Владимир Жбанков: «Судьба гражданских украинцев в российском плену: подвалы, пытки и тишина»
В каких условиях содержатся мирные граждане Украины, можно ли узнать их судьбу и как можно им помочь? Об этом «Очевидцы» поговорили с юристом и координатором организации «Пошук Полон» Владимиром Жбанковым. Владимир с 2015 года живёт в Киеве.
— Сколько гражданских людей из Украины сейчас удерживаются в российских тюрьмах?
— Тут нужно уточнить вопрос, потому что судьба и гражданского, и военного пленного состоит из двух, а то и трёх стадий. Сначала, после задержания, люди попадают в так называемые «подвалы», где они могут содержаться месяцами, а то и больше года. Это места, совершенно не приспособленные для содержания людей: в лучшем случае КПЗ, чаще — коровник, свинарник или любое производственное помещение.
В СИЗО есть две администрации: тайная и явная. Явная — это сама система ФСИН, которая занимается СИЗО и колониями. И вот приходит тайная администрация — военная полиция — и забирает у СИЗО корпуса, в которых и содержит задержанных граждан Украины. Официально узнать о том, сколько там человек — невозможно, поскольку официально там людей «нет». В этом «неофициальном» статусе люди находятся в состоянии полной бесконтактности годами.
Далее появляется уголовное дело — и это, как ни странно, хорошая новость. Потому что человек из «призрачного состояния», когда он физически существует, но юридически нигде не числится, переходит в статус официального узника. Появляется адрес, личный счёт, который теоретически можно пополнить с воли, и даже получить посылку.
Далее — этапирование в колонию. В 2022–2023 годах этапы происходили редко, сейчас этапирование активизировалось, и людей отправляют по колониям по всей России. Как говорится, «в глубину сибирских руд» — но хотя бы всё официально.
Точной статистики, сколько гражданских лиц из Украины удерживается россиянами, никто не даст. Если кто-то и назовёт цифру — не верьте. Этого никто не знает. Россия и Украина не публикуют исчерпывающую статистику. А сколько человек удерживают в «подвалах», не знает вообще никто, потому что этими местами управляют местные структуры. И сколько там людей погибло, мы узнаем только после окончания войны. По моим оценкам, более 97% задержанных находятся в состоянии incommunicado (специальный термин в международном праве, обозначающий содержание заключённых без связи с внешним миром — без права переписки и свиданий с родственниками и защитником).
— Какие суды ведут дела и как долго это длится?
— Полноценную статистику построить нельзя: информация фрагментарна, публикации запаздывают или вообще отсутствуют. На оккупированных территориях всё ещё налаживают электронную систему, где должны публиковать данные о рассматриваемых делах.
Некоторые суды иногда публикуют информацию о заседании — таким образом можно узнать, что человек жив, и у него есть уголовное дело.
Процедуры и сроки сильно различаются: у одних судов производство может длиться два года, у других — три-четыре заседания и приговор в течение месяца. Выдать 20 лет — это как конвейер.
В суды на оккупированных Россией территориях попасть крайне сложно и логистически, и из-за того, что это зона боевых действий. Это требует большой смелости.
— На каких основаниях и по каким статьям задерживают людей?
— Задерживают не по статьям, а «за противодействие СВО». Так и пишут: «такой-то задержан за противодействие СВО и находится на территории Российской Федерации».
Многие из задержанных находятся в статусе инкоммуникадо годами, при этом в законе понятия «противодействие СВО» нет — ни в уголовном, ни в административном кодексах.
Позже суд может засчитать время содержания в «подвалах» и СИЗО в срок предварительного заключения, иногда с коэффициентом «день за полтора» или «день за два».
— Где находятся такие места содержания? Есть ли «специальные» учреждения?
— Есть приспособленные места в России и, возможно, специально выделенные объекты для «задержанных за СВО». Я знаю, например, о «Ржевка-2» — это место на территории России, используемое преимущественно для таких задержанных.
Также военные могут привлекать их к принудительному труду. Есть свидетельства, что значительная часть так называемой «линии Суровикина» была построена гражданскими заложниками и военнопленными.
Жизнь в таких трудовых лагерях ужасна: задержанные часто вынуждены выполнять смертельно опасные задания, например, вручную обезвреживать противотанковые мины. Кормят плохо, часто просроченными продуктами, медицинской помощи нет. Точное число людей в таких лагерях, как и их судьбы, остаётся неизвестным.
