Надежда Митягина — преподаватель английского и немецкого языков, блогер. Родом из Сыктывкара, по национальности — коми. В феврале 2022-го выходила в Санкт-Петербурге на антивоенный митинг, который произвел на нее удручающее впечатление. Через полгода Митягина уехала в Аргентину со своей подругой-украинкой Катей. В Буэнос-Айресе девушки официально расписались, и Надежда начала активно вести блог об однополых отношениях. Об особенностях Аргентины, о национальной и сексуальной идентичности, а также о влиянии меньшинств на общество Надежда размышляет в «Очевидцах».

Расскажите о себе.

— Меня зовут Надя. Я из Сыктывкара. Преподаю английский и немецкий, веду блог о своей лесбийской жизни в Аргентине с женой и собакой Авроркой. В свободное время обожаю танцевать реггетон, изучать языки и читать книги.

Вы из Сыктывкара. Каким вам запомнился родной город?

— Сыктывкар — небольшой город на севере России. Я провела там первые 18 лет. Там красиво, много леса — знаменитая Коми-тайга. Я коми, не русская. Почти все родственники в моей семье — коми. Но на коми я не говорю. Мои родители тоже, младшее поколение — нет, только старшие. Это из-за политики Советского Союза. При Ленине поддерживали национальные культуры, открывали коми-школы — около 90% жителей республики говорили на коми. При Сталине все изменилось. В Коми много тюрем, туда ссылали людей со всего СССР. Демография поменялась, коми стали почти как русские. Коми считали «не совсем людьми». Быть коми было стыдно, коми-акцент — позорным. Даже в моей семье.

Я обсуждала это с родителями. Мама рассказывала, как в юности родственницы говорили: «Коми — стрёмно, пиши ‘русская’ в паспорте». Она хотела указать «коми», но под давлением написала «русская». Папа считает себя русским, говорил: «Коми все рыжие и туповатые». В Аргентине я стала изучать историю семьи. Родители прислали посылку с моим детским дневником. В 7 лет я нарисовала карту Коми и написала: «Коми — моя республика, счастье коми-людей». Тогда я гордилась этим. Детство я проводила с бабушкой в коми-деревне — доила коров, гуляла в лесу.

Когда я читаю об истории Коми, понимаю — это политический и языковой вопрос. Недавно медиа «Коми Daily», которое я читала, признали террористическим в России. Они писали о коми-культуре, а у них всего полторы тысячи подписчиков. До 2022 года я не проявляла гражданскую позицию. В университете зависела от родителей — у нас разные взгляды. На четвертом курсе, во время протестов, хотела пойти, но родители надавили, и я не решилась. Было страшно, плюс их давление. Я делала перепосты новостей и заявлений в Instagram, но своими словами боялась писать. До сих пор боюсь. В 2022 году, когда началась война, я стала независимой. Мы с Катей были в Петербурге, вышли на протест в Гостиный двор. Людей было мало для такого события — это меня расстроило. Соотношение протестующих и полиции в касках вызывало дикую тревогу. Вспоминаю — слезы на глазах. Это был ужасный опыт. После этого я решила уезжать на 100%. Отношение к войне не изменилось. Я считаю ее ошибкой, античеловечной. Ее не надо было начинать. Жизни людей не стоят надуманных целей и имперских замашек правительства.

Как ваши родители восприняли вашу антивоенную позицию?

— Кто-то из родственников отнесся нейтрально, кто-то плохо, пытался спорить в начале войны. Я принципиальная, меня сложно переубедить, если я не хочу слушать. Говорила: «Не хочу обсуждать». Люди обижались. Сначала я пыталась их вразумить, но поняла, что бесполезно — знаю их 25 лет. Особенно бабушек и дедушек. С пожилыми спорить бессмысленно. Ради эмоций и отношений я избегала этих тем. Они знали мою позицию и что Катя — украинка. Я всех предупредила. Это была еще одна причина не говорить об этом. Удивительно, но мы любим друг друга. Даже гомофобные бабушки и дедушки приехали помочь нам с вещами перед отъездом. Им было дискомфортно — это видно по глазам, — но я благодарна, что они проводили нас и пожелали счастливого пути.

Чем руководствовались при выборе страны? Почему Аргентина?

