Виктория Крымова: «Идите к чёрту с этой русской душой»

Виктория Крымова, главный редактор журнала «Русское слово» (Прага), покинула Россию более двадцати лет назад. Но война сильно повлияла на нее. Здесь и чувство вины перед Украиной, и ненависть к тем, кто начал вторжение. Виктория убеждена, что русские танки могут вновь войти в Прагу, если их не остановить сегодня в Украине. Россия не способна в обозримом будущем измениться к лучшему, считает Виктория: «Я не верю в то, что при нашей жизни или при жизни наших детей будет куда возвращаться».

Расскажите о себе.

— Я Виктория Крымова, главный редактор журнала «Русское слово», который в Праге издаётся с 2003 года. Ещё уже два года, как я председатель общества «Русская традиция» и с этого года представитель Русского национального меньшинства в Совете правительства по национальным меньшинствам.

Родилась я в Москве, в Москве училась. В Москве закончила филологический факультет пединститута, тогда ещё педагогического института имени Ленина. В Праге я с девяносто девятого года. Вот так мы и живём, то есть уже больше четверти века мы здесь. У меня здесь дети выросли, внуки родились. Дети закончили и школы, и университет Карлов. Ну вот теперь внуки подрастают. В общем, собственно, здесь мой дом, здесь моя жизнь.

Когда и почему вы уехали из России?

— Это был девяносто девятый год, лето. Это никак не было связано с политикой. Как выяснилось, политической мою иммиграцию сделали без моего участия, то есть о пришествии Путина я узнала и о взрывах домов, уже будучи здесь. Тогда это были абсолютно личные мотивы, личной семейной истории. Никакой политики в этом тогда ещё не было. Она появилась сама собой впоследствии.

Как война повлияла на вашу жизнь?

— По-моему, она на всех повлияла. Ну, во-первых, первое время вообще невозможно было говорить. Хотелось только плакать, что, собственно, мы и делали. Плакать от боли, от стыда, от бесконечного стыда, который я чувствую вот четвёртый год. Сколько бы мне ни говорили про то, что коллективной ответственности не существует, я её чувствую. И вину общую я чувствую. Да, и говорить о том, что мы что-то делали неважно, значит, мы сделали очень мало. Если это стало возможным, значит, мы все сделали недостаточно.

Но это как бы личное чувство. Я его никак никому не навязываю. Это действительно чувство, и с ним я живу, с этим вот ужасом живу. Работаем, да, работаем. Как работали, так и работаем, как это бывает иногда и при личных трагедиях. Но поплакал, утёр слёзы и пошёл работать. Зачем мы это делаем? Уже неоднократно я отвечала на этот вопрос. Вы знаете, я не знаю. Иногда меня охватывает полное отчаяние. Я не понимаю, зачем это вообще всё нужно.

Точно не для какого-то там сохранения культуры, языка или чего-то ещё. Вы знаете, сейчас я буду звучать как русофоб, каковым я, видимо, за последние четыре года и стала. Я не уверена, что вообще что-то нужно сохранять, но если только память. Как великолепный дизайнер нашего журнала и общехудожественный редактор нашего общества Анна Леота говорит, что мы работаем для славянской библиотеки. Вот примерно так. То есть лет через сто, как мы сейчас читаем их газеты и журналы первой иммиграции, может быть, лет через сто кому-то это будет интересно. Сейчас я не знаю. То есть это тоже своего рода психотерапия, наверное. Продолжаешь делать то, что ты делаешь. Зачем? Не знаю.

Ну, зачем еноту полоскать еду? Чтобы вся она стала чистой. Она не станет чистой, вся, по крайней мере, да. Ну вот инстинкт у него такой. Ну вот что умеем, то и делаем.

Расскажите подробнее, чем вы, собственно, занимаетесь.

— Мы издаём журнал на русском языке. Журнал Русского национального меньшинства издаётся при грантовой поддержке Министерства культуры Чешской Республики с 2003 года, как издавался. Все эти годы он издаётся с грантовой поддержкой. Мы не коммерческое издание. Время от времени изредко появляется какая-то реклама, но это, в общем, можно не учитывать даже.

