Георгий Малец: «ФСБшники — это гопники при власти»

Георгий Малец, известный в творческих кругах как Мартин — фотограф, оператор, журналист. Хроникер протестных акций в Москве. После 24 февраля 2022 у.е.хал из страны. Не любит слово «релокация», считает свой отъезд именно эмиграцией. Россия для него давно стала местом, где силовики могут прийти к каждому домой и человека увезти без объяснения причин. Как Россия докатилась от согласованных митингов до тирании, ради чего политики садятся в тюрьму, и почему ответственность не может быть коллективной — Мартин рассказал «Очевидцам».

Расскажите о себе.

— Меня зовут Георгий Малец. Больше людей меня знает, как Мартина. Это мой творческий псевдоним. Я из Москвы. Мне 32 года. Много лет занимался фотографией, съемкой видео, монтажом видео. Сотрудничал с разными независимыми оппозиционными СМИ, с политиками, с Ильей Яшиным, Дмитрием Гудковым. Работал с «Новой газетой», «Важными историями». Создавал для них видео, фотографии, в общем, создавал разный контент.

Почему решили заниматься журналистикой?

— Я очень много снимал. Я снимал свадьбы, стройки. Когда был «ЖЖ» и был популярный стиль репортажей с митингов, я ходил на митинги, снимал их. Сначала просто для блога, потом у меня начали просить фотографии разные СМИ. Начал знакомиться с разными журналистами и редакциями, и как-то постепенно основной деятельностью стала именно съемка репортажей для независимых телеканалов. Я начал политикой интересоваться году примерно в одиннадцатом. Начал знакомиться с политиками, которые тогда выступали на митингах. И постепенно вся жизнь политизировалась.

Каково это работать фотокором на митингах в России? Что наблюдали?

— Работать было из года в год, естественно, сложнее. Потому что, когда еще было время согласованных митингов, когда сцены были, когда сто тысяч человек приходило, это было просто. Приходишь, снимаешь, и все. А на митингах несогласованных, хотя я тоже не люблю этот термин, потому что, по идее, в России нет несогласованных митингов по Конституции, там можно было отхватить дубинкой. Меня много раз случайно задерживали, потому что омоновцам все равно кого задерживать. Часто им было плевать на пресс-карты, на редакционные задания. Тогда часто в автозаках катался. Особенно, если митинг был летом, то это 25 человек в этом маленьком пазике. Там жара под 40 градусов, наверное.
Но, на отдельном месте стоит общение с фсбэшниками. Про это мало почему-то говорят, но фэшбэшники — это такие гопники при власти. То есть даже когда с ними общаешься, они такие, ну кто ты такой? Я говорю, вообще-то я — журналист. Вот вам пресс-карта. О, да? Правда, что ли журналист? И они пытаются как-то тебя взять «на слабо», напугать. Они тоже слабые люди. И метод такого наезда, запугивания, он работает только если тот, с кем они общаются, он пугается. А если ты начинаешь им вежливо говорить про законы, и ты не пугаешься, не прячешься в угол, то они сами такие, ну ладно и все.

Весь двадцать первый год, это, наверное, был самый неприятный в плане общения с властью у меня год, точнее, у нас женой. Тогда почему-то начали часто приходить домой после митингов к активистам и журналистам. После митинга в поддержку Навального, в апреле 21 года, была какая-то волна. Целую неделю проходили к журналистам домой.
— Проедем. —Вы были на митинге? — Конечно, вот пресс-карта, вот задание. — Нет, все выясним в отделении.

