Павел Ярилин: «Я боюсь стать нерусским»
Павел Ярилин — москвич, инженер, айтишник, магистр бизнеса, а еще закончил Шанинку по профилю «урбанистика». В 2017 стал муниципальным депутатом московского района Аэропорт — из-за обостренного чувства справедливости и личной обиды на власть: «Если хотите пройти охренительный тренинг личностного роста, станьте депутатом».
На второй срок, в 2022, пойти не дали — в том числе из-за административок. Эпизодом одной стала цитата Толстого времен русско-японской войны из статьи «Одумайтесь!»: «Льва Николаича не оказалось дома, поэтому административка прилетела мне». После объявления «частичной мобилизации» из России уехал.
О том, как его жизнь перевернула книга Политковской «За что», о страхе, в котором живет большинство россиян и о своем страхе стать нерусским, а также об абсурдности войны, уничтожающей генофонд двух стран, Павел Ярилин говорит в проекте «Очевидцы»: «Эта война — ересь. Это как москвичи на Рязань с топорами пойдут».
Расскажите о себе.
— Меня зовут Павел Ярилин, я из Москвы. По базовому образованию я инженер и айтишник. Кроме того, я магистр бизнеса и несколько лет назад закончил Шанинку по профилю urban studies – урбанистика, изучение городской среды. В 2016 году я избрался муниципальным депутатом в московском районе Аэропорт, присоединившись к проекту Максима Каца и Димы Гудкова, стал депутатом и пять лет отчаянно работал. У меня суммарно пятеро детей, последние полтора года я живу в Германии.
Что заставило вас пойти в муниципальные депутаты?
— Обостренное чувство справедливости и, наверное, личная обида на российские власти. В 2011 году на выборах в Госдуму я и моя супруга пошли наблюдателями. До этого мы всех сподвигали, говорили: «Давайте пойдем на выборы, мы что-нибудь изменим». А потом я сам решил сделать еще больший шаг – пойти наблюдать. Ну, мы и понаблюдали. Дело закончилось тем, что меня за руки и за ноги вынесли из помещения участковой избирательной комиссии трое бойцов в черных куртках. Они поставили меня перед дверьми и сказали: «Ты туда не ходи». Это стало для меня большим откровением, потому что одно дело, когда ты абстрактно знаешь, что голоса подмешивают, а другое, когда ты ловишь человека с пачкой бюллетеней в руке, передаешь его сотрудникам полиции, а он не доезжает до участка. Что за фигня вообще происходит? Так быть не должно. После этого я пошел учить наблюдателей в проекте «Гражданин наблюдатель». Я читал там лекции, потом стал членом участковой избирательной комиссии. Так по нарастающей я постепенно включался в этот процесс, пока не нашел возможность развиться еще более в рамках муниципального депутатства. Ну и, наверное, Сергей Семенович Собянин помог нам со своей реновацией. Мы жили в маленькой квартире, потом купили новую, но и та, и другая у нас была в пятиэтажках 1956 года. Когда нам сказали: «Ребята, сейчас вас всех благополучно сметут », мы удивились, напряглись и пошли организовывать в районе какое-то движение. Я собирал людей, рассказывал как отбиться от этого безобразия, учил людей проводить общие собрания собственников. На фоне этого, наверное, люди узнали обо мне и стало проще избираться, поскольку уже был активистский бэкграунд.
С какой программой вы шли в депутаты и каков оказался результат вашей работы?