Чем мы принципиально отличаемся от остальных национальных меньшинств здесь? Мы находимся в Доме национальных меньшинств. Здесь все национальные меньшинства, зарегистрированные в Чешской Республике, имеют свои офисы. Вот, может быть, даже на заднем плане мы слышим, это наши венгерские соседи репетируют, что-то репетируют, хорошо поют. Поддержка правительства Чешской Республики — это, собственно, единственная финансовая поддержка, которая у нас есть.

Словацкие листы, их журнал поддерживает, естественно, ещё и правительство Словакии. Немецкие мероприятия, немецкие издания поддерживает правительство Германии каким-то образом. Мы никогда не пользовались помощью правительства России и никогда не будем ей пользоваться. Наши пути очень-очень разные. К этой стране очень не хочется иметь никакого отношения.

Кроме того, мы время от времени издаём книги. Вот они тут за моей спиной, в основном историко-публицистического содержания, я бы даже сказала, исторического. Наша основная тема изначально была — это первая русская миграция после революционной, после октябрьского переворота. Поскольку в Чехословакии, благодаря «Русской акции помощи» президента Масарика, была очень обширная такая волна русских эмигрантов, в первую очередь преподавателей, учёных и студентов, то есть именно вот в плане развития науки и образования, это было, в общем, это наша тема.

Этому посвящена и наша первая книга «Дом в изгнании» и некоторые другие издания. Можно посмотреть и у нас на сайте, сейчас вот за моей спиной, наверное, видно. Ну, и время от времени что-то ещё мы издаём. То есть, скажем, на книжных ярмарках, когда мы себя представляем, конечно, у нас не такой объём, как у нормального книгоиздательства. И опять же мы совершенно не коммерческие, то есть это, в общем, такой скорее гуманитарный проект, чем коммерческий.

Повлияла ли война на содержание журнала «Русское слово»?

— Однозначно повлияло, однозначно изменилось. Традиционно наши обложки, их тоже можно посмотреть на нашем сайте, даже начиная с обложек, это были давно умершие писатели, учёные и так далее. То есть, в общем, это действительно был в первую очередь исторический журнал, связанный с историей русской иммиграции и не только с ней, вообще с русской историей, русской культурой, пересечения, перекрёстки вот этих культур. Тоже такая рубрика у нас есть.

Но, конечно, с началом войны всё чаще стали появляться вот такого типа обложки у нас. То есть это связанные с актуальными событиями. И Владимир Зеленский у нас на обложке, хотя, собственно, ещё до начала войны, здешние патриоты русские, которых, к сожалению, много тут, говорили, что вы не «Русское слово», вы «Украинское слово». Мы, собственно, за Украиной стояли с самого начала. И четырнадцатый год, в общем, тоже очень больно прошёлся.

Но уже вот после начала полномасштабной войны, этой преступной, кровавой войны, которой нет и не будет никогда прощения, никогда нам этого не простят, к сожалению, и не нам, и не детям нашим это не забудется. В общем, с тех пор, действительно, и в содержании, не только я показала обложку, но и в содержании журнала, Украине всегда уделяется место, военным событиям всегда уделяется. Собственно, они все вышли на первые страницы, и вообще публицистики сегодняшнего дня стало даже больше, чем истории.

Если бы вас попросили сформулировать миссию журнала, то как бы вы её определили?

— Нет никакой миссии. И вот эти вот высокие слова… Вы знаете, вот сейчас прошло три подряд книжных ярмарки, в которых мы с большим удовольствием приняли участие. Прошлой осенью была первая книжная башня, потом был Берлин, потом сейчас вторая книжная башня. Кстати сказать, я заметила, что риторика вообще меняется, и это, на мой взгляд, правильно.

Уже неприлично начинает становиться говорить: «А вот это вот мы не в изгнании, мы в послании». Тем более вспоминаешь Юза Алешковского, в послании, куда мы все находимся, куда мы все посланы. Не о том речь. И, на мой взгляд, вообще говорить надо не о себе. Да, формируется некое, как справедливо сказал Михаил Шишкин на этой ярмарке, некое новое явление не русская литература, литература на русском языке. Но это как бы отдельно от нас. В смысле, не отдельно, она формируется.

