«После репортажа тело сразу нашлось…»
Анастасия (имя изменено по просьбе героини — прим.ред.) — журналистка из Саратова. Работает в небольшом медиа. После объявления «спецоперации» ее редакция продолжает работать, пытаясь соблюдать требования ужесточившегося в отношении СМИ законодательства. О том, как изменилась жизнь после 24 февраля, Анастасия говорит в проекте «Очевидцы».
— Я поняла, что грядет что-то страшное, где-то за неделю до 24 февраля — когда начали эвакуировать очередных беженцев из Донбасса. Хотя в то, что Путин пойдет войной, я не верила. 23 февраля был выходной, но я писала текст, потому что у одной моей героини был суд 25-го, и нужно было сдать материал. Это было правильным решением, так как 24-го я бы уже ничего не сделала. Я дописала текст примерно к часу ночи — это полночь по Москве. И увидела эти два обращения от Пасечника с Пушилиным: «Приходи, Россия, защити нас, пожалуйста». Стало понятно, что это трындец. Я засыпала и слышала, как всю ночь летали самолеты. В соседнем городе, на другом берегу реки, у нас военный аэродром. Было очень страшно.
В шесть утра, когда я увидела новости, я поняла, что все. Война. Я собрала детей в школу, накормила завтраком, поехала на работу. В редакции стояла гробовая тишина. Надо знать нашу редакцию — мы очень громкие, все время хохот. В течение месяца никто не шутил. Было такое оцепенение. Старшая дочь плакала мне в коленки и говорила, что он (Путин) лишил ее будущего. Было ощущение, что все рухнуло.
В конце февраля мы опубликовали мою колонку против войны. Потом писали про первого убитого из Саратовской области — страшная была история. Погибший был срочником, никакой контракт не подписывал. В армии пробыл четыре месяца после призыва. И как только его часть перешла границу с Украиной, его убили. 25 февраля матери позвонил военком — а у погибшего парня день рождения 25 февраля — и сказал: «Ваш сын погиб». Семья обратилась к нам, так как им не могли доставить тело. И меня поразила мать этого парня — все родственники в материале получились четко прописанными, а ее как будто стерли. Венки, крест в сарае. Разрытая могила стоит, укрытая пленкой. Снег везде. И непонятно, когда привезут это тело. После репортажа тело сразу нашлось, устроили похороны с почестями. После публикации сам губернатор сообщил о первом погибшем. А до этого никто ничего не знал, никто у нас не погиб, и все у нас хорошо. Позже мы еще работали с матерями срочников, которые пытались вернуть своих сыновей.
4 марта приняли закон «о фейках» про российскую армию. У нас маленькая редакция, которая не может никуда «релоцироваться», и мы приняли решение не писать о войне. В новостях мы не даем никаких официальных сводок, потому что понимаем, что это вранье. И везде пишем «СВО». Для нас это было тяжелым решением. Но это было решение, которое позволяет сохранять наш коллектив. Мы все равно пишем про семьи, у которых погибают солдаты. Про сложности с медикаментами, которые возникли из-за того, что после 24 февраля изменилась логистика. Мы все равно даем этот контекст. А еще мы сразу дали дисклеймер, что будем работать так и так.
В России задавили свободу слова. Превратили ее в инакомыслие. Задавили, потому что власти, Путину так удобнее. Понятно, что это плохо для развития. Для развития нужна конкуренция. Но это не про нашего президента.
Что касается отношения к войне моих близких, то друзья, с которыми мы совпадаем по политическим взглядам, в ужасе все эти семь месяцев. Некоторые из коллег лишились работы. Например, «Новая газета» закрылась, и наш собкор по Саратовской области — мать четверых детей, которая ждет пятого, осталась без работы — только фриланс.
С родными… С мамой и отцом я в одном лагере, с сестрами на эту особо тему не общаемся. А вот мой муж поначалу был в ужасе и постил в Фейсбуке «Нет войне». Сейчас он в Фейсбуке не появляется, и весь из себя такой патриот. Это тяжело — я не могу понять, что его изменило. Когда объявили мобилизацию, муж сказал, что это все фигня, нас это не коснется. Это, мол, коснется только тех, кто признает эти самопровозглашённые республики, чтобы там людей куда-то пристроить. Сейчас он немного поутих, но мы и не поднимаем эту тему в разговорах. Я не знаю, боится он или нет. У него категория «В», но сейчас гребут всех подряд. И всем плевать и на возраст, и на категорию.
Почему в России так много людей поддерживают войну? Может быть, так проще жить. Я все это списываю на психзащиту. Потому что очень страшно думать, что из-за тебя в жизни будет происходить большая задница. Попробую объяснить. Мне еще 24 февраля стало понятно, что наши дети останутся без лекарств. Причины могут быть разными. Например, невозможность выехать из страны на лечение. Но многие говорили — вот сейчас Украину поставим на место и заживем! Мне кажется, у большинства нет стратегического мышления, они не видят процессы в совокупности, к чему все это может привести. Невозможно принять, что от твоего имени совершаются преступления, поэтому люди предпочитают думать, что мы чего-то и кого-то защищаем. Люди живут с парадигмой «Солдат ребенка не обидит». Причем, те, кто живут рядом с военными частями, берегут девушек, ходят за ними до 18 лет и дальше, чтобы они не наткнулись на этих солдат во время увольнительных. Потому что прекрасно понимают, чем это может закончится. Но тем не менее — «Солдат ребенка не обидит». Это какое-то двоемыслие. Но я не думаю, что оно характерно только для российского общества.
В первые дни войны у меня было желание уехать из России. Тем более, что моя младшая дочь болеет и зависит от поставок препаратов. Но старшая дочь заканчивала школу, поэтому надо было дотянуть до аттестата. Когда дотянули до аттестата, мы уже как-то попривыкли к этой ситуации. Горизонт планирования увеличился от нескольких дней до нескольких месяцев. Но потом мобилизация сделала свое черное дело. Я не знаю, что будет дальше, что нас ждет за поворотом… Но уезжать сейчас? Никто никого нигде не ждет. Со своей профессией я могу работать только в этой стране.
Будущего у нашей страны я не вижу. Учитывая, что сейчас творится в Дагестане, если все республики скажут: «пошел ты в жопу», то все кончится развалом империи. Чего Путин боялся, то и произойдет. Если «хватит мозгов» закрыть границы, то население просто вымрет. Не выживет такая большая территория с закрытыми границами.
Я не знаю, восстановятся ли когда-нибудь отношения между украинцами и россиянами. Можно ли этот грех как-то отмолить? И у меня нет ответа и на вопрос — как закончить эту войну. Мы делали все, чтобы эта война не начиналась. Ходили на митинги, работали в независимых изданиях по журналистским стандартам. Но нас слишком мало… Все, что нам остается делать — говорить. Поэтому у меня незакрытый Фейсбук. Во ВКонтакте я не позволяю себе вольностей, потому что понимаю, что ко мне сразу придет товарищ майор, а у меня двое детей. Но в Фейсбуке я выражаю свое мнение. Мне кажется это важным. Можно по-разному относиться к Навальному, но он для меня пример. Когда тебя посадили в тюрьму, но ты все равно остался на свободе. Потому что не боишься и называешь все своими именами.
