Константин Косов: «Мой сын мог стать сыном “врага народа”»

Константин Косов — инженер пожарной безопасности, всю жизнь проработал в пожарной охране Санкт-Петербурга. Профессию выбрал, чтобы «быть полезным обществу». Однажды на смене достался шкафчик для одежды, в котором кто-то забыл «Архипелаг ГУЛАГ». Прочел. Потом прочел Шаламова и других диссидентов. Пришел к выводу, что в управлении страной мало что изменилось. Начал проявлять гражданскую активность — выходил в пикеты, волонтерил на выборах, а в 2019 сам стал муниципальным депутатом. В 2022 подписал петицию за отставку Путина. После объявления «частичной мобилизации» из страны уехал. О запросе общества на справедливость, о ценности протеста даже если это «бунт одиночек», о потере дома и «работе над ошибками» Константин говорит в проекте «Очевидцы».

Расскажите о себе.

— Меня зовут Константин, мне 39 лет, я родился и вырос в Санкт-Петербурге. По профессии я инженер пожарной безопасности, всю жизнь проработал пожарным на окраине Санкт-Петербурга. Я занимался по мере сил политикой, в 2019 году избрался муниципальным депутатом. У меня есть сын от первого брака, это тоже важная часть моей жизни, о которой нельзя не сказать.

Как вы пришли в политику?

— Я пришел в политику через работу. Я достаточно долго там работал, с 2004 года, то есть пришел на службу в 19 лет. Я пришел в качестве рядового сотрудника, стал офицерам и начал обращать внимание на, скажем очень мягко, несовершенство системы, в которой я работаю: насколько много обмана, насколько много несоответствия реальности сказанным словам и сюжетам новостей, как неправильно строятся взаимоотношения между начальниками и подчиненными внутри системы. Я начал об этом думать, попутно начав читать литературу. В одной из пожарных частей мне достался шкафчик, в котором я нашел книгу Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» и прочел ее. Я поделился впечатлениями со своим товарищем, который был большим любителем литературы, а он дал мне почитать Варлама Шаламова. Изучая диссидентскую литературу советского периода, я сделал для себя вывод, что система управления, действующая сейчас в Российской Федерации, не очень-то изменилась и во многом копируют систему управления в ГУЛАГе, систему управления лагерей. Есть начальник и подчиненный, есть приближенные и ненужные люди, примерно так же строятся взаимодействия между людьми, начальником и подчиненным, также много очковтирательства, много несоответствия слов действиям. Во время работы в пожарной охране я, несмотря на то, что рос по карьерной лестница, получал звания, премии и награды, получал ещё и взыскания за свою позицию. Я был достаточно нетерпим к своим руководителям и попортил им много крови. У меня никогда не было страха перед сказать своему руководителю, неважно какого уровня, что он не прав, что он ведет себя недостойно. Когда в 2013-2014 году в Украине случился Майдан, когда случилась революция достоинства, для меня это стало позитивным событием, потому что мне показалось, что это пример того, как однажды может быть и у нас, что люди, если объединятся, если достаточно сильно этого захотят и будут поддержаны широкими народными массами, смогут изменить систему правления в своей стране. После убийства Бориса Немцова в 2015 году я сделал для себя вывод, что необходимо заниматься политикой, просто потому что если за это убивают, то значит это явно что-то полезное для страны. Та власть, которая сейчас действует в России, не полезна, она действует исключительно во вред населению и будущему страны и исключительно в своих собственных интересах. Я начал интересоваться тем, какие существуют политические силы, как происходит участие людей в политической жизни. В 2014 году, после приговора Сенцова и Кольченко, я в первый раз вышел в одиночный пикет — это было мое первое политическое действие. Я продолжал выходить в одиночные пикеты, начал выходить на мероприятия, проводимые нашими питерскими организациями — «Солидарностью» и «Весной» — и таким образом потихонечку втягивался в эту жизнь и повестку. В 2016 году я первый раз поучаствовал в избирательной кампании в качестве волонтера, когда были выборы в ЗАГС. Мы проводили социальные опросы, общались с людьми, с пенсионерами, создавали разные фокус-групп. В избирательной кампании нужно определить, какой есть запрос у избирателей. Это для меня многие вещи приоткрыло на то, как мы живем, где мы живем, как мы к этому относимся. Тогда я принял решение, что в следующие муниципальные выборы я попробую свои силы. В 2019 году при помощи проекта «Объединенные демократы», который в тот момент действовал в Санкт-Петербурге, я избрался в муниципальный совет города Пушкин. В сентябре 23-го меня незаконно лишили полномочий по причине того, что я отсутствовал на заседаниях больше шести месяцев.