Я сама с большой радостью на всех этих ярмарках тоже привезла, у меня со всех трёх ярмарок стопки книжек. Конечно, я лично без этого жить не могу, но это не значит, что это некая миссия. Вот ненавижу высокие слова: миссия, послание, ещё что-то. Если у человека вообще, у нормального человека сегодня есть какая-то миссия и какое-то послание, это по возможности сделать всё для того, чтобы Украина выстояла и победила, для того, чтобы, если можно каким-то образом разрушить Россию нынешнюю, зовите меня, я приду и поучаствую. Где там мой кирпич? Я иду.

Вы редактор сборника «Дом в изгнании», в котором собраны судьбы российских эмигрантов начала XX века. Могли бы вы сказать, чем отличается та эмиграция и эта, которая случилась после начала войны в Украине?

— Сходство в том, что невозможно жить в том, что теперь называется Россией, или то, во что превратилась Россия. Они знали одну Россию. В большевистской России они жить не хотели и не могли. Для многих новых эмигрантов русских тоже, в общем, в той России они жить могли. В путинской России, преступной, воюющей стране, в фактически действительно не просто тоталитарной, людоедской стране, они жить не могут.

Но главное различие — может быть, я не права, тут я не эксперт, конечно, — мне кажется, что тем было немножко больше, о чём вспоминать. Потому что по большому счёту о чём вспомнить нынешним эмигрантам? Десяток лет свободы? А до этого был беспробудный мрачный совок, тоскливый такой, затянувшийся. То есть из тех, кто сейчас жив, что мы застали? Ну, я лично там восьмидесятые. Ну что я доброго про восьмидесятые годы скажу? Да ничего не скажу. Вот немножечко глоточек свободы и потом то же самое. Те, кто постарше меня, могут вспомнить, может быть, оттепель.

Но, в общем, мне кажется, что ностальгия должна быть, по крайней мере, меньше. И я не знаю, страшно для кого-то, я скажу то, что я скажу, будет страшным. Для меня-то нет надежды никакой. Я не верю в то, что при нашей жизни, да и при жизни наших детей, вообще будет куда возвращаться, зачем возвращаться. Дай бог, чтобы вообще всё не разрушилось. Я вспоминаю, есть вот среди наших основателей нашего общества «Русская традиция», среди как бы наших лучших друзей Алексей Николаевич Келин, наверное, вы его знаете. Он ныне атаман Великого войска Донского за рубежом, а вообще отец его как раз вот с этой первой иммиграцией сюда прибыл. Здесь это казак потомственный, здесь стал доктором.

Так вот, Алексей Николаевич наш периодически говорит, что вот отец мой говорил: «Да, я, конечно, до этого не доживу, но ты увидишь свободную Россию». И тогда сегодня Алексею Николаевичу, дай бог ему здоровья, восемьдесят с небольшим, скажем так, лет. И я говорю: «Дорогой Алексей Николаевич, попробуйте сказать это своим внукам. Может быть, лучше правнукам». Не верю я. Нет, может быть, я говорю, мне очень неприятно говорить то, что никто не хочет слышать, но раз вы спрашиваете лично меня, вот на мой взгляд надежды нет.

Одна из наших героинь сказала, что русская судьба — это когда лучшие люди вынуждены уезжать из родной страны. А вы бы как определили русскую судьбу?

— Вы знаете, чем дальше, тем больше, я вообще не хочу произносить слово «русское». Я русофоб. То есть мы долго, вообще после начала войны у нас была идея поменять название журнала. Но мы хитрым путём пошли. Мы слово «русское» убрали в мелкий шрифт в бок. Потому что очень не хочется ассоциироваться с чем-то русским.

Для начала, вот это в этом я совершенно убеждена, нет никакой особенной русской души с её русской загадкой. Нет никакого особенного русского пути. Слушайте, в конце концов, действительно, не знаю, те же законы физики работают на всей территории планеты Земля плюс-минус одинаково. У всех людей, представителей вида Homo sapiens, две руки, две ноги и так далее, и так далее. Дальше пересчёт органов. Нет ничего такого особенного в русских. Ну, я вообще против национальных стереотипов, скажем так. И уж по крайней мере прикрываться вот этой: «Зато у нас особенная русская душа».

