Юлия Шумейко: «Война в Украине — это амбиции крайне глупого человека»

Юлия Шумейко — владелица пражской галереи Art Master. Родилась в Киеве, но однажды уехала в Прагу ради своей мечты — открыть картинную галерею. 

Когда началась война, Юлия была в ужасе и поначалу не понимала, что делать. Ее мама провела две недели на парковке в качестве бомбоубежища.

Сейчас мама и две племянницы с детьми в безопасности в Чехии. В интервью Юлия рассказывает о том, как Чехия приняла беженцев из Украины, как они адаптируются, рассуждает о том, как могут люди культуры противостоять наползающему Злу.

Больше всего Юлия мечтает, чтобы война закончилась. Но в перспективу скорого ее завершения не очень верит. А вот в победу Украины верит. Несмотря ни на что.

Расскажите о себе.

— Я из Киева, я киевлянка. Переехала сюда, в Прагу, в 2000 году. Фактически в конце 99-го. А как бы занимаюсь я галерейным бизнесом. Я галеристка. То есть у меня галерея в центре Праги, называется она «Артмастер». И, собственно говоря, вот с 2000 года я этим бизнесом здесь и занимаюсь. Я приехала сюда, сразу в течение где-то месяца после приезда открыла галерею, ну и занимаюсь этим нон-стоп.

Война повлияла на вашу жизнь?

— Невозможно, чтобы не повлияла. Безусловно, повлияла. Во-первых, это эмоциональное состояние. Уже три года. Во-вторых, мне, естественно, пришлось забрать маму из Киева. Ко мне приехали ещё две племянницы с детьми. Ну и жизнь поменялась очень сильно в связи с этим.

Ваша семья перебралась из Киева в Прагу. Что они рассказывали о первых днях войны?

— Мама просидела где-то месяц на парковке соседнего здания. Это было ближайшее бомбоубежище. Было очень холодно и было очень страшно. Там было очень много людей. Но все прятались.

Чехия приняла 420 тысяч беженцев из Украины. Как это было организовано?

— Ну, честно говоря, организовано было на самом деле на высшем уровне. Я совершенно не думала, я как бы не ожидала, что люди настолько быстро сориентируются. Я имею в виду, как бы чешские власти. Ну, скажем, были там определённые шероховатости, но в принципе, всё работало совершенно потрясающе. Потому что, ну вот у меня приехали мои девчонки с маленькими детьми. В конгрессовом центре были служащие, которые принимали людей, которые распределяли людей по областям Чехии, подыскивали им жильё. И оформляли документы, и давали вот эти визы, которые получали все наши беженцы. У меня девочки приехали в этот центр, через час они уже вышли с готовыми документами. Без жилья, естественно, потому что они были прописаны у меня. Но тем, кому требовалась крыша над головой, а это почти все, у кого здесь нет родственников, те уже и получали какие-то конкретные адреса, куда они могли ехать и где они могли жить. Я не ожидала. Вот, эта помощь была просто гигантская, я считаю.

Как вы считаете, за три года украинцы, приехавшие в Чехию, сумели интегрироваться?

— Очень многие, очень многие. Насколько я знаю чешскую статистику, 60% работают. 60% людей, которые сюда приехали, нашли работу, а это, ну, как бы, насколько хорошую работу — это каждый для себя решает сам. Это понятно, насколько она тебе подходит. Но тот факт, что люди уже работают, говорит о том, что люди адаптировались. Ну, плюс не нужно забывать, что как бы есть же и мамочки с маленькими детьми. Есть пожилые люди, которые по объективным причинам работать не могут. Но мне кажется, что те, кто хотели найти работу, нашли.

— С языком у всех по-разному. Конечно, мы всё равно, люди учатся, есть бесплатные курсы, их очень много, как бы чехи в этом плане тоже молодцы. Платные курсы. Люди тоже зарабатывают, платят, ходят. Но это то, что я знаю от наших, кто заходит в галерею, с кем просто разговариваю. Но в основном люди, молодые и способные, работают все.

Как вы думаете, многие ли вернутся, когда война закончится?

— Это большой вопрос. Не знаю. Думаю, что подростки, которые уже ходят здесь в школу и которые адаптируются гораздо быстрее, и у которых уже язык, — большой вопрос. Люди постарше? Не знаю. Тут же ещё такой вопрос, у кого что там осталось? Кому-то вообще никуда возвращаться. Дети останутся однозначно. Но я знаю, что, тем не менее, есть достаточно много людей, которые хотят вернуться. Которые ждут окончания войны.

Почему вы уехали из Киева?