— Нам важно было, чтобы страна была ЛГБТ-friendly и разрешала ЛГБТ-браки. Это сужало выбор. У меня не было визы, а Катя с украинским паспортом могла ехать куда угодно. Нужно было место, доступное обеим. Легализация должна была быть простой и недорогой. В 2022 году Аргентина подходила. Сейчас тут дорого, но тогда было иначе. Я не была здесь раньше, не знала испанский. Было страшно, но я хотела это пережить.

Как вы познакомились с Катей?

— Мы нашли друг друга в Tinder. Я переехала в Москву, заболела и листала приложение дома. Пролистала всех женщин в Москве, купила Tinder Gold, сменила геолокацию на Петербург и нашла Катю. Переписывались с ноября по декабрь. Я прилетела в Питер 23 декабря, сразу с аэропорта пошла на свидание с ней в индийское кафе. Катя из Киева. Ее папа работал в России, она училась там пару семестров в школе, потом поступила в Петербург на киновидеодизайн. Сейчас она рисует картины, продает их и проводит экскурсии.

Как родные и друзья отнеслись к вашему каминг-ауту?

— Друзья сразу поддержали, радовались за меня. С родственниками сложнее — семья патриархальная, гомофобная. Я боялась открываться, но знала, что мама и тетя поддержат. Так и вышло — мое благополучие для них важнее. Маме было тяжело, но она не вываливала это на меня, за что я благодарна. Папа консервативен, ему сложнее. Его реакция: «Не говори брату». Я разозлилась — брату я уже сказала, и мне было обидно. Я готовилась, что папа отвернется, но он ограничился пятеркой по шкале негатива, а не «ты мне больше не дочь». Такое тоже бывает, я знаю случаи.

На ваш взгляд, почему важно открыто говорить о своей сексуальной идентичности?

— Скрывают постыдное. Если я курю тайком, не скажу маме, чтобы она не переживала. Но если я счастлива с женщиной, люблю ее, это наполняет мою жизнь — это другое. Это надо рассказывать. Любовь — огромная часть идентичности, жизни. Я не могу это скрывать, хотя знаю тех, кому это тяжело. Две женщины живут вместе, а при звонке мамы называют друг друга «подружками». Как объяснить детей? Для ментального здоровья важно быть свободнее. Стыд лечится свободой — чем больше ее, тем меньше стыда. Скрывать — значит стыдиться. Внутренняя гомофобия играет роль. Лечение — маленькие каминг-ауты: сначала друзьям, потом родным, потом всем.

В своем блоге вы много рассказываете об отношениях с женой. Зачем вы делаете публичной эту часть своей жизни?

— Я считаю, что только так можно что-то изменить. ЛГБТ-сообществу, феминисткам, активисткам нужно объединяться, громче говорить о себе, консолидировать усилия. Своим контентом я участвую в этом. Когда растут ультраправые настроения и патриархальность, быть женщиной и лесбиянкой страшно. Это вызывает тревогу, но если ничего не делать, я буду бояться еще сильнее — за себя и семью. Мне важно знать, что я меняю мир. Даже если это мир в голове одной тети Лены, которая увидит мой контент и подумает: «Надя нормальная, живет с женщиной, может, это не страшно». Даже если она промолчит или пойдет с плакатом к Кремлю. Изменение мышления — огромный шаг. ЛГБТ-блогерки могут влиять на общество. В социальной психологии есть «minority influence» — влияние меньшинства. Если оно консолидировано и уверенно, оно побеждает конформизм и меняет мнение большинства.

Какие отклики от соотечественников вы получаете на свою публичную деятельность?

— Я получаю больше хейта, чем поддержки, но многое — от кремлеботов. Их сложно отличить от реальных людей. Стараюсь не расстраиваться, обсуждаю это с психотерапевткой, особенно когда начались потоки ненависти. Мне было тяжело отстраниться, но получилось. Хейта много, поддержка есть, но не в комментариях — люди боятся. Пишут в личку: «Увидел ваш ролик, поддерживаю, не пишу в комментариях, живу в Москве, боюсь». Как не бояться, когда такая машина против нас — антивоенных, феминисток, ЛГБТ? Все боятся, даже чуть-чуть. Кто говорит, что нет, лукавит. Но важно продолжать. У меня страх уменьшается, когда я делаю, несмотря на него.