Какой запрос был у людей, когда вы шли в депутаты? С какой программой вы шли на выборы?

— Лично я считаю, что для выборов муниципальных депутатов нет смысла составлять большую программу, поскольку у них практически нет полномочий, особенно в Санкт-Петербурге. Я шел с инициативой немного изменить закон о пожарной безопасности в Санкт-Петербурге. Поскольку я избрался единственным самовыдвиженцем, а оппозиционная фракция у нас если и была, то в меньшинстве, было сложно осуществлять что-то. Что касается запросов граждан, то всегда имеет место запрос на справедливость, запрос на нормальное социальное обеспечение и, в первую очередь, человеческое отношение государства к людям. Вот на это запрос есть и у пенсионеров, и у взрослых, и у маленьких, и у молодых мам. К сожалению, для того, чтобы это человеческое отношение обеспечить, недостаточно быть муниципальным депутатом, даже, наверное, недостаточно быть депутатом Госдумы.

Как вашу жизнь изменило 24 февраля 2022 года?

— В тот момент я осознал, что вся та политическая деятельность, которую я пытался вести предыдущие почти 10 лет, закончилась ровно сегодня. Когда начинается война, когда страна определяет для себя внешнего врага, очень скоро начинаются поиски внутренних врагов. А они уже велись у нас в стране, репрессии начались значительно раньше — 21-й год прошёл под знаком репрессий штабов Навального и связанных с ними организаций. А когда началась открытая фаза войны, стало понятно, что все, кто каким-то образом высказывает свое несогласие или недовольство действующей политикой, рано или поздно будут репрессированы. Поэтому 24 февраля закончило для меня очень важную веху моей жизни и очень сильно поменяло направление моей деятельности. Я, конечно же, подумал в этот момент о своем сыне, которому ещё расти и жить в этой стране, подумал о себе, что с моей позицией я с большой долей вероятности окажусь в тюрьме, а мой сын останется с матерью, став «сыном врага народа». Все это подтолкнуло нас с Катей к тому, чтобы уже 8 марта мы поехали сначала к моим родителям, а потом к ее, чтобы сказать о том, что скорее всего мы будем уезжать. Решение об отъезде мы приняли достаточно скоро после начала войны. А второй пинок — это уже мобилизация. Тогда стало понятно, что конкретно мне оставаться совсем нежелательно. Дело в том, что в начале войны, 1 марта, я опубликовал пост о том, что я против войны, как я к этому отношусь и почему это плохо, и потерял одну из своих работ, которая приносила мне половину дохода. Причем это была не работа в пожарной охране, а работа в частной фирме. Руководство фирмы посчитало, что сотрудничество со мной, как они сказали, может быть для них токсичным. Мне осталась только работа в пожарке, вторая ситуативная подработка и достаточно много свободного времени. Я очень рад, что мы много общались с родителями, много ездили на природу, проводили время вместе с близкими нам людьми. Осенью объявили мобилизацию, а до этого была петиция за отставку Путина, которую я подписал как действующий муниципальный депутат. На следующий день мне уже звонило руководство из пожарной охраны, говоря: «Смольный хочет, чтобы ты больше у нас не работал» — это было сказано экивоками. Я ответил: «Давай я подъеду, мы обо всём переговорим» — «Мне нужно, чтобы ты уволился» — «Я понимаю, что тебе это нужно, но это не входит в круг моих интересов». Это была уже не первая история, когда меня пытались уволить из пожарной охраны. У меня были все виды взысканий, которые предусмотрены системой, от замечаний до понижения должности. Окей, хотите уволить — увольняйте. Надо понимать, что уволить меня достаточно сложно, поскольку профессиональных работников моего уровня в Петербурге не так много. У меня высшее инженерное образование, я проработал больше 18 лет на разных должностях в разных районах и работу пожарного я знаю очень хорошо, что понимали и мои руководители. В общем, разговор закончился тем, что я сказал: «Вы, конечно, можете попробовать меня уволить, это ваше право, но я должен вас предупредить, что это не будет легко, вам придется очень сильно постараться». На том и разошлись. А спустя неделю объявили мобилизацию, и я понимаю, что сейчас у моего руководства есть прекрасная возможность избавиться от меня максимально безболезненно — подать меня в списки добровольцев. Они знают где, когда, в какое время я работаю, они знают, где я живу. В общем, у них были все возможности для того, чтобы избавиться от строптивого сотрудника. Плюс у меня уже были в этот момент друзья в Грузии, и они начали звонить мне и говорить: «Все, вот теперь уже точно пора». 21-го сентября мы с Катей поехали на митинг против мобилизации, посмотрели в очередной раз на это скорбное действие, и уже сидя в машине я заказал себе билет во Владикавказ для того, чтобы впоследствии пешком перейти знаменитый переход Верхнего Ларса.

