Михаил Лобанов: «Режим совершил слишком много ошибок. У нас есть шанс»

Михаил Лобанов — преподаватель математики, политик, активист. Был доцентом МГУ, занимался профсоюзным активизмом, баллотировался в муниципальные депутаты. Война началась прямо в день рождения Михаила, как когда-то 22 июня война началась в день рождения его деда.

Минюст объявил Михаила «иноагентом», его уволили из МГУ, полиция приходила к нему с обысками, в конце концов ему пришлось  покинуть Россию. По словам Михаила, война — это ужасная катастрофа, но, возможно, она подтолкнет Россию к переменам.

Расскажите о себе.

— Я Михаил Лобанов, преподаватель математики, до лета 2023 года был доцентом МГУ, преподавал в одной из московских школ, вел кружки по олимпиадной математике. Последние 15 лет много занимался активистской деятельностью в Московском университете и в Москве по образовательной и профсоюзной тематике. В 2021 году был кандидатом от оппозиции на выборах в Государственную думу по одномандатному округу на западе Москвы. На тех выборах, в ходе достаточно уникальной для России кампании, мне удалось опередить разжигателя войны и телепропагандиста Евгения Попова на избирательных участках во всех восьми районах округа с очень внушительным отрывом, но победу у нашей команды и тех сотен жителей запада Москвы, которые включились в эту борьбу, была украдена путем фальсификации электронного голосования. После начала вторжения я как человек, получивший непосредственно перед войной определенную известность, считал нужным и важным озвучивать антивоенную позицию. В течение года власти и силовики вели кампанию по выдавливанию меня из страны, пытались заткнуть мне рот. В итоге в 2023-м году я отправился в вынужденную политическую командировку. Сейчас я продолжаю политическую деятельность, вместе с этим пытаясь интегрироваться в систему образования и наук в Европе.

Каким был для вас день 24 февраля 2022 года?

— Так получилось, что 24 февраля — это мой день рождения, а день рождения моего дедушки — это 22 июня. Вот так получилось, что у нас в семье я уже второй человек, у которого день рождения приходится на начало страшной войны, самой большой катастрофы в жизни его поколения. Я, конечно, никогда не ожидал, что такое может повториться. Я всегда, когда думал про жизнь и судьбу своего деда, не считал, что могу оказаться в такой же ситуации. День рождения превращается в очень страшную дату травмы, ужаса и скорби для сотен миллионов людей. Для меня он начался с телефонного звонка — мне позвонил мой старый хороший знакомый поэт и переводчик Кирилл Медведев. Довольно ранним утром я подумал, что он просто хочет меня поздравить. До этого он никогда не поздравлял меня с днем рождения, а сейчас, может быть, узнал и решил поздравить. Ну, ладно. Я снял трубку, а он мне говорит: «Миша, ты знаешь, что происходит? Кремль бомбит Киев. Нужно что-то делать, собираться, обсуждать, что-то предпринимать». В итоге, день прошел в разных созвонах и переписках. Вечером 24 февраля мы собрались с разными левыми активистами, политиками и интеллектуалами в центре Москвы и подписали антивоенное заявление. 24 февраля началось с взаимного притяжения разных людей на демократическом фланге, на левом фланге российской политики. Все почувствовали, что это что-то беспрецедентное, крайне важное и теперь нужно стараться искать точки соприкосновения.

Как изменилась ваша жизнь после начала войны?