Вы ощущаете разницу в отношении к вам с Катей в Аргентине и в России?

— Мы уехали из России до закона о ЛГБТ как экстремистской организации. Если бы остались, не знаю, как бы себя чувствовали. В 2022 году в России мы боялись говорить, что мы лесбиянки, например, при поиске квартиры. Это напряженно — не знаешь, нарвешься на адекватного человека или гомофоба. Вопросы вроде «Вы подружки? Как будете спать?» вызывают стресс меньшинств. Бытовые вещи — снять квартиру, пойти к врачу — для ЛГБТ превращаются в испытание. В Москве косые взгляды за ручку были чаще, чем в Петербурге. Москва показалась более гомофобной.

В Аргентине все расслабленнее. ЛГБТ-браки легальны, государство принимает всех одинаково — до нового президента. Люди относятся нейтрально или положительно. Первый парад в Аргентине — разрыв шаблона: под миллион человек, дети, семьи, старики. Это восхищает. Но теперь гомофобия идет от чиновников. Президент Милей назвал ЛГБТ педофилами. Это пугает и злит. Мы уехали из России из-за войны и анти-ЛГБТ законов, а здесь выбрали президента с гомофобными и сексистскими взглядами, отрицающего климатические изменения. Это все, во что я верю, и меня это тревожит.

Как проходила ваша адаптация в Аргентине? Что было самым сложным?

— Я недооценивала, насколько болезнен переезд, особенно неподготовленный. Мы уехали в ноябре 2022-го, не в феврале-марте, но времени на подготовку не было. Я работала по 8-9 часов в день в режиме робота, чтобы отложить деньги. Не попрощалась с музеями, квартирой, друзьями. Приехала сюда — это был стресс. Психиатр позже сказал: переезд проживается как смерть близкого, со всеми стадиями горевания. Другой климат, воздух, еда, язык — тяжело для психики.

Мы восхищались свободой. Приехали во время чемпионата мира — Аргентина победила. Футбол здесь — религия, Месси и Марадона — боги. Празднования в центре Буэнос-Айреса — сотни тысяч людей танцуют и поют. После Гостиного двора, где у меня чуть не случилась паническая атака от полиции, это было потрясающе. Но это были вспышки позитива на фоне выгорания. Я перерабатывала, плюс стресс от войны и переезда. Пришлось лечиться от депрессии, до сих пор пью антидепрессанты. Первые полгода — попытка выжить. Испанский начали учить через полтора года, когда появились силы. Потом пришло ощущение принадлежности — живем в районе с бабушками и дедами, здороваемся, болтаем по-испански. Это приятно: я тут живу, меня знают, тут мои кафе и магазин с персиками.

Чем зарабатываете на жизнь в эмиграции?

— Я преподаю английский и немецкий — индивидуально и в группах, в основном эмигрантам. Катя рисует и проводит экскурсии. На этом живем. Сначала было тяжело, денег не хватало, хоть Аргентина и была дешевой. Спустя два года мы встали на ноги.

Что вас радует и вдохновляет в Аргентине?

— Буэнос-Айрес — прекрасный, разный город. Тут как Нью-Йорк, там как Франция. Много мест еще не открыли, и это заряжает — новые впечатления, эмоции. Я танцую реггетон — латиноамериканские танцы. Мы взяли собаку из приюта, она с нами год. Ее присутствие расширило мою любовь в 500 раз. Я не знала, что могу так полюбить животное.

Как думаете, вернетесь когда-нибудь в Россию?

— Думаю, нет. К моменту, когда Россия станет демократичной и менее гомофобной — а это важно, мы хотим детей, — мы уже интегрируемся здесь и не захотим уезжать. Это разочарование: от лидеров оппозиции мало чего ждешь.

Чего вы боитесь?

— Я даже вам интервью боялась давать. Глобально боюсь жить долго в неопределенности, тревоге и стрессе от войны, ее затягивания, ухудшения ситуации с правами ЛГБТ и женщин. Это вызывает огромную тревогу — я женщина и из ЛГБТ-сообщества.

О чем вы мечтаете?

— Мечтаю, что мы с Катей купим дом у моря, заведем детей и еще собак, будем счастливо жить. Катя будет рисовать, я — писать в блоге, заниматься активизмом и чем-то еще. Вот такое будущее приходит в голову.