для мобилизованного солдатика — мужа ее подруги. Это, наверное, был первый раз, когда я столкнулась с таким, что человек из твоего окружения просит тебя помочь собрать другого на войну, чтобы он убивал людей. Я некорректно ей ответила и решила больше не общаться. Больше таких случаев не было.

Как вы считаете, может ли разрешиться конфликт между теми, кто против войны и теми, кто за?

— Я думаю, когда победит Украина и война закончится, конфликт начнет разрешаться. Я думаю, что, естественно, останется часть людей, которая продолжит зиговать просто потому, что им будет сложно попрощаться с этой позицией. А остальные, я надеюсь, одумаются, осознают все происходящее. Мне страшно представить, что будет.

С самого начала войны вы работали волонтером, чтобы помогать украинцам. Почему для вас это важно?

— Для меня всегда было важно помогать незащищённым слоям населения в противовес, еще раз показывая, что государство не справляется с этими проблемами. Почему я помогала старикам? Потому что когда ты погружаешься в это, ты не можешь дальше закрывать глаза. А люди, которые работают в системе — могут, и это чудовищно. Хочется себя противопоставить этому. Когда ты приходишь в хоспис и видишь, что там нет ни пеленок, ни подгузников — хочется изменить ситуацию. Когда ты приходишь в абсолютно засранное место напротив мэрии, возле сквера НКВД, а всем плевать — хочется изменить ситуацию. В общем, это был немножко активизм. Но в случае волонтерства, помощь украинским беженцам — это самоспасение. Когда ты понимаешь, что ничего не можешь сделать — это единственное, чем ты можешь помочь. У нас дома был пункт сбора помощи, мы покупали продукты, отправляли посылки. Тогда я впервые столкнулась с украинцами и услышала их истории. Кто-то из них был за, и говорил: «Да, Путин молодец, это американцы все». Перед этим кто-то рассказывал, как тащил человека с кишками наружу, а ты стоишь и трясешься, думаешь: «Как бы сейчас не заплакать», чтобы не провоцировать человека на страшные эмоции. Но это было самоспасение. Я пыталась изменить хоть что-то. И до того, как я приехала в Тбилиси, я уже смотрела какие здесь есть фонды, подала заявку, потому что хотелось помогать. Мы это начали — мы должны это закончить. Мы должны сделать все, чтобы хоть как-то минимизировать ущерб, который нанесли. Мы — я имею в виду наше государство.

Сейчас вы помогаете в Charity Events Tbilisi и организуете концерты в поддержку украинцев. Расскажите о них.

— «Волонтеры Тбилиси» — пункт гуманитарной помощи, где мы оказываем поддержку информационно, медикаментами, продуктовыми наборами, средствами гигиены. При пункте ещё есть закадровый коллектив, который находит партнеров: это различные музыкальные группы, заведения, бары, организаторы вечеринок, организаторы турпоходов. В общем, все, кто может зарабатывать деньги и часть из них отдавать на благотворительность, или те, кто могут у себя принимать гостей и поставить donation box, неважно, это салон красоты или бар. Так же мы ходим с этими боксами по разным мероприятиям, по возможности стараемся рассказывать, чем занимаемся и как нам можно помочь. «Волонтеры Тбилиси» уже довольно известный фонд в Грузии, нам доверяют, и другие площадки начали сами что-то предлагать. Перед 24 февраля Bunker Bar предложил: «А не хотите ли вы сделать у нас ивент?» Ну, грех отказываться, да и я ни разу еще не делала ивентов в Тбилиси. У меня был опыт проведения благотворительных городских ярмарок в Томске, маленьких квартирников на базе хостела, но в Тбилиси — нет. Думаю: «Это возможность заработать деньги для фонда, почему нет?» Мы провели этот ивент, он был первый и самый успешный — мы заработали почти 3000 лари. Что-то, конечно, ушло на расходы, но большую часть мы перевели в фонд. Эта идея не была придумана нами, так просто сложились условия. После первого опыта «Bunker Bar» снова предложил нам сделать что-то подобное, потом предложил Ertad Bar и Арсений Креститель провести небольшой квартирник. Хотелось, чтобы об этих мероприятиях знало как можно больше людей, поэтому мы звали татуировщиков, художников, рисующих антивоенные плакаты, звали на маркет ребят, делающих всё — от украинских венков до футболок, в основном с украинской символикой, чтобы собрать как можно больше людей. Из одного концерта все это переросло в фестивальный формат, и мы хотим продолжать. Это интересный опыт для себя, это рост. Потом хотелось бы начать вести, возможно, и какую-то коммерческую деятельность, прокачав скиллы. Это новые знакомства, это возможность рассказать о том, чем занимается фонд, большему кругу людей. Оказывается, не все знают о том, как можно помогать.

Вы верите в светлое будущее для России?

— Верю, конечно. Если не верить, то зачем все это? Я надеюсь, что максимум через год [всё закончится]. Я не планирую совсем возвращаться домой, потому что уже начала пускать здесь корни, но сама возможность, которую у меня отобрали — это еще один элемент несвободы. Он немножко беспокоит, мучает. Я надеюсь, что через год все начнет меняться, появится воодушевление самим ехать туда и что-то менять, потому что есть опыт социальных проектов, а быть полезной родине хочется. Я мечтаю работать в НКО. В Томске, к сожалению, с этим сложно, в Краснодаре тоже — там, в основном, патриотические организации — в Грузии еще сложнее. Если я вернусь в Россию, то поеду в большой город — Москву или Питер — и постараюсь работать в некоммерческой организации, тем самым пытаться изменить положение дел. Я не знаю, как все поменяется, но очень хотелось бы, чтобы Украина победила и война закончилась.

Чего вы боитесь?

— Боюсь, что несмотря на то, что все закончится, у власти останется если не Путин, то такой же сумасшедший и алчный маньяк. Это страшно. Я не знаю, как мы сможем вернуться и все исправить. Страшно, что большая часть людей не поймет, что произошло, не проведет внутри себя никакой рефлексии. Страшно возвращаться в озлобленное общество, где тебя могут считать предателем. Мне плевать, на самом деле, кто что про меня говорит, но когда ты немного оторван от родины, ты не знаешь, как к тебе отнесутся по возвращению. У меня в Томске есть личная хейтерка, которая пишет про меня гадости — это так мило. Я впервые отвечаю на этот вопрос даже для себя. Наверное, боюсь, что ничего не изменится. Нет, все «как бы» изменится, но на деле ничего не поменяется. Это страшнее всего.