— С одной стороны, я как преподавал, так и продолжил преподавать в МГУ и школе, как занимался политической и общественной работой, так и продолжил заниматься ей в этих условиях. Какие-то вещи и проекты встали на паузу, но через месяц-два стало понятно, что несмотря на то, что очень многое меняется, многие люди из разных сфер уехали после начала войны, но, тем не менее, российское гражданское общество живо, у него есть запрос на участие, поэтому многие вещи нужно продолжать поддерживать, может быть, придумывать что-то новое в расчете на будущее. Было непонятно, когда эта перспектива может начать реализовываться, но было ощущение, что это может произойти буквально через полгода. Произошло что-то настолько беспрецедентное, такая катастрофа, что, вполне возможно, режим ее не переживет, и через несколько месяцев смогут начаться какие-то изменения. С другой стороны, было понимание того, что это может затянутся еще на лет 10. На демократическом левом фланге по разным причинам было несколько больше политического энтузиазма. Может быть, это было связано с создавшимися параллелями с Первой мировой войной и антивоенным движением, которое возникло в том числе и в Российской империи того времени. Примерно с сентября 22-го года я стал ощущать постоянное давление и на себе, и, в целом, на российских университетах. Не сказать, что до этого ничего не происходило — в июне 22-го года, когда мы только объявили про платформу на муниципальные выборы в Москве, власть, силовики и полиция сразу стали замечать те вещи, которые до этого три месяца не замечали — баннер на балконе «Нет войне», многочисленные антивоенные посты. Как только мы сказали про выборы, что делаем проект, то все это тут же заметили, появились административные дела, я уехал на 15 суток в Сахарово и так далее. Но именно с сентября стали одни за другими возникать вещи, которые явно указывали на то, что у кого-то есть задача работать персонально по мне. В «Кремлевской прачке» появляются смонтированные ролики и информационные вбросы про меня, потом обыск, арест, новые вбросы, были якобы доносы, которые написали якобы возмущенные родители. Вершиной всего этого стало иноагентство и увольнение из Московского университета. Только после этого я принял решение, что продолжать деятельность внутри России я не могу. Сейчас я фактически лишен возможности преподавать математику на русском языке в российских вузах и школах из-за статуса иноагента, а ещё не имею возможности вернуться в Россию и не попасть в тюрьму. Широкая политическая задача в моем случае сместилась, так что я сейчас больше работаю на то, чтобы помогать взаимодействовать российскому левому демократическому движению с союзниками в других странах и быть мостом между теми, кто был вынужден уехать, и теми, кто остался внутри, объединять их в общие политические кампании. То есть я постоянно нахожусь на встречах в Европе и других странах, постоянно нахожусь на созвонах по поводу политических кампаний, происходящих внутри России, или по поводу происходящего внутри России.

Вы себя называете демократическим социалистом. Если коротко, что это означает? Правильно ли считать, что вы где-то между либералами и коммунистами?

— Нет, наверное, на это нельзя смотреть так, будто я где-то между. Тут отдельный вопрос, кто такие либералы, что обычно скрывается за такой самоидентификацией или кому такой статус присваивается, особенно в нашей стране, и тот же вопрос и к коммунистам. Кого в России называют коммунистами? Это ведь очень-очень разные значения. Что значит демократический социалист? Что я левый по взглядам и считаю, что общество и жизнь всего человечества в целом может и должна быть основана в первую очередь на солидарности, на солидарном участии, на коллективном взаимодействии и коллективном действии по решению каких-то проблем и несправедливостей. Как демократический социалист я считаю, что мы должны концентрироваться на борьбе со всеми видами неравенства, которые пронизывают человечество, российское общество и другие страны, и стараться искать пути их преодоления, смягчения и устранения. Демократический — это значит, что я и мои единомышленники выступаем за демократию в довольно радикальном её понимании. Мы считаем, что настоящая демократия не ограничивается только одним правом людей раз в несколько лет бросать бюллетень в урну, отметив в нем одну или несколько галочек за кого-то из кандидатов от каких-то партий из того списка, который им был представлен на баннерах в городе, но при этом ни на кандидатов, ни на список этих кандидатов они толком повлиять не могут, как и не могут дальше повлиять на тех людей, которые в ходе этих выборов окажутся в парламенте либо на других должностях. Реальная демократия — это далеко не только выборы, это целый набор практик и растворенного в обществе опыта коллективного действия и участия, через которые люди могут влиять на все аспекты своей жизни, на то, что у них происходит во дворе, в стране, и в том числе на какие-то общемировые вопросы, которые важны для жизни всех людей. Поэтому надо способствовать появлению, усилению или возвращению таких вещей, как сильные профсоюзные движения, которые могут влиять на что-то не только на уровне отдельного предприятия, но и на целые отрасли в стране или на общие правила игры между странами. Это связано и со справедливым налогообложением во всем мире, и с преодолением экологических проблем, охватывающих всю нашу планету. Такие вещи должны решаться коллективно, усилиями сотен миллионов и миллиардов людей во всем мире, имеющих доступ к управлению и принятию решений.