Мы видим эту русскую душу в ежедневных бомбёжках украинских городов. Мы видим эту русскую душу в каждодневных убийствах украинских детей. Если вот эта русская душа, идите к чёрту с этой русской душой. Можно мне какую-нибудь другую? Мы спрашивали про русскую судьбу. С ней то же самое, что и с русской душой. Извините, это я просто к слову «русской» прицепилась. Русской судьбы тоже никакой особенной нет.

В тридцатые годы порядочные немцы, думающие немцы покидали Германию, уезжали для того, чтобы не иметь ничего общего. То есть не только евреи, которые сообразили, чем для них это всё грозит, пытались уехать куда подальше. Но и пытались покинуть Германию те немцы, которые не хотели немецкой судьбы. Поэтому тоже в этом нет ничего исключительного. Из от Франко бежали, от Муссолини бежали, не желая иметь итальянскую, испанскую, португальскую какую угодно судьбу.

Я говорю, вот когда речь идёт о русской судьбе, русской душе и так далее, это вот какой-то, на мой взгляд, всё время намёк на некую исключительность. Вот мы не русский путь, да, русский мир. Прости, Господи. Я очень стараюсь не выругаться, хотя вот на языке вертится, куда всё это должно пойти. Примерно туда же, куда мы со своим посланием. И Русский военный корабль. Все в одну сторону.

Давайте вернёмся к «Дому в изгнании. Изначально в издании книги собиралось участвовать и российское посольство, но не случилось. Расскажите, почему?

— История была интересная. Мне позвонила как раз Марина Добушева, тогда главный редактор журнала, и сказала, что вот поступило такое предложение. Видимо, это из России было указание по всем посольствам, то есть запустить такой проект «Русские в…» — в данном случае, типа «Русские в Германии», «Русские во Франции», «Русские там ещё где-то». То есть вот такой отчасти, на мой взгляд, пропагандистский ход, но в принципе, да, возможности издать книгу о тех, о том, собственно, чем мы занимаемся, о русских эмигрантах в Чехословакии.

Я сказала, дословно почти помню свои слова. Я сказала, что идея великолепная, она мне очень нравится. Мне не нравится фигура заказчика. Меня очень смущает, что заказчиком выступает русское посольство. Российское посольство, правильно говорить, хотя уже я уже перестала различать эти слова, по мне так уже это всё одно и то же. На что мне было сказано, что нет, они сказали, что не будут вмешиваться вообще, что им как бы выделены деньги профинансировать это издание, и этим они и займутся. А писать будете вы, историки там будем. Ну, о’кей, сказала я.

Мы собрались, начали проект задали. Вот, собственно говоря, можно посмотреть в этой книге, там много очень имён, авторов отдельных очерков о русских эмигрантах первой волны. Благо, благо для нас есть что исследовать. Хотела сказать, благо их тут было много. Не уверена, что для они это воспринимали так. И уже когда мы готовы были, значит, всё это сделали, провернули эту огромную работу, книжку можно показать. Она большая, толстая и хорошая книжка. Вот когда она уже была полностью готова к тому, чтобы отправиться в типографию, мы честно посылали в посольство в процессе работы какие-то, ну, собственно, весь текст у них уже был, но им, видимо, было не до того, и вообще они такого не ожидали.

Наконец они решили просмотреть и, видимо, сильно испугались, потому что там появились, ну, во-первых, там появились власовцы, которые тоже одна из наших тем, но их никак нельзя обойти, находясь в Праге, тему власовского движения, хотя напрямую оно как бы с иммиграцией не связано. Но как они отнеслись, и вообще что здесь делала армия Власова, это значит, во-первых, раз. Значит, нам было сказано власовцев убрать совсем.