Протест имеет значение сегодня в России?

— Конечно, имеет. Хотя бы для тех людей, кто не видит себя по-другому, которым это необходимо для того, чтобы оставаться честными с собой. Да, конечно, это единицы людей, готовых несмотря ни на что выходить на протесты. Но они нужны и для нас, и для цивилизованного мира, который не всегда понимает, и, собственно, не обязан понимать, что происходит в России. Насколько он возможен? Как бунт-одиночек, потому что система максимально зарепрессировала все организации, изничтожила все политические силы в стране, способные хоть как-то генерировать этот протест. Да, сейчас это больше похоже на бунт-одиночек, но я снимаю шляпу и выражаю всяческое уважение тем, кто до сих пор решается на это. Если ты что-то делаешь, то в этом есть смысл — под лежащие камни вода не течет. Вспомните какие угодно присказки и поговорки — любое действие имеет свой результат, хоть он может быть и незаметн сейчас или через 10 лет даже. Как минимум в этом есть смысл для тех людей, которые выходят и которые видят информацию об этом, да и для власти в этом тоже есть смысл. Так они понимают, что несмотря ни на что, несмотря на все их усилия все равно находятся люди, готовые им противостоять.

Что самое сложное в эмиграции?

— Никто не говорит, что эмигрировать легко, но особенно сложно эмигрировать, когда ты этого не планировал, когда тебя, по большому счету, просто вышвырнули из твоего дома и отправили на все четыре стороны. Нам очень повезло с тем, что мы попали в программу гуманитарных виз и оказались в Германии, где есть все возможности для интеграции. И даже несмотря на это, все равно тяжело, потому что надо учить язык новой страны, ты оказываешься в абсолютно незнакомой культурной и языковой среде, вокруг все новое, а мне уже почти 40 лет. Это не может быть легко. Самое противное, самое поганое, что я чувствую, это то, что меня вышвырнули, выгнали из дома, лишили возможности видеться с моими родными. Спасибо, что получилось вывести семью — это был максимум, на который я мог рассчитывать. Теперь я не знаю, когда смогу увидеть своих родителей. Тяжело осознавать, что ты здесь не потому, что этого хотел, а потому, что так захотел другой человек, которого ты не то что выбирал — я презираю президента Путина и считаю его военным преступником, он, на мой взгляд, недочеловек. Благодаря его решениям я и сотни тысяч других нормальных людей, которые могли бы приносить пользу своей стране, которые могли бы развивать ее, делать ее лучше, свободнее, качественнее для жизни, сейчас вынуждены скитаться по свету и устраивать свою жизнь по-новому. Они не пропадут, и я не пропаду. Несмотря на все сложности и трудности, которые сулит нам эмиграция, мы не останемся за бортом. Мы умеем работать, мы умеем генерировать идеи — в основном же уехал креативный класс. Люди, способные на сопротивление в тот момент, когда это кажется бессмысленным — это сильные люди. А вот к чему приведет страну руководство этой банды, восседающей сейчас во власти — мне, если честно, даже прогнозировать страшное.