В общем, в отделение всех забирали. И вот на третий день волны прихода к журналистам, я помню, думаю, ко мне-то придут? Я же тоже снимал. Ну где же? Почему не приходите? Я, помню, вышел в магазин, возвращаюсь, и мне звонит жена. Я думаю, ясно, пришли.
После митинга в сентябре, после выборов, когда КПРФ устраивала сход на Пушкинской, приходили очень много к активистам из КПРФ. И только ко мне пришли, как к журналисту. По дороге мы попали в аварию. Фсбэшники выбежали, а из той машины тоже выходят здоровые мужики. Я думаю, сейчас начнётся. Я сижу на переднем сидении, а у них такая инструкция, что тот, кого они везут, должен сидеть на переднем сидении. А тут бардачок. Один подходит, открывает дверь, чтобы достать документы. Открывает бардачок, оттуда выкатывается пистолет. Я думаю, классно у вас, ребята, устроено, даже без кобуры. Он что-то в сторону отодвинул, взял документы, захлопнул. Я думаю, а если я умею пользоваться оружием? Вдруг я сумасшедший, схвачу и тут начну всех валить? Короче, безопасность на уровне. Создали протокол 20.2 часть 5. Полицейские говорят, что вот у нас есть база, и вы там отмечены, как политический.

Была ли в России точка невозврата, когда еще что-то можно было поменять, но что-то не сделали?

— Я не думаю, что есть в истории России последних двадцати лет какая-то точка невозврата, потому что это процесс скатывания России в то, что сейчас происходит, он же очень долго шёл. Практически, как Путин пришёл к власти, так всё и началось. Разгром НТВ и все остальное. Это были первые шаги. А точка невозврата — может быть, протесты 11−12 года. Мне кажется, тогда Путин окончательно понял, что он не хочет уходить с поста Президента. И что люди все-таки могут выходить на улицы. И вот именно 11−12 год — это и была точка невозврата, когда реально Путин решил, что надо всё давить окончательно.
С того времени уже все шло к масштабной войне. И даже, если послушать Путина, все его высказывания в последние годы, то, мне кажется, идея захвата Украины, она кипела у него в голове очень давно.

Ваши отношение к решению Навального, Яшина вернуться и остаться в России, зная, что могут посадить?

— Навальный, конечно, поступил героически. Вернулся, понимая, что сядет в тюрьму и, очевидно, на долгие годы. С практической точки зрения, мне кажется, было бы лучше, если бы он остался не в России. Дальше снимал бы видео и влиял бы на европейских политиков. Делал то, что сейчас делает ФБК, его сторонники и соратники. Проблема в том, что с каждым годом будет забываться, что он сидит в тюрьме.

Яшин. Я с Яшиным довольно хорошо знаком. Я тоже для него ролики снимал. Зачем он не уехал, почему? У него же были возможности, очевидно. Он ездил на интервью Дудю, по-моему, в Стамбул. Мог бы остаться. Я не знаю, мы шутим с женой, типа, Илюха, блин, приехал бы в Ереван, сидели бы с тобой сейчас, ролики делали, было бы все нормально, но у него тоже принципиальная позиция, примерно как у Навального, что политик должен оставаться в стране. И пусть даже он сядет тюрьму, он должен быть в стране. Если вдруг власть каким-то образом изменится, он выйдет на свободу и начнет строить прекрасную Россию будущего. Как политический вес, это может быть имеет смысл на очень отдаленное будущее. Опять же, это может будет и в следующем году, так события развиваются, а может и через 10 лет.

Ваши первые мысли и чувства 24 февраля?

— У меня какого-то шока не было, поскольку весь, как я раньше сказал, весь 21-й год мне казалось, что что-то случится. Такие мысли, что ну да, приехали. Вот точка невозврата она и случилась. Дальше точно в России уже не будет все нормально. Потому что очевидно, что это не закончится. И внутри страны репрессии увеличатся. Мысль была: пора валить уже, или нет?

Почему решили уехать из страны?

— Если просто, то ради безопасности личной, жены, кота. Потому что, когда мы решили уехать, это были последние числа февраля. Жизнь была обычная, не было ни законов репрессивных, не было еще мобилизации. Хотя мы именно этого сильно боялись. Ну и теперь я понимаю, что даже морально не смогу находиться в стране, в России, и молчать.