— Если у вас возникнет желание пройти охренительный тренинг личностного роста, станьте депутатом, это крышеснос. До этого ты для друзей и окружающих кто? Паша или Пашка, который ходит в походы, поет песни, прыгает с парашютом, занимается всякой фигней. А тут, во-первых, ты Павел Анатольевич, во-вторых, на тебя внезапно сваливаются общественные обязанности и общественные ожидания того, что ты будешь помогать людям. А ты, в общем, и не против, потому что само по себе это приносит определенное удовольствие. Ты начинаешь совсем по-другому себя чувствовать, начинаешь по-другому ощущать свое место в этой структуре, ты начинаешь понимать, что от депутатов на самом деле много чего зависит, несмотря на полное отсутствие любых полномочий. За теми копейками, которые распределяют депутаты, власти очень-очень внимательно следят. Они следят за депутатами, кто в каком районе что делает, нет ли где скандалов. Скандал – это твой основной инструментарий шантажа. Тут как с воспитанием детей: угроза и шантаж – это единственный инструмент, который эффективно работает. С московскими властями это было именно так, потому что только под этим соусом ты можешь решать вопросы нормальных, обычных людей. Какой-то бабушке сделали за районный бюджет ремонт, ты приходишь проверить, а там… Ну, тут даже сказать, что «себе так не сделаешь», будет мало. Ты берешь зампрефекта, приезжаешь с ним туда один раз, второй, третий раз, он устраивает разнос, и ты видишь, как эта штука начинает потихоньку двигаться – у бабушки появляется более приличный ремонт, становится так, как, вообще-то, должно было быть. Так ты заставляешь эту машину потихонечку двигаться. Надо сказать, что я пять лет был депутатом, и уходя из депутатства я работал с пятым главой управы. То есть примерно раз в год они у нас менялись, и я подозреваю, что не по своей воле. Того главы управы, которого мы добились, был лучший из тех, кто был до этого. Сейчас район улучшается, приходит в чувства, ремонтируется и становится нормальным местом для жизни. Я чувствую большое удовлетворение от работы нашей команды, я считаю, что мы сделали большое дело.
Как вашу жизнь изменила война?
— С одной стороны, хочется сказать, что радикально, с другой стороны, это не была молния среди ясного неба. Мое ощущение России, власти, государства и себя как гражданина очень сильно изменила книжка, которая называлась «Анна Политковская. За что». Это сборник статей, которые после её убийства опубликовали её коллеги из «Новой газеты». Получилась такая толстая книженция. «За что» было без восклицательного знака, без вопросительного знака, без точки, просто «За что». Я сначала подумал, что надо было бы поставить знак вопроса, но когда я прочитал, то понял, что имелось ввиду «За что ее убили». Там было очень много про то, во что превратилась моя страна. Я рос в Советском Союзе, был октябренком, потом пионером, не дорос до комсомольства, но всю дорогу я жил со стойким ощущением того, что моя страна самая большая, самая сильная, самая справедливая. Мы постоянно защищаем бедных и слабых от богатых и сильных, от несправедливости, мы всегда за то, чтобы был мир, мы всегда за все хорошее и против всего плохого. Я вырос с этим ощущением, для меня это было абсолютно естественно. Это все включало ту историю, начиная с Великой Отечественной, Вторую мировую мы не рассматривали, и все новости про то, как эти мерзкие американцы высаживаются на Гренаду, как наши замечательные инструкторы помогают повстанцам в Анголе. Я бы сейчас жил в очень интересном мире. Когда я прочитал эту книгу, у меня проскочило: «Так, подождите, но моя же страна справедливая, добрая, правильная. А что из себя сейчас представляет моя страна, где людей пытают только потому, что они принадлежат к какой-то национальности? Их убивают просто потому, что пьяный солдат захотел выстрелить и был не в себе?» Тогда на меня эта книга произвела огромное и очень нехорошее впечатление. Тогда я, наверное, впервые задумался о том, что такое родина и власть, как они друг с другом не совпадают. Поэтому, когда началась война, это была только еще одна вещь, которая укладывалась в нарратив современной российской власти. С другой стороны, это, конечно, был абсолютный шок. Это как если бы москвичи на Рязань с топорами пошли – это какая-то ересь, этого не может быть, это глупость. Если смотреть в чуть более долгой перспективе, то вот я никогда не предполагал, что буду жить в Германии, учить немецкий язык и предполагать, что я могу прожить здесь еще 5-10 лет. Конечно, я сторонник проекта «Первым рейсом», я хочу вернуться и строить нашу Россию, но для этого должны быть условия, при которых я смогу вернуться, не опасаясь оказаться за решеткой. Собственно, тем щелчком, по которому я уехал, являлось объявление мобилизации и понимание того, что для Путина нет красных линий. Это вообще не та страна, которой я хочу для своих 7-8-летних детей. Я не хочу, чтобы у них детство прошло под знаком пионерской линейки, галстуков, барабанов, торжественного поднятия флага и пения гимна. Я патриотизм вижу немножко иначе.
