Олег Пшеничный: «Мечтаю о том, чтобы Путин сдох, и кончилась война»
Олег Пшеничный — журналист, автор двух книг «Сержант П» и «Белоснежный альбом». Поговорили про книги, которые он пишет, про Битлов и БГ, про эмиграцию и про войну. Про будущее российской демократии Олег понял что-то важное уже в сентябре 1991, когда увидел, как омоновцы прессуют молодежь на рок-концерте.
Расскажите о себе.
— Олег Пшеничный, редактор, продюсер. Это «The Insider».
Зимой 2021 года вы были задержаны на акции протеста против очередного обвинения Навальному. Расскажите, как вы провели 8 дней в тюрьме?
— Дело в том, что в советское время, в юности, я два года служил в стройбате. Кроме того, я задерживался полицией не первый раз. При каком-то опыте, в каком-то возрасте это не так страшно. Молодёжь, которая сидела с нами, была в шоке, а я к ним проводил педагогическую работу. Мне не было особенного шока. Но я хочу рассказать один нюанс. Когда полторы тысячи человек закинули в изолятор Сахарова, он не был готов к приёму людей. Он вообще существует для других целей. Трое суток все провели при температуре плюс 40 в камерах. Сначала без прогулок, без воды, без туалетных принадлежностей и белья. Первые двое суток — в таких условиях, без разговоров с охранниками, которые не давали ни бумагу, ни ручку для жалоб.
В таких условиях, когда кому-то 15 суток сидеть, думали: неужели так и будем сидеть? Но потом сделали бунт, и всё стало на свои места. Был настоящий бунт. Всё быстро принесли, прибежали.
Вы сделали репортаж «Камерная атмосфера» тогда. Вы начали писать его сразу, как оказались в камере?
— Как только оказалась в руках ручка и бумага — этого надо было добиться. У меня была мысль: я же на работе, прогуливаю работу. Я тут сижу, а должен работать. Как работать? Написать репортаж для своего издания — вот такая логика. Один парень, который раньше освобождался, вынес его на волю, сфотографировал и переслал файл моей супруге Юле. На утро это вышло, а мы ещё сидели. Хорошая была история, трудовая этика.
После вашего задержания у вас изменился взгляд на происходящее в России?
— Мой взгляд на происходящее в России давно не менялся. Это не значит, что он очень негативный или трагический. Стараюсь смотреть трезво. Был момент в начале 90-х, когда были надежды на демократизацию. Но почти сразу, с первых дней после победы демократии и сил добра, стало видно, куда всё сползает. Тогда было не разочарование, а понимание, что надежда не оправдалась. Это было с начала 90-х. Знаю конкретный момент: американцы с MTV устроили в Москве бесплатный рок-фестиваль с AC/DC, Metallica и другими. Из Сибири, отовсюду приехал миллион человек праздновать победу. С вертолёта снимали — есть фильм об этом.
Изначально должны были быть Rolling Stones, но их служба безопасности приехала в Москву заранее, встретилась с генералами милиции в мэрии. Им сказали: «Не волнуйтесь, безопасность обеспечат генералы». Охранники поговорили и решили: «Ни в коем случае не выступаем, будет море крови». На концерте так и было — море крови перед сценой, буквально ручьи. Внутренние войска (ныне Росгвардия), конная милиция, злые, в касках, с дубинами, начали избивать подростков ещё до начала концерта. Подростки — волосатые, в косухах — их раздражали. Драка началась до концерта, продолжалась четыре часа — избиение младенцев. Их спасали охранники AC/DC. Наутро я работал в «Комсомолке», и на первой полосе вышел мой репортаж. Заканчивался строчкой: «Кажется, я видел будущее демократии в России». Это был сентябрь 1991 года. Избиение меня отрезвило: эти люди будут осуществлять власть.
Вы работали в «Комсомольской правде», «Новой газете», других изданиях. Но в какой-то момент вы решили стать музыкальным продюсером и звукорежиссёром. Почему?
— Пришёл Путин. В молодости я писал о современной музыке — рок, джаз. Пришёл Путин, и мне не понравилась атмосфера в редакциях, в журналистском цеху. Это долгий разговор. Просто атмосфера мне сильно не нравилась — не только из-за Путина, а из-за многих вещей, которые тогда происходили. Я думал: не хочу работать журналистом. Однажды шёл мимо киноцентра «Ролан», позвонил знакомый режиссёр: «Олег, ты где?» — «Иду мимо «Ролана»». — «А мы тут сидим. Поднимайся, нужен музыкальный редактор в кино». — «Я этим не занимался». — «Попробуй». Втянулся. Пять лет учился на рабочем месте, прошёл курс в ГИТИСе прямо на работе.