И вообще, значит, всё это не так. А книга постепенно у нас поменяла и название. Должна была быть «Русские в Чехии», видимо, но в результате она стала «Домом в изгнании». Ну, для начала просто по объективным причинам. Во-первых, потому что среди так называемых русских оказываются люди с самыми разными фамилиями, они этнически, то есть это бывшие подданные Российской империи. Как вы понимаете, вовсе не русаки они. Раз. Два. Почему в Чехии? Они приезжали в Чехословакию. То есть не совсем русские, не совсем в Чехии. В общем, какое-то дурацкое название. Стало это «Домом в изгнании». Это тоже их немножко смутило, видимо, потому что им деньги были выделены под проект «Русские в Чехии». А, но мы и это не захотели менять.

Вообще мы оказались очень упрямыми, и беседовали вот здесь, как раз в этой комнате, с представителем посольства, который бодро так к нам пришёл рассказывать нам, в чём мы были неправы. И в общем, получилось то, что пришёл он очень бодро, ушёл он очень печально, потому что, в общем, место его это само он был поставлен. Значит, начались разговоры о том, что «ну сколько же можно враждовать, уже пора примириться, уже пора что-то про примирение». Эти вот люди нам стали говорить. Алексей Николаевич Келин, уже мною упомянутый, спросил: «А кого вы собираетесь примирить? Значит, нас, потомков белых эмигрантов и красную [нецензурное слово]? Никакого примирения не будет». Это было первое.

Ну, вообще я так сидела, и поскольку здесь было много потомков первой волнами миграции, как бы их первое слово, это книга про их родителей, как бы, в первую очередь, у нас там есть глава «Потомки» тоже, многие из них живут по-прежнему в Чехии, и в общем здешние. Мне больше всего… Да, ну, мы были названы, значит, у вас получилась какая-то антисоветская книжка. Значит, антисоветчиками нас тоже назвали, ещё что-то там много всего смешного прозвучало.

Но больше всего мне понравилось, вот тут я тоже открыла рот, не смогла промолчать. Говорит: «Ну почему у вас каждый очерк заканчивается? Арестован, пропал безвести, арестован, погиб в лагерях и так далее. Почему у вас все очерки так заканчиваются?» Я говорю: «Простите, это не у нас, это у вас. Так заканчивается. А что вы хотите, чтобы мы написали, если вы их действительно арестовали и посадили всех, кого смогли, и убили? Совершенно верно. У вас, — говорит, — заканчивается».

Вот в результате финансирование от посольства было закрыто. И слава богу, то есть мы можем теперь сказать, что ни одно издание, никакой связи с посольством Российской Федерации мы не имеем. То есть книга была издана, собственно говоря, на наши деньги, на деньги частных лиц, участников. Многие отказались от гонораров, то есть, собственно, чтобы оплатить типографию. Многие очень поработали бесплатно, кто-то ещё добавил своих денег. В общем, это абсолютно наше издание, без участия посольства.

После 24 февраля двадцать второго года часто можно слышать об отмене русской культуры. Вы это по Праге замечаете?

— Слушайте, если кто-то и отменил русскую культуру, так отменили её. Точнее, если где-нибудь она отменена, так она отменена в России, где запечатывают в эти в погребальные мешки полиэтиленовые книжки, а то теперь, ну, в общем, прячут куда-то их куда подальше, а то просто изымают, скоро сжигать начнут, снимают спектакли или замазывают имена авторов, ну и так далее, и так далее. Всё это про отмену русской культуры — это исключительно российская пропаганда. Повторять её, обсуждать это я не хочу. Даже если бы её отменили, я бы поняла, но никто её не отменяет. Действительно, вы справедливо говорите, вот идёшь по Праге, тут тебе Чайковский, тут тебе Евгений Онегин, сразу в нескольких постановках, тут тебе Гоголь, всё на своих местах.

Как вы думаете, почему российские власти так взъелись на писателей и поэтов? Они действительно боятся силы слова?

— Вы знаете, для меня это загадка, потому что, ну о которой я на самом деле не так много думаю. Я говорю, то есть, на мой взгляд, мысли главное — это всё равно про Украину, а не про российских писателей. Хотя я их очень люблю и читаю, и книжки, говорю, честно покупаю. Извините.