— У каких мест заключения наихудшая репутация?
— В 2024 году печально известен был Таганрог, но после большой публичной реакции в международных сообществах часть проблем там исправили. Однако в других регионах, например, в Ростове, ситуация ухудшилась.
На оккупированных территориях условия, как правило, хуже; но и в России встречаются СИЗО с пытками и плохими условиями — это перемещаемая «репутация»: всегда есть пыточное СИЗО, где будут угрожать пленным.
ОНК не следят за условиями содержания. Туда набрали и набирают ветеранов. Они, конечно, посещают учреждения, но вряд ли информация куда-то доходит. Наверное, им устраивают какие-то торжественные построения, как это было на одной из оккупированных территорий: когда приехал Красный Крест, и мимо делегации строем с песнями провели всю тюрьму. Делегация этим удовлетворилась и приступила к банкету.
— Какие формы давления или насилия приходится переживать задержанным?
— Физические и психологические пытки: избиение; связывание и удерживание в болезненных позах; удушение; применение электрошока с использованием полевых телефонов (так называемый «тапик»); имитация казни; лишение сна; принуждение задержанных многократно исполнять российский гимн или патриотические песни — как правило, ночью.
И один удививший меня факт — невероятно распространённое сексуализированное насилие. Чем ближе к оккупированным территориям, тем больше.
Есть примеры «креатива» — например, метод с пластиковыми бутылками: когда человека привязывают к стулу лицом вниз и бьют по затылку полторашкой с водой, чтобы оставить внешне «чистое» лицо для видеопризнаний. Такие практики фиксировали и журналисты, и правозащитники.
— Есть ли возможность узнать судьбу пропавших без вести?
— Пропавшие без вести — это в основном гражданские. И тут важно уточнить разницу между гражданскими и военными.
У военных, как правило, известны обстоятельства исчезновения: они всегда в составе подразделений, есть учёт, командиры, рапорты. А гражданский живёт дома. Прошли бои, дом стоит, квартира пустая — куда он делся?
Очень непростой вопрос. У меня есть хороший друг Александр Моцар — писатель и учёный-археолог из Бучи. Он свидетельствует: люди заводили тетради, и он завёл тетрадь, где аккуратно записывал, кого и где похоронили.
А если линия огня прошла в обе стороны, и ничего нигде не записано — куда делся человек? Он мог погибнуть и лежать под кустом, а может быть, его увезли россияне, а может — убежал вглубь Украины или даже в Россию.
Так бывает: человек не выбирает, куда бежать, когда обстреливают и бомбят.
Выяснить судьбу гражданских можно, но сложно. Если человека похоронили под розовым кустом — то никак.
Если гражданский (добровольно или нет) попал в Россию и не прошёл фильтрацию, оказался в СИЗО, то можно получить справку, что он «задержан за СВО». А если уже открыто уголовное дело — то ситуация становится немного более прозрачной.
— Что делают международные организации (ООН, Amnesty, Красный Крест и другие) для обеспечения доступа к задержанным гражданским?
— К сожалению, не предпринимают должных усилий. Если прямо сказать — ничего.
— Какие возникают сложности у правозащитников?
— Добрые люди, которые передают передачи, — из них пока никто не пострадал. Но все находятся в зоне риска. Важно отметить: нельзя иметь прямые, открытые контакты между людьми в Украине и контактными лицами в России. Личные сообщения, устройства и контакты подвергают людей в России риску шантажа через их родственников в Украине. К сожалению, были случаи, когда шантажом вынуждали людей совершать плохие действия ради спасения родных. Российская сторона воюет не очень хорошо, но подлым способом овладела виртуозно.
Правозащитники сталкиваются с огромными трудностями: логистическими, юридическими, документальными и психологическими. Основная задача — не сойти с ума и сохранять последовательность в работе. Когда человек один на один с системой — у него шансов выиграть меньше, чем в казино. Никаких.
— Что вы посоветуете тем, кто хочет помогать — открыто или закрыто?
— Если помощь организуется — делать это очень аккуратно и в закрытом режиме. Открытые сборы в России легко приведут людей под уголовную статью. Нельзя, чтобы контактные лица в Украине напрямую связывались с людьми в России — это слишком опасно.
Помощь возможна и необходима, но исключительно в строго регламентированных, безопасных каналах.