Как вы оказались в Германии?
— Я бы сказал, случайно. Когда началась война, я все еще продолжал быть депутатом. Я старался очень аккуратно выражаться в соцсетях, не лезть на рожон, но тем не менее пытаться выразить свою позицию относительно происходящего. Я забыл сказать, что кроме всего прочего я руковожу московским отделением партии «Гражданской инициативы». Как только началась война, мы сразу выпустили заявление от имени нашего реготделения. Правда, когда начались первые аресты высказавшихся примерно также, нам с коллегами пришлось убрать из паблика эти заявления. В сентябре 2022 года должны были быть перевыборы, у меня кончались полномочия. Я понимал, что нам надо захватить власть в этом районе, так что я собрал команду из 12 человек, которых сразу стали довольно активно плющить, а меня самого сняли по решению суда. В июне у нас было последнее заседание, на которое явились товарищи из полиции, взяли меня за ручки, отвезли в ОВД и впаяли административку по дискредитации российской армии по трем эпизодам. Первый – я очень лайтовенько и иносказательно высказался по поводу Бучи. Второй – я перепостил видео педиатра Комаровского. А третий – я процитировал статью Льва Николаевича Толстого 1906 года о русско-японской войне. Это, наверное, была самая серьезная дискредитация российской армии, но Льва Николаевич не оказалось дома, поэтому административка прилетела мне. Кроме того, меня просто не допустили до выборов. Ещё у меня было две административки по несанкционированным митингам: первая, когда Навальный прилетел в Россию, меня тогда задержали с дочерью, а со второго митинга я сделал видео в Инстаграм. Мне влепили вторую административку, потому что раз я снимал, значит, я там был, значит, я участвовал, а это значит, что я может и не организатор, но участник. статья была не за организацию, а за участие, но, тем не менее, штраф мне тогда влепили. В августе был суд, и тогда стали искать основания для того, чтобы снять меня с выборов. Они построили такую логическую цепочку: существует такая экстремистская организация – штабы Навального, основной ее деятельностью является организация митингов, и штабы Навального призывали к тому, чтобы выходить на митинги в январе. Я вышел, значит, я это сделал из-за призывов штабов Навального, а значит, я аффилированная со штабами Навального персона, а поскольку я аффилирован с экстремистской организацией, то я лишен пассивного избирательного права и не могу участвовать в выборах. Когда объявили мобилизацию, мы уже проиграли выборы, нас разгромили, а поскольку на выборах я пытался апеллировать к антивоенной повестке, я всерьез опасался возбуждения уголовного дела, о котором я узнаю после стука в дверь. У меня уже две административки по митингам, третья становится «дадинской» статьей, и одна дискредитация, вторая становится уголовной статьей, так что шансы были. Поэтому я не жил дома, сделал так, чтобы о приходе «товарищей» я узнавал не в момент их прихода, а заранее, чтобы успеть сделать ноги, если надо. Риски я оценивал как вполне реальные. Но когда объявили мобилизацию, я понял, что все, игры кончились, надо отсюда выбираться. В первую очередь выбираться надо мне, поэтому я схватил своего старшего сына и рванул штурмовать Ларский переход. Мы сели в машину и трое суток выбирались оттуда. Нам это в итоге удалось, но не на машине, а пешком. Машину нам пришлось оставить, а потом её украли. Было страшненько. Сначала мы уехали в Грузию, потом в Турцию. Изначальный план кончался Португалией, мне так друзья советовали – сначала перебраться в Турцию, получить ВНЖ, а потом податься на португальскую визу. Мы получили турецкое ВНЖ и выяснили, что Португалия не хочет никак контактировать с нами. Моя супруга проводила выставку в музее ГУЛАГа, так что через знакомых из «Мемориала» нам сделали гуманитарную визу, и мы приехали сюда.
Кому и зачем была нужна эта война?
— Есть только одно логическое объяснение, которое для меня кажется хоть сколь-нибудь убедительным: тараканам в голове Путина. Ну, а кому еще? Не было никакой объективной потребности в этом, никакого смысла, кроме желания одного человека. Этот человек принял решение, этот человек настоял на начале боевых действий, этот человек ведет эту войну, этот человек может ее прекратить в любой момент. Нет второго такого человека, про которого можно было бы сказать хоть что-то из этого.