Вернулся сознательно, когда показалось: не надо разбираться, какая атмосфера в редакциях, а надо профессионально что-то противопоставить происходящему. Вспомнил навыки, вернулся. Мне повезло: появилась маленькая независимая площадка — сайт, который делали на кухне три человека. Их отличие — полная независимость от государства, политических сил, спонсоров. Это был принцип Ромы Доброхотова, который выстрелил в будущее. Когда позвали, я сказал: «Ребята, только главным редактором не умею быть». Это счастье, что Рома позвал в «Инсайдер».
Теперь вы писатель. В прошлом году у вас вышел сборник рассказов «Сержант П». В своих рассказах вы почти не касаетесь политики. Почему?
— Сначала оговорюсь: «писатель» — солидное слово. Предпочитаю «публикующийся автор», как в английском — published author. Про писателей запомнился диалог. У нас был старший друг семьи, Лев Семёнович Рубинштейн, очень близкий. Жаль, что он не увидел эти книжки. Зимой шли по Никитской, было холодно. Смотрим — Центральный дом литераторов. Не зашли бы, но замёрзли. Решили: «Лев, зайдём в буфет». Взяли что-то, а там съезд писателей. Они снимают пальто, поднимаются по лестнице. Я говорю: «Лев Семёныч, я их боюсь». Он: «И мы же не они». Это меня тронуло. Сторонюсь определения «писатель».
Что касается рассказов, в юности все пытались писать — стихи, прозу. У меня это был трэш, стыдно, слава богу, не публиковал. Махнул рукой: придёт время — само получится или нет. Так и вышло: стало проклёвываться и записываться. Почему такая тема? Она сама так пишется. Нет причины и следствия — они меняются местами. Я не сажусь с мыслью: «Должен написать об этом». Записывается то, что пишется. Объяснить, почему мало политики, трудно. Думал, что Гребенщиков кокетничает, говоря: «Это не я пишу, я проводник». Теперь сам так чувствую. Писатели могут утром раскладывать бумаги, включать компьютер, дисциплинированно писать каждый день для собрания сочинений. У меня так не получится. Ходишь, гуляешь, приходит строчка, быстро записываешь, показываешь жене: «Юля, это уже совсем бездарно?» — «Нет, публикуй».
Первая книжка — «Белоснежный альбом», вторая — «Сержант П». Из-за магии названия «Сержант» вышел раньше, хотя «Альбом» готовился дольше и выходит сейчас. Почему битловская тема в названиях? Само так пришло. Когда закончил первую книжку, думал, как назвать. Глаз упал на проходной рассказ «Белоснежный альбом» — школьники в заснеженном Архангельске на Новый год вместо тусовок слушают «Белый альбом» Metallica. Хрустальная атмосфера: Архангельск, снег, альбом. Подумал: сборник рассказов — подходит.
Битломания — это 17 лет, давно прошла. Но когда спрашивают, какая литература вдохновляет, я не могу сослаться на книги. Могу на Битлз. Нравится их интонация — не буквами, а звуками. Хочется так писать.
У вас Битлз и Гребенщиков.
— Это лейтмотивы юности, не нынешние. Мой круг, поколение конца 70-х. Глоток воздуха из форточек — на русском из Ленинграда, на английском из Ливерпуля. Это был кислород. Воспоминания юности хранятся. Хочется опираться на лучшее, что было в жизни — искреннее, чистое, бескорыстное. Вопрос, на что опираешься сегодня.
Последние действия Трампа возродили конспирологическую идею о том, что он был когда-то завербован российскими спецслужбами. Понятно, что это не так, но есть ощущение, что он доставил много радости Кремлю. Как вы думаете, зачем?
— Серьезное суждение должны выносить профессионалы. Я не политолог, не эксперт. Не перечислю членов администрации Трампа или их биографии — это важно для выводов. Я не профессор Соловей. Мнение рядового гражданина, который следит за миром. Как говорил Дима Якович, создатель русского интернета: «Задержка — это ещё не залёт». Человеку свойственно вживаться в день. Начинается что-то новое, плохое или хорошее, на третий день кажется, что так будет всегда. Как у Масяни: «Это не пиздец». Неприятный поворот, но что будет — никто не знает, особенно те, кто пишет в фейсбуке: «Всё пропало».