— У меня была мечта. Я хотела открыть галерею. Долго думала, где и как. И как бы Прага оказалась очень подходящим для этого городом. Во-первых, первый момент — документы. То есть это было практически нереально открыть где-нибудь во Франции или в Лондоне. Потому что легализоваться так просто не получалось, было невозможно. Легализоваться можно было достаточно легко. Нам всем в Чехии, в Венгрии, в Польше. Но из этих трёх стран я выбрала Чехию именно по причине Праги. Потому что я понимала, что Европейская культурная столица, необыкновенно красивый город, и этот бизнес естественным образом очень хорошо ложился именно в этот город. Поэтому я приехала сюда открывать галерею. И я её открыла. В Киеве тогда, на тот момент, просто галерею открывать не имело смысла. Конец 90-х. Люди не покупали картины. Поэтому там этот бизнес был совершенно бесперспективный. А здесь — да.

Какие художники представлены в вашей галерее?

— Художники разные. Если как бы так вот просто подытожить, включая графиков, у меня где-то около 30 художников на сегодняшний день выставляются на постоянной основе. Концепция галереи есть. Я продаю фигуративную живопись. И это авторы, выходцы из Восточной Европы, Центральной Европы. У меня художники из Украины, из России, из Белоруссии, из Грузии, Венгрии, Польши и Германии. Естественно, состав художников время от времени меняется. С кем-то мы заканчиваем сотрудничество, с кем-то начинаем. Но есть основа, на которую я опираюсь. Это несколько художников, которых я выставляю уже 25 лет.

Как вы считаете, почему Путин напал на Украину?

— Амбиции крайне глупого человека. Огромные амбиции крайне глупого человека.

Как вы узнали о начале войны?

— Мне позвонила мама где-то, наверное, в 8 утра. И сказала: «У нас началась война». Я минут пять не могла понять вообще, что у нас… Я была в ужасе. Я вообще даже не знала, как реагировать на этот звонок. Мне это сначала показалось неправдой. А потом мы с мужем включили телевизионные каналы и узнали. Но сначала была такая внутренняя паника. Паника из-за всех, кто там живёт. Потому что семья практически вся живёт в Киеве, Киевская область, Луцк, Львов, Одесса и так далее. Ну, и как бы первый вопрос: что делать, собственно говоря, с мамой? Благо, очень много друзей у неё и коллег, и так далее. Ну, вот я говорю, первые две недели это парковка под большим зданием, которое было как бомбоубежище. Дикий холод, от которого просто не спасёшься. То есть всё, что было в доме, в смысле каких-то пуховых одеял, подушек и так далее, — это всё туда стаскивалось, потому что люди там сидели круглосуточно. Слава богу, там была вода, туалет, в общем, какие-то такие минимальные необходимые вещи. Вот.

— А через две недели мы приняли решение, что она уедет из Киева к своему сводному брату в деревню. Это казалось более безопасным. Там она прожила два месяца, вот. И после этого все надеялись на какой-то быстрый исход, да. Потом стало ясно, что никакого быстрого исхода не будет, и мы забрали её в Прагу вместе с её подругой. То есть сначала страшная паника, а осознание, и потом как бы включается мозг: какие практические решения можно предпринять для того, чтобы просто обезопасить близких.

Какая сейчас обстановка в Киеве?

— Город продолжает жить. Обстановка, конечно, очень напряжённая. Все очень устали, потому что три года обстрелов. И, скажем так, люди уже не очень часто бегают в бомбоубежище именно из-за психологической усталости. Не потому, что не боятся, — боятся. Но все уже устали. И разговоры какие? Ну, как рулетка. Но город живёт. Город живёт. Люди работают. Люди даже как-то развлекаются. Потому что это жизнь, она продолжается. Она должна продолжаться. Ну, тяжело, конечно. Всем там очень тяжело.

Как изменилось восприятие войны в Украине и в Европе за три года?

— Я не думаю, что в Украине как-то изменилось на самом деле восприятие войны. Её украинцы воспринимают точно так же, как и с первого дня. И уверена, что будем все бороться до последнего. Вот. В Европе… Ну, я думаю, что Европа некоторым образом тоже устала от этого. Потому что, когда принимали беженцев, думаю, что многие европейцы думали, что всё это очень ненадолго. Это же, ну, скажем так, для всех стран материально, в общем-то, очень обременительно на самом деле. Но я думаю, что Европа понимает, что все всё сделали правильно, по большому счёту. Но я думаю, что все ждут конца этой войны.

Верите ли вы в победу Украины?

— Да, конечно.

Какой вы видите победу Украины?