Для меня загадка — это, знаете, почему? Потому что, на самом деле, никакие они не властители дум. Простите меня, мои любимые писатели, я вас очень люблю, я читаю и без этого жить не могу. Но это 0,00, в общем, в пределах погрешности процент населения России, который читает и на которого литература имеет какое-то влияние. Остальные про вот эти сказки про самую читающую страну в мире, в общем, мы всё это слышали. Не о том. То есть никакого влияния они не имеют.

Тогда зачем всё это развязывать, я не понимаю. Могу объяснить только тем, что властители русские — это мелкие мстительные тараканы, которым не нравится вот, вот просто доставляет удовольствие делать пакости. То есть они даже на каких-нибудь тигров даже бумажных не тянут. Это мерзость, это клопы вот, которые просто вот ну не знаю я, кто это. Ну мерзота, да. То есть просто им не нравится, что что-то сказали не так. Давайте мы ему устроим сладкую жизнь. Ну, гопота она и есть гопота. Те, которые гопотить всегда не нравились, те, которые в очках и в шляпе. Вот вот просто сбить с него шляпу. А что он в шляпе-то, когда я в грязных штанах хожу?

Чего вы боитесь?

— Лично я боюсь за своих детей и внуков. Ничего важнее для меня нет, если говорить о моей личной жизни. Я хочу, чтобы они жили в нормальном мире. Я хочу, чтобы они были здоровы. Это главное, собственно, что есть.

Если говорить глобально, я как человек и гражданин, я очень боюсь, что Россия победит. Я очень хочу, чтобы она проиграла. Я очень хочу, желаю победы Украине. Я желаю, я никогда раньше не знала, что такое желать смерти. Теперь я желаю смерти очень многим людям. Ну, первый в списке всем известный Владимир Путин. И же с ним, там список всё продолжается. Я не жалею о смерти тех, кто идёт убивать украинцев.

Я стала другая за эти, возвращаясь к началу нашего разговора, за эти годы войны я стала другая. Я стала, наверное, жёсткой и бесчеловечной. Я действительно научилась, говорю, желать смерти и ненавидеть не только откровенных людоедов, поддерживающих войну, но и тех, для которых не всё однозначно. Я не знаю, как может быть неоднозначно. И поэтому и к вопросу о том, чего я боюсь, да, я боюсь, что победят в мире вообще глобально те, для которых не всё однозначно в этом вопросе.

Есть ли у вас ощущение, что мир стоит на пороге глобальной катастрофы?

— Украина — это наша самая главная боль, потому что в этой боли виноваты мы. В Трампе виноваты американцы. Вот пусть они и разбираются, называется. Да, можно, конечно, посетовать, что очень хотелось бы сильной поддержки от сильной Америки, поддержки для Украины. Ну, я думаю, что уже всё понятно. Я могу не пояснять каждый раз, о ком я говорю. Но это в конце концов их американские дела.

Почему я всё время к Украине? Потому что это наша вина, это наш позор несмываемый, это наше преступление, в конце концов, русских. А мир, да, мир сходит с ума. И, в общем, очень всё это похоже на ситуацию перед Второй мировой войной. И в общем, популизм, если тогда авторитаризм в той или иной его форме, да, более или менее фашистские режимы устанавливались везде, то но опять же Америка была неким отдельным заокеанскими территориями, то сейчас и в Америке, и в Европе, конечно, правит бал популизм.

И это очень тревожно. Это очень тревожно, потому что это очень близко и понятно то, что называется простому избирателю. То есть вот как раз на его чувствах и играют эти политики, бесчестные люди, в общем, борющиеся за власть. Это очень всё настораживает, очень печально, может очень плохо закончиться для всех.

Не боитесь ли вы, что война может прийти и на территорию Чехии?

— Конечно, может. Лучше всех это, конечно, ощущают страны Балтии. Польша, да, во-первых, страны Балтии, которые хорошо знают, как это делается. Польше, которая ближе всех. Но то, что и до сюда может дойти, конечно. То есть, если не остановить сейчас, а если всем миром не собраться и не остановить сейчас в самой жёсткой форме, русскую агрессию не остановить сейчас, то да, русские танки будут в Праге.

О чём мечтаете?

— Я мечтаю о победе Украины.