Когда и что пошло в России не так, что в итоге привело к этой войне?

— Мне кажется, что это процессы, которые происходили на протяжении какого-то времени, а не случились в моменте как по щелчку. Это было поступательное движение. Кто-то говорит про 1993 год, кто-то про 1996 год, кто-то про 2011 год. Наверное, самое главное во всем этом — первое избрание Путина на президентский срок. Мне он уже тогда не нравился, хотя в 2000 году я еще даже не имел права голосовать. Тем не менее, человек доверия не вызвал. А дальше все только жестче закручивалось. Человека из КГБ пустили к руководству страной, а как говорила Валерия Ильинична: «КГБ-шник не может построить страну, он может построить только зону». Ну, он молодец — справился.

Кажется, что россияне равнодушно отнеслись к началу войны. Что не так с людьми?

— Это, в первую очередь пропаганда, бессилия, выученной беспомощности, идеи, что вы ни на что не влияете, что не должны лезть в политику, что это «грязное дело». Это же не один год длилось. Сейчас мы понимаем, что подготовка к войне началась как минимум после 2014 года, когда были оккупированы первые территории и началась накачка ненавистью потребителей телевизионного контента. Жизнь в России, прямо скажем, не суперлегкая, и мне для того, чтобы обеспечить свои базовые потребности, приходилось работать на трех работах. Очень странно, что в это время у меня находилось время еще и для того, чтобы читать книги, изучать дополнительную информацию и делать какие-то выводы. Гораздо проще было бы приходить домой, полчаса слушать телевизор, получать готовый продукт и понимание того, что происходит вокруг, и ложиться спать. По этому пути идут очень многие, но не потому, что они плохие люди, не потому что они такие кровожадные и желают всем украинцам смерти, а просто потому, что интересоваться социальными и политическими процессами люди могут в основном только тогда, когда у них удовлетворены их базовые потребности. Если тебе приходится класть на это все силы, вертеться как белка в колесе с утра до вечера, то с большой долей вероятности ты этим не будешь интересоваться. А дальше идет пропаганда того, что надо власти. Я после начала войны провел эксперимент — я старался смотреть телевизор хотя бы по часу в день. Это было тяжело, но, хочу сказать, что буквально на третий-четвертый день у тебя уже начинают выстраиваться логические цепочки, которые могут более-менее объяснять все так, как там сказано, и начинается изменение в сознании. Я не скажу, что это 25 кадр, но это очень серьезная сила, не зря на нее тратятся огромные деньги российского правительства — пропаганда работает отлично.

Как можно «расколдовать» общество?

— Через просвещение, как было здесь, в Германии. Например, вместо идиотских ток-шоу показывать по вечерам исторические фильмы. Для начала надо открыть все архивы хотя бы советского периода, а вместо криков и оров показывать по телевидению политпросвещение, рассказывать, какие процессы мы прошли за последние сто лет, как уничтожались инакомыслящие на протяжении всего советского периода, как они уничтожаются сейчас. Многие этого не знают, а многие просто не хотят этого знать. Мне кажется, было бы правильно действовать через просвещение. Клин клином — если наших соотечественников «заколдовала» пропаганда , значит контрпропаганда их «расколдует». Но сколько времени это займет — большой вопрос.

Что ждет Россию?