Могли бы вы назвать форму государственного устройства, которая наиболее близка вашему идеалу?

— Не существует идеала. Если бы идеал существовал и на него можно было бы указать, то, наверное, люди бы уже давно его реализовали. Мы видим на протяжении истории последних десятилетий или даже столетий некие процессы борьбы за изменение мира, за преодоление тех противоречий, которые в нем есть. Это волны подъема, когда человечество делает, как кажется, очень значительный рывок вперед на протяжении нескольких десятилетий, решает какие-то проблемы, сглаживает какие-то аспекты неравенства между людьми или регионами, потом идут откаты назад, а потом опять новые подъемы. Безусловно, я, говоря про демократию, так же как и многие другие люди с другими взглядами, называющие себя либералами, скорее всего буду указывать на примеры, которые нам знакомы по странам Западной и Северной Европы. Только одни будут указывать на формальные застывшие институты и считать, что то, что в этих странах люди могут или все еще могут хоть на что-то влиять, что сейчас или еще в недавнем прошлом в этих странах для всех были гарантированы достойные условия жизни — это заслуга этих застывших институтов. Вот есть парламентская демократия, вот есть несколько партий, они между собой конкурируют на выборах, добавляем сюда суд, сколько-нибудь независимые медиа — и это само по себе является решением, достаточно просто взять и скопировать эту модель. Когда демократические социалисты приводят в пример те же страны и рассматривают, что в них в значительной степени продвинулось дальше по пути демократии, мы обращаем внимание на другие вещи: на самом деле то, что там удалось на несколько десятилетий построить более открытое для всех общество, общество гораздо большего равенства, чем современная Россия или Китай — это усилия сильного профсоюзного движения, которое иногда не попадает в поле зрения людей из России с более правыми взглядами. Реальной основой демократии в этих обществах является тот растворенный опыт коллективного участия, появившийся в нем через уличные акции, через манифестации, через профсоюзы и забастовки. Копировать нужно не формальные институты и уж тем более не рынки, рыночную экономику и корпоративную культуру, а нужно способствовать тому, чтобы в России и других странах накапливался этот опыт коллективного участия, который вовлекает большинство общества в настоящую, реальную политику. Только это может быть и гарантией того, что при экономическом росте или без него будет подниматься уровень жизни для всех, и что не будет сползания в новые военные или политические авантюры, подобные тем, что мы сейчас наблюдаем.

Каковы ваши отношения с партией КПРФ? Вы шли от нее на выборы 2021 года в Госдуму от Москвы и почти победили — благодаря «Умному голосованию».

— Вот это, в принципе, и все отношения. В ходе 15-и лет активистской деятельности я взаимодействовал в университете в том числе с людьми, состоящими в КПРФ, но сам я в ней никогда не состоял. Эта партия является структурой, в которой присутствуют люди с очень широкими взглядами. Там есть и люди с левыми взглядами, и есть очень правые. Это в том числе иерархическая и бюрократическая структура. В 2021 году была ситуация, при которой, если вы хотели реально победить на выборах и обыграть кандидата от «Единой России», то нужно было идти от КПРФ, потому что это просто давало на это шансы. До вторжения мы даже видели динамику в КПРФ — на протяжении нескольких лет под политическими процессами в обществе эта партия двигалась в сторону демократической левой повестки, менялся ее состав на низовом уровне. Но 24 февраля 2022 года перечеркнуло все эти тенденции за один день: верхушка присягнула администрации президента, заняла провоенную позицию и стала давить людей с антивоенными взглядами внутри партии, стала исключать их, затыкать им рты. Сложно оценить точно, но на момент начала войны в этой структуре на низовом уровне большинство или чуть меньше, чем большинство, выступало и придерживалось скорее антивоенных позиций, и тоже проводило параллели с левыми или с большевиками времен Первой мировой войны.