— Я не думаю, что возможно вернуть все территории до состояния начала войны. Я думаю, что какие-то территории будут отданы. Я думаю, что переговоров не будет. В это я не верю. Вообще не верю. Потому что, если бы было желание с той стороны, я имею в виду российской, то они бы уже давно состоялись. Я всё-таки больше верю в военную победу. А военная победа, она возможна только при очень серьёзной поддержке извне. Это тоже понятно.

Как вы оцениваете поддержку Украины, Европы и США?

— На мой взгляд, недостаточно. Более того, недостаточно для самих же себя. Потому что я не верю, что если произойдёт захват Украины, человек на этом остановится. Вот в это я не верю ни одной минуты. Он пойдёт дальше. Поэтому Европа в данном случае должна защищать не только Украину, она должна защищать себя. А вот здесь, мне кажется, до конца понимания нет. Европа слишком долго и много лет жила очень расслабленной жизнью после Второй мировой войны. И, мне кажется, до людей до конца не доходит, как будут развиваться события. Вот у меня нет сомнений, что никто не остановится ни одной минуты. Вот это самое ужасное.

Нет ли у вас ощущения, что мир стоит на грани большой катастрофы?

— Есть, есть, есть. Это ощущение меня не покидает. Потому что то, что происходит, мы видим. Израиль, помимо Украины, — точек конфликтных их становится всё больше и больше, и конфликты всё более и более неразрешимы. Тот же Китай с Тайванем и так далее. Ну, мягко говоря, очень нехорошая ситуация. Есть вот это ощущение надвигающейся ещё большей беды.

Что могут люди культуры сделать, чтобы противостоять злу?

— Я думаю, что люди культуры и делают. Многие, да, как бы… Многие, уехавшие из той же России, писатели, режиссёры, деятели культуры. Многие показали себя совершенно замечательно. Находясь в эмиграции, люди работают, люди пытаются доносить свою позицию и делают, на самом деле, с моей точки зрения, немало. Да, культура, безусловно, может повлиять на умы. Это всегда было, есть и будет.

Война повлияла на творчество художников?

— Безусловно. Ну, я знаю, что наши художники, которые живут за рубежом, сплотились. В смысле, как это повлияло на творчество? Ну на кого как, люди же разные, у кого-то пошли… Это период был страшно депрессивный, но это всегда видно по работам, тяжёлым. Визуальное искусство. Видишь, что работка хорошая, но очень депрессивная. Но я думаю, что все же, чем справляются со своими эмоциями? С эмоциями можно справиться только делом. Донаты, участие в разнообразных акциях протестных. Люди культуры, здесь же, в Праге, сколько было уже дано антивоенных концертов, привезено сюда спектаклей, и не только из Украины, и с участием русских актёров, и зарубежных актёров. И так далее. Мне кажется, идёт очень большая работа, как раз. А художник, как любые представители творческих профессий, продал картинку, заработал денег, задонатил. То есть, естественно, кто чем может. Люди помогают по-разному. Но из своих художников я не вижу ни одного, у которого бы не было вообще какой-то позиции. Или кто бы вообще ничего не делал. Все что-то делают в рамках своих возможностей.

Многие наши собеседники из Украины говорили: «Мой родной язык — русский, но после 24 февраля стараюсь говорить на украинском». Были и те, кто говорил, что дело не в языке. Что вы думаете об этом?

— Я одинаково абсолютно хорошо говорю и по-русски, и по-украински. И я в данном случае исхожу просто из простого принципа. Я всегда с человеком буду говорить на том языке, на котором он ко мне обращается. Несколько языков я знаю, вот, исходя из моих возможностей, я так и разговариваю. Что касается украинского языка, это государственный язык. Я считаю, что все абсолютно граждане Украины должны его прекрасно знать, на нём говорить. Но потому что, когда вы приехали в Чехию, да, у вас же не было вопросов, связанных с тем, что вам нужно выучить чешский язык. Язык, на котором говорит страна. То же самое — Украина. Но то, что вы имеете абсолютное право знать ещё несколько языков, использовать их, — никаких проблем. Знаете русский — говорите по-русски. Знаете английский — говорите по-английски. Но украинский язык — это государственный язык страны, его должны знать все.

Чего вы боитесь больше всего?

— У меня есть такой принцип. Всё, что в моей жизни происходит, часто люди говорят: «У меня проблемы, у меня проблемы». Я считаю, что проблем нет. Все проблемы — это мелкие трудности. Единственная проблема, которая для меня проблема, — это серьёзное заболевание или смерть близкого человека. Вот этого я боюсь, пожалуй. А в глобальном смысле… Война уже идёт, что ещё бояться? Что ещё хуже может произойти? Это, возможно, у меня недостаточно фантазии, глядя на всё происходящее. Эту войну мы тоже не ждали.

О чём вы мечтаете?

— О чём я мечтаю? Господи,