Валерия Садчикова: «Та новая Россия закончилась»

Валерия Садчикова — креативный продюсер. С 2007 года работала в медиагруппе «Красный квадрат». Занималась проектами, которые выходили в эфир на Первом канале — «Модный приговор», «Давай поженимся», «Кто хочет стать миллионером»… Родившаяся в Донецке и ходившая в школу в Авдеевке, Лера не смогла жить привычной жизнью в России после 24 февраля. О том, почему она оставила престижную работу и улетела в Ереван, а также о том, почему люди соглашаются заниматься пропагандой, Валерия говорит в новой серии «Очевидцев»: «Вы разве не понимаете, какой яд — маленькими, микроскопическими дозами — вы вливаете (каждый день!) в мозг несчастным людям? Я не о Москве сейчас говорю, а о поселках, деревнях — о людях, которые беззащитны перед вами. У которых нет других источников информации»

Расскажите о себе.

Привет, меня зовут Валерия Садчикова. Я живу в Ереване с 28 апреля 2022 года. По профессии я креативный продюсер, я медийщик, я человек, проработавший на телевидении, на радио, в медиа всю свою сознательную жизнь. После 24 февраля 2022 года жизнь моя коренным образом изменилась и мне потребовалось какое-то количество времени на то, чтобы то, о чем говорило сердце совместить с тем, что говорила голова. На это потребовалось два месяца, и 28 апреля я села в самолет и с двумя чемоданами выгрузилась в аэропорту.

Как вы узнали о войне на Ураине?

Я вам скажу честно, я это допускала. Меня ещё очень напрягло то, что я считываю в силу профессии контексты, которые витают в общественной жизни, в телевизоре опять же, в том, какие проекты люди готовят, как они собираются время проводить, какие тематические вечеринки они устраивают. И когда случился Новый год 21−22 и пошел угар на 90-ые, и у нас на работе тоже был корпоратив в стиле девяностых, я ещё подумала — причем здесь 90, что такое? А нарратив был такой, что та новая Россия, которая начиналась тогда, и 30-летие которой мы отмечаем — она закончилась. И я тогда подумала, если та новая Россия закончилась, то тогда какая другая Россия начинается. 23 числа, в ночь, я уже ложилась с таким ощущением… Знаете, когда ты живешь в постоянном страхе, что что-то случится. Ой, проснулся, ничего не случилось. Слава богу. И 24 февраля, к моему великому сожалению, подтвердило мои какие-то внутренние опасения.

Какие первые эмоции?

Поскольку когда ты просыпаешься, первое, что ты берешь — это телефон. И ты видишь это количество пушек на мониторе телефона и… И вот знаете, на физическом уровне, то есть это физическая история, это пронизывающий страх все тело, а тело сразу же принимает, как бы оно откликается… И такой, какой-то клубок эмоций… Холодеешь, ты еще лежишь в постели, но ты холодный весь. У меня вот так вот тряслись руки, а потом, знаете, начались панические атаки. Час тебе нормально, два часа тебя трясёт, и ты ложишься на пол для того, чтобы просто успокоиться. Знаете ещё, что важно — я сама себе сказала, это такой facepalm, своеобразный внутренний монолог: «Позор, какой же позор. Боже мой… — и ты это все время на себя, — боже, что, что, что мы… Что мы сделали?» 24 числа я писала всем своим украинским друзьям, всем. Я писала киевским девочкам, и они были уже, кто в метро, кто был в убежище, кто-то срочно выбирался за город… И знаете, что важно? Они спрашивали меня — «Как ты Лера, как ты?». Я гражданин Российской Федерации, моя страна нападает на вас, вы из-за меня, фактически, сидите в бомбоубежищах. А им хватило внутренней силы, добра, сопереживания и эмпатии спросить как мы, потому что они тогда не думали, что мы не сможем восстановить всё.

Что лично вас связывает с Украиной?

Лично меня с Украиной связывает моя жизнь, жизнь моей семьи, моих родителей, потому что я родилась в Донецке. Папа мой военный, он служил всю жизнь, насколько я помню девочкой. Папа служил в той самой части, поселка Опытное, который явился в четырнадцатом году камнем преткновения, когда дело Савченко было, там где погибли операторы Первого канала. Это была демаркационная линия, эта военная часть. Вот папа там служил. Родилась я в Донецке. А детство я провела в Авдеевке. Авдеевка, нынче известная на весь мир, город, где находится коксохимический завод, очень крупный, один из крупнейших в Европе. И я к папе пешком на работу ходила, в его часть ПВО, я гордилась тем, что мой папа военный… Такое было советское детство, потому что я ребенок перестройки. Мама тоже родилась в Донецке, мама украинка. До 19 лет я прожила в Авдеевке с родителями, окончила там школу номер шесть, ее уже не существует, она разбомблена, там проходит линия фронта. Когда увидела свою школу номер шесть, горящую, то, конечно, я уже находилась в Ереване. Это знаете, такое чувство, когда тебя обокрали, в квартиру вторглись, ты испытываешь очень неприятные чувства. Такое впечатление, что внутри грязной обувью походили, по тебе. Омерзительное, очень неприятные чувство, а здесь чувство, что тебе зачеркнули твою жизнь.