Когда вас арестовали в 2022 году, вам вменяли в вину совместную деятельность с экс-депутатом Госдумы Ильей Пономаревым. Вы с ним знакомы?

— Нет, не знаком. Я знаю, что есть такой человек, он довольно известный, но в моей жизни он всплыл в тот момент, когда утром 29 декабря 2022 года полиция стала выламывать дверь в мою квартиру. Когда после избиения я лежал в своей комнате на полу на ковре, оперативники задали мне примерно такой же вопрос, что вызвало мое искреннее удивление.

После всего этого вы остались в России еще на полгода. Вы понимали, что могли сесть?

— Да, я понимал, что такой риск есть, и что он существенный, но я считал, что пока еще точно есть какое-то время. Сложно сказать сколько, но я мог преподавать, находясь в России, и вместе с этим продолжать политическую деятельность, запускать с единомышленниками новые проекты, поддерживать старые. Это имело смысл, это могло быть важно для какого-то количества активистов и активных людей, следящих за мной и происходящим, и раз такая возможность есть, то нужно продолжать ей пользоваться. Но я десятки раз открыто говорил в разных интервью, что это не значит, что я даю обязательство быть здесь, в России, до конца при любой ситуации, что я обязательно пойду в тюрьму. В этом я не видел большого политического смысла для себя и всего движения в целом, поэтому говорил, что если почувствую, что возможностей для политического действия лично для меня больше не осталось, то мне придется принимать какие-то соответствующие решения и на что-то переключаться. Все это было после целой серии очень разных событий, которые происходили в течение примерно года: два обыска, третий тоже как бы был, даже ордер выписали, но его удалось избежать просто потому, что интуиция подсказала мне, что пора перестать ночевать дома и начать часто менять место ночевки. Были вбросы, попытки давления через университет, но, слава богу, коллеги и даже администрация на это давление не поддавались. 23 июня 2023 года, примерно за час до того, как Пригожин объявил о своем мятеже, мне был присвоен Минюстом статус иноагента, который сразу перечеркивал оба моих источника дохода: работу доцентом в МГУ, потому что, будучи иноагентом нельзя преподавать в государственных вузах, и работу в школе — будучи иноагентом нельзя преподавать несовершеннолетним и вести просветительскую деятельность. Через две недели я был уволен из Московского университета и, оценивая все происходящее — обыск, которого удалось избежать, иноагентство и увольнение, то, как быстро это происходит — стало понятно, что на фоне Пригожинского мятежа сейчас пойдут большие уголовные дела, ведь ФСБ нужно о чем-то отчитываться. Они проморгали реальную опасность для режима — Пригожинский мятеж — и им нужно было показать, что они борются хоть с чем-то, значит они будут кого-то хватать, а я где-то наверху списка. В общем, судя по всему, в ближайшее время я окажусь в тюрьме. Осознав это, я очень быстро переместился за пределы России, соблюдая осторожность.

В Черногории вы участвуете в мероприятиях в рамках международного фестиваля в поддержку политических заключенных «Зона свободы». В чем его значение? Почему поддержка политзаключенных сейчас стала настоящим мейнстримом?

— Поддержка политзаключенных стала, как вы говорите, мейнстримом, просто потому, что заключенных становится все больше и больше. Их число выросло за последние годы примерно в 10 раз, если не больше, и никто не понимает, когда этот рост остановится. А речь, естественно, не только про политзаключенных. За каждой фамилией стоят как минимум десятки друзей, родственников и родных, для которых это тоже катастрофа, вещь, которая полностью меняет их жизнь. И в данной ситуации это естественный процесс, что люди разных взглядов ищут формы помощи и поддержки друг другу и людей, оказавшихся в этой ситуации. С одной стороны, это помогает родственникам политзаключенных и самим политзаключенным не сломаться, но это помогает и тем людям, которые в этом участвуют, пережить травму происходящего.