Почему значительная часть общества спокойно приняла войну и мобилизацию?
— Я не согласен с тем, что ее приняли спокойно. Я могу апеллировать к моей теще. У нас с ней диаметрально противоположные взгляды на жизнь и политическую ситуацию – она адепт Соловьева и слушает его запоем. Я понимаю, почему она присоединяется к этой истории, мне психологически это понятно – это страх. Очень большое количество людей живет в очень сильном и пронизывающим все твое бытие насквозь страхе перед государством. Ты боишься того, что за тобой придут, потому что знаешь, что приходят, вот примеры. Ты, может быть, не полностью разделяешь взгляды этих либералов на то, как должна быть устроена жизнь, у тебя есть определенная ностальгия по прежним временам, когда было лучше, но сейчас жизнь настолько радикализована, что ты вынужден принимать решение – либо ты с этими, либо с этими. Ты не можешь оказаться в безвоздушном пространстве, потому что весь посыл пропаганды, все репрессии направлены на то, чтобы радикализировать общество. Есть только мы и они, нет никого посередине. Этот маленький человек оказывается со своим страхом между двумя сторонами: там вроде здравые люди, но они маргиналы, за ними приходят, их бьют, а здесь тебе говорят: «Иди к нам, брат. Ты наш, ты – русский. Мы русские, мы великие». Очень большое количество людей присоединятся к ним, потому что это безопасно, потому что они действительно русские. Либо они сидят тихо: «Я выключен из политики, политика это не мое, мне это неинтересно, и вообще идите вы со своей политикой нафиг отсюда. Давайте говорить про детские утренники». Когда я был депутатом, я очень часто слышал подобное. Это тоже страх, это нежелание и боязнь интересоваться. Когда ты чем-то интересуешься, когда ты во что-то лезешь и задаешь вопросы, ты начинаешь нести ответственность перед самим собой за вопрос, который ты задал, и ответ, который ты получил – у тебя теперь есть знание, и ты должен что-то с ним делать. А когда тебе страшно, хочется сказать: «Можно я не буду ничего спрашивать? Можно я вообще не буду в этом участвовать? Я в домике, меня тут нет». При этом огромное количество людей относятся к войне как неизбежному, но все-таки злу. То есть они вынуждены это терпеть, потому что они не могут не терпеть. У них нет такого инструмента – не терпеть. У них нет инструмента, чтобы сказать «нет». Почему люди сейчас не выходят на митинги? А что это может изменить? У тебя нет понятного действия, которое ты можешь сделать, надеясь на результат, но зато ты гарантированно получишь дубинку по башке. Ты можешь это делать только исходя из совсем жертвенной идеи, а это немножко не очень здоровая модель поведения. Подставлять вторую щеку просто ради того, чтобы показать своим примером, что так можно, для подавляющего большинства не очень здорово. Поэтому, я думаю, что большое количество людей ждут, когда это кончится, когда можно будет что-то сделать. Так было с Советским Союзом – тогда миллион человек вышел на площадь не просто так. Несколько месяцев назад никому и в голову не могло прийти, что они куда-то выйдут, а когда ситуация сложилась нужным образом – вышли. Я думаю, что здесь будет примерно так же.
А есть какое-то лекарство от этого страха?
— Психоанализ. На самом деле я не знаю, но про психоанализ – это не шутка. Я третий год в психоанализе, и понимаю, что очень большая часть моей жизни прошла в страхе, который я подавлял, потому что не должно взрослому и самостоятельному мужчине бояться. Ты просто не отдаешь себе отчета в том, что ты боишься, придумываешь какие-то другие объяснения, почему ты чувствуешь вот это, не можешь сформулировать, что сейчас я боюсь, что сейчас мне страшно. Только постфактум, когда ты анализируешь, допускаешь это слово в свою жизнь, ты можешь как-то это вербализировать, понять, что это страх, и что это нормально. Я думаю, что лекарство от страха только внутри. Внешне это не лечится.
Что могут сделать европейцы, а также россияне – уехавшие и оставшиеся, чтобы война быстрее закончилась?