Почему уехали из России?

Спектр эмоций: ты злишься, плачешь, негодуешь, расстраиваешься, а потом встаешь таким бодрячком: «Так, все, я должна восстанавливать Украину, я обязана восстанавливать Украину.» И у меня это рефреном, моя голова выдавала, и я поняла, что я не имею права жить дальше с ощущение предательства, потому что я для себя понимала, что я предаю свою родину. Знаете, такая штука, мы живем, мы карьеру строим, мы что-то делаем, стремимся к каким-то высотам, Москва нас вообще поглощает и забирает с головой. Ты не останавливаешься никогда. А когда останавливаешься, ты просто отдыхаешь, потому что ты все время продуцируешь, тебе нужно все время быть «To be fit», ты должен быть в форме. Человек-автомат… Но вот такие ситуации, как бы, в ситуации катастрофы, ты вдруг понимаешь, очень понятное и правильное. Вся шелуха слетает, всё уходит на задний план, и ничто не становится важнее чем достоинство, чем совесть, чем твое сердце и ты не хочешь быть предателем. Вот я подумала сама для себя, что я не смогу промолчать, садиться тоже. Ну, в общем, довольно глупо. У меня ребенок и потом… Душно там было, там уже было душно, понимаете? Помните, у «Наутилус Помпилиус»: «Я смотрел в эти лица и не мог им простить», так вот я ходила и смотрела в эти лица, и я не могла им простить того, что они не смотрят в эту сторону, они не хотят в неё смотреть. Ну и конечно же цензура, и конечно же контент, и я уехала. Тяжёлый выбор.

Над какими проектами вы работали?

С две тысячи где-то седьмого года я работала в компании «Красный квадрат». Это медиа группа очень крупная, производитель контента. Я работала на проектах, которые делались для Первого канала. «Модный приговор», это «Давай поженимся», «Кто хочет стать миллионером». В последние несколько лет у меня был успешный проект для YouTube, я его с удовольствием делала, он был связан с fashion, потому что вторая моя страсть — это fashion. Был успешный YouTube проект — «Модный подкаст», в котором была линейка историй великих модных домов с Александром Васильевым, который я придумала.

Как вы относитесь к поступку Марины Овсянниковой?

Если это правда и это так, как есть, я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть, потому что я не дружу с Мариной Овсянниковой, и ситуацию в дипе я не знаю, я не знаю, как там все это происходило, но это очень смелый поступок.

Почему люди начинают работать над пропагандой?

Все же знают такое ток-шоу как «Время покажет». На этом проекте работало довольно большое количество моих личных знакомых. Конечно, я знаю, как все устроено изнутри. Начали они бомбить, информационно делать вот этот шлак информационный с 14 года, естественно, как ищутся истории, как выбираются люди, откуда они берутся, и за ценой мы не постоим. Ну, неважно, нет у тебя героя — придумаем. Однажды, спустя пару, наверное, лет, я встретила в холле девочку, к которой я очень хорошо относилась. Я задаю вопрос, я говорю: «Тебе не кажется, — говорю, — что после того, что вы сделали на своем проекте, каждому из вас нужно, ну, как минимум, 7 лет в Тибете жить для того, чтобы, хотя бы, карму свою почистить.» Я говорю: «Вы разве не понимаете какой яд маленькими, микроскопическими дозами на протяжении нескольких лет, каждый день вы вливаете в мозг несчастным людям, которые сидят, — я сейчас не о Москве, конечно, говорю. Я сейчас говорю о поселках, о деревнях, о селах, о тех людях, которые беззащитны перед вами, которые не могут защититься, у которых нет других источников информации. Вам вообще не стыдно ребята? Они все там работу работают, понимаете, они об этом не задумываются. Им хорошо платят, им неплохо платят, довольно-таки… Шеф- редактор, продюсер, руководитель проекта… Два года назад — 800 тысяч, 700 тысяч… Какие-то такие вот цифры. Они это делают, а по вечерам им стыдно, такой синдром тоже присутствует, есть такие ребята, которые: «Ну, ты же понимаешь, ипотека, ребенок, мать, отец…»

Чего вы боитесь больше всего?

Я боюсь перестать быть человеком Я не хочу этого в себе допускать.