Почему, на ваш взгляд, в недавнем обмене заключенных не задействовали левых активистов, например, Кагарлицкого и Мифтахова?

— В текущих условиях мы должны заострять внимание не на том, почему кого-то там не было, а должны порадоваться, что этот прецедент вообще был. Довольно многие люди, некоторые из которых находились в очень критической ситуации, вышли на свободу. Теперь надо обсуждать, как сделать так, чтобы дальше как можно больше новых людей оказалось на свободе. Поэтому, да, с этой точки зрения, безусловно, я выступаю и призываю сделать все, что можно, чтобы Борис Кагарлицкий, в общем-то, человек в возрасте и левый интеллектуал, любыми путями и как можно скорее оказался на свободе. Я много лет участвовал в кампании за освобождение молодого математика Азата Мифтахова и очень надеюсь, что он выйдет из тюрьмы еще молодым математиком. Но я думаю, что сейчас не очень правильно конструировать новые линии разлома на почве, почему вышли эти, но не вышли эти. Вполне возможно, что ФСБ и Кремль, когда кого-то вычеркивали из списков, а кого-то отказывались выпускать, закладывали в это возможные дискуссии в обществе, раскалывающие людей, выгодные Кремлю, но невыгодные нам с вами.

Что ждет Россию?

— Россию, как я надеюсь и верю, в ближайшие годы ждет довольно уникальная возможность трансформироваться. Мы уже говорили про 24 февраля и, с одной стороны, этот день и то, что последовало за ним, для наших поколений — это беспрецедентная вещь, это безусловно травма и катастрофа, которая так и войдет в историю. Но, с другой стороны, до этого момента многие люди думали, что в ближайшие годы, в ближайшие десятилетия в России все не сильно поменяется. Да, мы видели, что российское общество набирает силу, что запрос на политическое участие растет, что с приходом новых поколений молодежи все больший процент людей получает опыт либо политической, либо общественной, либо волонтерской активности, и это потихонечку меняет общество. Но все это чувствовалось как подготовка на очень далекое будущее, что само по себе не плохо. Добиваясь отдельных очень важных успехов, решая какие-то символические или конкретные задачи, помогая конкретным людям, мы все равно двигались в сторону шанса перестроить путинскую Россию и прийти к чему-то принципиально другому. Но при этом сейчас эта катастрофа порождает ощущение, что режим, совершивший такое количество преступлений и ошибок, в какой-то момент не справится, и начнутся новые политические кризисы, а какой-то из этих кризисов приведет к тому, что начнется процесс трансформации, и в этом процессе у нас с вами, у миллионов россиян, которые сейчас следят за происходящим и критически относятся к этому, появится шанс самим включиться в политику. А вместе с нами придут еще десятки миллионов людей, которые тоже недовольны происходящим в России, но считают, что пока что они ни на что повлиять не могут и лучше даже пока на это не смотреть. Сама жизнь и этот политический кризис втолкнут нас и наших сограждан в политику, и в рамках этих процессов у нас есть шанс очень сильно изменить нашу страну, провести такие преобразования, которые продвинут ее сильно вперед. Сейчас это крайне правый режим, наверное, один из самых правых консервативных режимов в мире, который удачно сочетает в себе очень реакционные консервативные ценности с так называемыми передовыми неолиберальными методами экономики, которые обрекают большинство людей на очень неустойчивую жизнь и занятость. Мы видим, как вместе работает и то, и другое, на примере текущей войны. Я как демократический социалист очень надеюсь, что нам удастся перевести Россию из той ситуации, в которой она находится сейчас, в страну, которая будет по каким-то показателям наиболее передовой с точки зрения реальных шагов в сторону настоящей демократии, массового участия общества и преодоления вопиющего неравенства. Что тот опыт, который появится в России в ходе этой политической трансформации, сможет внести какой-то вклад и в становление других стран.