— Полтора-два года назад, когда война была еще, скажем так, в новинку, когда она была примером того, как мужественно украинцы могут отбиваться и отвоевывать свою территорию, я, думаю, сказал бы, что западные страны должны осознать угрозу и максимально помогать Украине с военной точки зрения, поддерживать ее, как Штаты поддерживали Советский Союз в борьбе с Гитлером. Сейчас я придерживаюсь того же мнения, но подкрадывается внутреннее ощущение проблемы, которая тогда не была видна. Тогда мы не предполагали, что война затянется так надолго, что будет столь кровавой и длительной, и поэтому не приходило в голову, что наступит такой момент, когда начнут кончаться люди. Эта война становится ужасным ударом по генофонду. Количество русских мужчин резко уменьшается, большое количество людей уехало, и не все вернутся. Допустим, мои дети учатся здесь в школе, и если сейчас окончится война, я не уверен, что моя жена скажет: «Поехали в Россию». Там есть риски, опасности, наследие ново-советской школы. Мы туда сейчас повезем детей? Вряд ли. Кто знает, может быть, мы пустим здесь корни, найдем здесь свою новую жизнь и уже не вернемся. Огромное количество интеллектуальных людей уехало, огромное количество менее пассионарных людей осталось, было брошено на фронт и убито или покалечено. На Украине та же самая история. Чем дольше эта война длится, тем больше она перемалывает людей с обеих сторон. Людей становится все меньше. Если война будет длиться 10 лет, то что произойдет? Раньше в столкновение шли 10 тысяч на 10 тысяч человек, а через 10 лет у нас будет как в ледовом побоище: 30 мужиков с одной стороны, 30 с другой? Поэтому я начинаю задумываться о том, что военная победа – это не единственный выход. В какой-то момент надо всем остановиться и попытаться прекратить это просто ради того, чтобы сохранить… Не хочется говорить высокопарное «людские жизни», и не хочется говорить отстраненное «генофонд». С одной стороны живые люди, с другой стороны те будущие жизни, которые не появятся в ближайшие 20-30 лет на территории России и Украины. Это взгляд в будущее, стратегическое планирование, если хотите. Но, как мы выяснили, товарищ Путин не обладает способностью к стратегическому планированию, только к тактическому. Для него то, что будет через 30 лет, не очень важно. Поэтому у меня не очень много надежд на разумный подход в этой истории.
Чего вы боитесь?
— Первая мысль, которая возникла: «Я боюсь стать нерусским». Но нерусским я, наверное, уже не смогу стать, даже если выучу язык и интегрируюсь. Наверное, я боюсь не вернуться в Россию. Россия для меня не символ беззаботной жизни, в которой я жил, не символ моих социальных, материальных или еще каких-то успехов. У меня есть ощущение родины, которое важно для меня, которое заключается в определенных местах, событиях, людях, в моей памяти о них. Других неразрешимых страхов, наверное, нет. Здесь, в Германии, я научился не бояться полиции, не бояться агрессии. Я потихоньку научаюсь иначе реагировать на происходящее вокруг. В России, особенно если ты мальчик, ты растешь в очень стрессовой ситуации. Ты живешь в постоянном ожидании агрессии со всех сторон – от друзей, от школьников, от старшеклассников, от полиции, от начальника. Ты допускаешь, что с тобой может произойти все что угодно. А здесь ты попадаешь в другую среду и перестаешь это чувствовать, перестаешь чувствовать опасность. Я пока не привык, но работаю над этим.
Что ждет Россию?
— Россию ждет будущее. Россия не кончится с Путиным. Россия, это не территория, это не власть – это люди, это некая общность. История знала много ситуаций, когда Россия попадала в разгромные ситуации, в полный фейл, деградацию, разрушение. Но мы находили в себе силы и строили новую жизнь. Я думаю, что в этот раз будет так же. Для меня довольно очевидно, что путь России проевропейский. Маятник истории на то и маятник, чтобы качаться. Сейчас нас очень сильно качнуло в одну сторону, значит качнет и в другую. В итоге Россия будет демократическим, сильным государством, которому многие будут завидовать. Я верю в то, что русские люди способны построить свою жизнь. Мы справимся.