Чем занимаетесь в эмиграции?
— Хорошо сказали, в эмиграции. Есть такое слово мерзкое «релокация», оно меня жутко бесит. Я не знаю, почему оно появилось, есть же слово «эмиграция». Чем занимаюсь? Сижу дома и работаю. Круглыми днями монтирую видео для «Очевидцев» и для «Новой газеты. Европа». На самом деле, я даже рад, потому что как-то всё просто стало. Сидишь, работаешь, заказываешь еду, спишь, потом опять работаешь.

Какое будущее ждет Россию?

— Россию ждет десятилетие тьмы, сопряженное с трансформацией. Естественно, будет новый период, когда будет плохо и экономически, и социально, по всем пунктам. Сейчас начнут активно возвращаться мобилизованные с войны, травмированные люди, которым сломали жизнь. Насилие, которое они устраивали в Украине, они будут продолжать делать и в своих семьях. Скачок бытового насилия. Скачок самоубийств мужчин от 30 до 40 лет.

Чувствуете личную ответственность за происходящее? Как относитесь к тезису о коллективной ответственности?

— Я очень не люблю все конструкции, в которых говорится про коллективность. Это значит, что берется какое-то количество людей по каким-то критериям и всех равняют. Я эту всю уравниловку очень не люблю, потому что, мне кажется, отчасти это причина, почему все в России так происходит. Людям было бы хорошо, в здоровым смысле, быть эгоистами. Каждый человек — это личность. У него есть свои взгляды, свои мысли. Вот этого не хватает России. Я понимаю, что такое ответственность за себя, за жену, за кота. Мне нужно заботиться о здоровье, зарабатывать деньги, кормить кота. Ответственность — это какие-то конкретные понятные действия. А что такое ответственность коллективная, за всю страну? Это, мне кажется, какие-то рассуждения из серии, что посидим, поноем про коллективную ответственность, и всё, и пойдем дальше. Надо как раз стараться разделять, что есть военные преступники, есть Путин, есть отдельные генералы, которые дают приказы, есть люди, которые поддерживают войну. Они по какому-то графику распределены — одни больше, другие меньше. Те, которые вне политики, они ответственны меньше. Например, Алексей Навальный ответственный за это? Я думаю, нет. Илья Яшин, другие политики, журналисты, активисты, которых сотнями и тысячами сажали и избивали, они ответственны тоже?

Что не так с Россией?

— Отсутствие любви к себе у каждого человека и ненависть к кому-то, является очень разрушительным. Мне кажется, даже поэтому сейчас все пропагандисты и даже обычные люди радуются, что смотрите, в Украине у них света нету. Они там сидят в подвалах, буржуйками греются. Им же плохо. А нам тут не так плохо. И это стремление кому-то сделать хуже, чтобы тебе было не так плохо, это прослеживается, мне кажется, через много-много лет. Это какое-то наше явление. И плюс мысль, что надо обязательно пострадать. Нет у людей понимания, что ты сейчас живешь. Делай для себя лично хорошо, чтобы ты жил хорошо. Не вреди никому и не страдай.

Чем это можно вылечить?

— Раньше бы я сказал, что надо бы каждого россиянина свозить в Европу и показать, что бывает по-другому. Что есть варианты, а не просто один путь. Что ты живешь в своем городе, в нем же умираешь через 65 лет. Не обязательно, чтобы страна была большая. Вот смотрите, есть Нидерланды — маленькая страна. А какой уровень жизни! Условно говоря, надо показать людям, что нет, это не так. Что еще бывает по-другому. Что нет, война — это плохо. Что жить можно лучше. Что не обязательно страдать всю жизнь. Сейчас стоит заниматься просвещением.

Вернетесь в Россию?

— Глобального желания вернуться, мол, как я скучаю по березкам, по родным улицам, у меня такого нет. Для меня Россия давно уже не просто квартира, улицы, город, центр. Для меня она стала тем местом, где могут прийти домой полицейские и увести тебя. Тем местом, где нарушается совсем базовая единица, твой дом. Это совсем уже максимально некомфортно и стрессово.