— Россию ждут очень тяжелые темные времена. Они уже настали, но еще не прошли. Говорят, что самая темная ночь перед рассветом. Я боюсь, что темнота еще не наступила полностью. После окончания войны… Даже сейчас, не дожидаясь окончания войны мы видим, что приносят с войны ее участники в наши города. Травмированные люди — это люди, побывавшие на неправедной войне и во многом осознавшие это, кроме тех отморозков, которые изначально были нездоровы. Это повышает уровень насилия и деградации всех государственных институтов. Я наблюдал это на своей службе, но так же происходит и в армии, и в полиции, и в здравоохранении, и в образовании. Эта система губительна для страны, она ее уничтожает. Она уже изничтожила все государственные институты, которые должны были хоть как-то функционировать, а дальше будет только хуже, к сожалению. Вне зависимости от того, когда закончится война и как она закончится, будет только хуже. Что будет? Возможно, смута, банды, передел власти, отделение каких-то республик — может быть все что угодно. Мне правда страшно прогнозировать. Я не хочу и не знаю, что будет, но точно будет плохо и, скорее всего, долго.

Чего вы боитесь?

— Ну, собственно, этого и боюсь для своей страны. Кто бы что про нас, уехавших, не говорил, но я люблю свою страну. Из-за этого я и участвовал в политике — я хотел сделать страну лучше. Мне хотелось, чтобы в моей стране людям нормально жилось, чтобы можно было спокойно высказывать свое мнение, чтобы можно было спокойно работать, и не на трех работах, чтобы обеспечить базовые и элементарные потребности. Мне страшно за страну, за то, что с ней будет в течение ближайших пяти-десяти лет.

Что дает вам надежду?

— Те люди, которые продолжают сопротивление несмотря ни на что, те люди, которые уехали, которые боролись с режимом, когда это было возможно и уехали тогда, когда это перестало быть возможным. Я верю в людей, верю в то, что рано или поздно наша страна сможет возродиться именно за счет своих людей. Многие говорят: «Что же делать, если уйдут все чиновники». Я уже говорил про нефункционирующие государственные институты, и у меня есть такая теория: все в России не рассыпалось и не свалилось в огромную яму только за счет того, что в каждой отрасли, в каждом ведомстве работают от двух до пятнадцати процентов искренне увлеченных своей работой людей. Они работают несмотря на паршивую зарплату, на ужасные отношения просто потому, что любят свою работу: это нормальные преподаватели, хорошие доктора, профессиональные военные, профессиональные пожарные, честные полицейские. Они все есть, но их очень немного. Если в какой-то момент случится смена системы управления и этим людям дадут слово, как профсоюзному движению в Польше в свое время, тогда они смогут достаточно скоро привести страну в порядок, вопрос только в том, случится ли это и когда. Нет, это рано или поздно точно случится, но временные рамки сейчас очень сложно ставить. Для истории человеческая жизнь — мгновение, а мы за это мгновение успеваем родиться и умереть. К сожалению, я не думаю, что это случится скоро.

Нужна ли будет люстрация после окончания войны и смены режима?

— Я, наверное, больше за люстрации, чем против. Не нужно бояться потерять большое количество чиновников — их столько не нужно. Для того, чтобы все работало, на данный момент хватает тех 10-15% профессиональных работников. Обязательно нужно будет все пережитое осмысливать и анализировать, почему мы к этому пришли, как мы к этому пришли, был ли в этом виноват Советский Союз или Ельцин. Нельзя просто перевернуть страницу и сказать: «Все, окей, движемся дальше». Так мы просто сделаем очередной круг.

Вернетесь в Россию?

— Я не знаю. Пока я не могу туда вернуться, точнее, скорее всего не смогу оттуда опять уехать. Спустя время мне бы очень хотелось вернуться. Я очень люблю Санкт-Петербург, я скучаю по этому городу, не говоря о том, что у меня там осталась куча друзей, там вся моя жизнь, все 37 лет — все осталась в Петербурге. Я хочу туда вернуться. Навсегда ли? Не знаю, посмотрим. Для меня главное — дать сыну возможность на нормальное будущее, получить европейское образование, чтобы у него было все хорошо. Спустя время, когда в России рухнет режим и начнутся здоровые и нормальные изменения, а я буду еще в силах, то я бы, наверное, вернулся. Но что-то гарантировать или обещать я сейчас, конечно, не буду.

Оставьте комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

EN