Почему так в Америке? Как редактор и продюсер «Инсайдера», обращаюсь к профессионалам, живущим и работающим там. Сам не могу сказать уверенно. Поколебалась ли вера в американскую демократию? Да, сейчас, но она не исчезла. Через четыре года выборы будут — ставлю 10 к 1. Расплывчато, но серьёзно пусть отвечают профессионалы.
А Зеленский правильно себя ведёт в такой ситуации?
— Здесь уловка в другую сторону. Это должны судить украинцы. У меня есть субъективное впечатление, но оно ничего не добавит. Могу сослаться на профессионала. Генерал Келлог, спецпредставитель по Украине, вчера сказал: «Я помню, как этот парень заявил: “I don’t need a ride, I need ammunition”. Тогда я понял, какой он смелый. Как говорят у нас в американской армии, я бы выпил с ним пива». Это мнение профессионала.
1 марта была очередная акция оппозиции, марш в Берлине и других городах. Вы участвовали? В чем смысл этих акций сейчас, на четвертый год войны?
— Я бы пришёл в Черногории, но не видел приглашений. Хожу как солдат, не рассуждаю. Как Лёха Навальный — на благотворительные акции приходил как рядовой участник, покупал билеты, сидел в уголке. Раз просили выйти на сцену — отказался: «Я тут как человек». Я так же стараюсь приходить, не рассуждая: надо — значит надо. Есть ли глубокий смысл? Увидел фотографии — вызвали сомнение. Демонстрация в Берлине, лозунги на кириллице: «Путин такой, Путин сякой», «Россия» большими буквами, трёхцветные флаги. Немец или турист видит: возбуждённая группа, весна, «Путин», «Россия». Поймёт ли, чего они добиваются?
Технически надо яснее доносить месседж. Перед Яшиным и ребятами преклоняюсь — мои младшие товарищи, знакомые. Не близкие или дальние друзья, а люди, перед которыми я в восхищении за их подвиг. Камни в них кидают измученные активисты — это мелкий фон, не влияет на их репутацию и историю. Если кириллица на демонстрации непонятна немцам, отмечаю это, но перед ребятами преклоняюсь. Я так не умею и не способен.
Вы готовы когда-нибудь вернуться в другую Россию?
— Я член сообщества «Первым рейсом». Нравится, что оно ничего не делает. Вступил, знаю: есть люди, которые вернутся первым рейсом. Что это за рейс и когда — неизвестно. По опыту знаю: будет ясно, когда придёт время. Сам бы не уехал — уезжал по предложению супруги Юлии. До осени 2022-го был в Москве. Она предложила, я понял: надо думать не только о себе. Нас объявили нежелательной организацией. Юля сказала: надо — значит надо. Не раздумывая, логически не анализируя. Первым рейсом вернусь — не из патриотизма, а потому что хочется. Слушаю сердце. В Герцег-Нови есть кафе «Пьяный осьминог», на стенке плакат: «Дом там, где сердце». Моё сердце в Подмосковье. Это иррационально.
Чего вы боитесь?
— Кого-нибудь обидеть, предать. Очень боюсь. Образования, навыков, характера не хватает — ходишь по тонкому льду. В сложных обстоятельствах, когда всё стремительно рушится, от тебя мало что зависит. Можешь предать близких, себя, принципы. Это неприятно — мясорубку назад не провернуть, поступок состоялся. Боюсь боли физической, как все. Вижу машину — отбегаю инстинктивно. А вот китаец перед танками идёт. Вы поняли, о ком речь. Он гонит, а я — да.
А вы боитесь ядерной войны?
— С пяти лет о ней слышу, больше полувека — притерпелось. В старших классах это доводило до снов: самолёт падает за окном, взрывается, страшно. Чтобы говорить о текущей ситуации, нужны эксперты. Одни говорят: «Технически невозможно, Путин пугает». Другие: «Что-то не доедет, пресекут». Это не нам судить. Бояться — как астероида: может прилететь, но каждый день не боюсь. Больше боюсь за близких. Многие, кого люблю, живут в Украине, где каждый день бомбёжки. Завтра опять будет. За их жизнь боюсь конкретно. А ядерная война — как астероид. Путин пользуется тем, что люди воспринимают это предметно: «Мы можем применить ядерное оружие». Человек боится, а он на это рассчитывает, торгует впечатлением. Знает ли он, что это невозможно? Не знаю. Не тот уровень разговора.
О чем мечтаете?
— Чтобы Путин сдох и кончилась война.
