«Наша перспектива – это несколько травмированных поколений и взрослых, и детей»
Журналист из Москвы Вероника Еременко поговорила с людьми, которых прямо или косвенно коснулась «частичная» мобилизация. Также она обсудила с психологами, как происходящее в стране осенью 2022-го отразится на душевном состоянии россиян.
В конце сентября, после объявления частичной мобилизации, уровень тревожности россиян значительно вырос: 70 % опрошенных заявляли о преобладании таких настроений в их окружении. Спустя два месяца после выступления президента РФ Владимира Путина уровень тревожности российских граждан уменьшился, но все равно держится на достаточно высоких значениях – 56 %. Такие данные следуют из опроса Фонда «Общественное мнение», проведенного 20 ноября.
Мобилизация стала фактором шока для огромного числа россиян: пока одни спешно покидали страну или пытались получить отсрочку, «бронь», другие испытывали потерянность и страх, но ничего не предпринимали. При этом пессимистичные настроения распространялись и среди тех, кто сам под мобилизацию не подпадал, но имел родственников, друзей или знакомых, которым могла прийти повестка. 1 ноября Путин объявил о завершении мобилизации, однако соответствующий указ так и не был опубликован. Мы поговорили с уехавшими и оставшимися россиянами об их чувствах в течение двух последних месяцев, а также спросили у психологов, что ожидает общество с таким уровнем тревожности.
«Вроде как не верилось, что вообще такое может произойти, а оно все-таки произошло. Все планы разрушены: я только дом достроил недавно, а тут жизнь «немножко» меняется», – рассказывает Дмитрий. Через двое суток после объявления мобилизации он улетел в Таджикистан. За последующие полтора месяца у него было девять перелетов, сейчас Дмитрий временно обосновался в Таиланде. По его словам, эмоции во время отъезда были «интересные».
«Когда в аэропорт «Домодедово» приехал, я так оглянулся на Москву, и закралась мысль, что есть вероятность, что я сюда больше не вернусь…» – вспоминает мужчина. Постоянные переезды в октябре, новые страны, люди и обычаи немного отвлекали от переживаний, но в начале ноября, признается Дмитрий, все равно «накрыло прям». «Мне в конце октября исполнилось 30 лет, такой важный юбилей, а я один в стране», – говорит мужчина. На мобилизацию и свой отъезд Дмитрий пытается смотреть прагматично, при этом оптимизма насчет будущего он не испытывает.
«Все неопределенно, что делать дальше – непонятно. Да, как минимум меня не отправят умирать как пушечное мясо. Однако пока идет война (Роскомнадзор настаивает, что специальная военная операция России в Украине не является «нападением, вторжением либо объявлением войны»), в любой момент может быть объявлена абсолютно любая мобилизация, закрыты границы, введено военное положение. В какой-то хороший исход я не верю», – заключает мужчина.
В сентябре соцопросы показали резкое ухудшение настроений среди населения. Признанный иноагентом «Левада-Центр» отметил рост количества тех, кто говорит о «напряжении и раздражении» (до 32 %) и о «страхе и тоске» (до 15 %). Такого резкого одномоментного ухудшения психологического состояния россиян не было за все время наблюдений центра.
Как отмечает психолог Анна Заморникова, после объявления мобилизации многие говорили, что чувствуют себя точно так же, как после 24 февраля: сломленными, напуганными, потерянными, подавленными. Абсолютное большинство говорило о чувстве безнадежности. Многие ее клиенты жаловались на состояние дезориентации, «когда непонятно, что делать, куда бежать, какие ставить цели, что предпринять». Некоторые люди столкнулись с чувством «покинутости», потому что их знакомые и близкие уезжали. Кто-то переживал зависть к тем, кто успел уехать или вообще имеет такую возможность. Многие россияне испытывали гнев, потому что чувствовали, что их будто вновь заставляют принимать решения в ситуации полной неопределенности, рассказывает эксперт.
«Когда мы находимся в этой точке (кризисной ситуации – прим. В.Е.), лобные доли мозга, отвечающие за рациональность и логику, отключаются, и мы действуем «на автомате», речь идет про известные реакции «бей, беги, замри», – отмечает Заморникова.
Некоторые люди, выбравшие в сентябре стратегию «беги», а не «замри», после завершения мобилизации вернулись назад. Иван на время уехал в Грузию, но сейчас он снова в России. После речи Путина для молодого человека начался «новый виток хаотичных размышлений»: Иван испытывал беззащитность, обиду и несправедливость. «Из-за того, что не все мои близкие придают значение новостям – о мобилизации в том числе – опять возникло и чувство одиночества: тяжело обсуждать с близкими то, что волнует как будто только меня. Со стороны я выглядел как неугомонный параноик», – вспоминает молодой человек.
Несмотря на общую тревожность, некоторые люди после объявления мобилизации продолжали считать, что ничего страшного не произошло, или говорили о «мужском» долге. Как объясняет психолог Василиса Мурашева, огромное количество людей, которые послушно идут в военкоматы или поддерживают «спецоперацию», находится в состоянии присоединения к большинству. Это разновидность психологической защиты, когда реальность настолько невыносима, что лучше согласиться с распространенной версией событий.
«Люди, которые присоединяются к большинству, испытывают воодушевление, подъем, хотя в глубине души они очень боятся, но признаться в этом не могут. Иначе им придется столкнуться со страхом смерти – себя и своих близких. Чтобы не испытывать все эти тяжелые эмоции, они воодушевленно говорят о долге», – подчеркивает Мурашева. Кроме того, в российском обществе не принято, что мужчины плачут или проявляют активно эмоции.
Мобилизация, конечно, коснулась не только мужчин, но и женщин, чьи мужья, сыновья, братья и просто друзья могли получить повестку. Молодой человек Екатерины уехал в Казахстан сразу после объявления мобилизации и возвращаться считает небезопасным. При этом сама девушка работает в государственном секторе, ей запрещен выезд за границы РФ. Екатерина вспоминает, что в первые дни после 21 сентября пила валерьянку. Когда ее молодой человек решил уехать, она ничего не сказала против, хотя боялась, что его могут остановить на границе. Однако страх перед тем, что к нему придут домой с повесткой, казался сильнее. В ночь отъезда Екатерина испытывала сильный стресс, прокручивая в голове все самые плохие сценарии. В октябре девушка часто плакала перед сном, вспоминая, что никак не может повлиять на ситуацию. Сейчас Екатерина пытается максимально загрузить себя делами: ходит в зал, преподает, учится, работает – чтобы не оставаться наедине со своими мыслями.
«Пусть он будет не со мной рядом, но в безопасности. От этого сейчас мне в целом уже эмоционально легче. Стараюсь думать, что он просто в длительной командировке. Уходят же парни в армию на год, раньше – на два. Я подожду. Только непонятно, сколько придется ждать... Я не знаю, что будет дальше, как жить, какие планы строить, на какой срок загадывать вперед, на что рассчитывать», – признается девушка.
Человеческая психика ко всему привыкает. Хотя чувства неопределенности и апатии никуда не исчезли, уровень тревожности с конца сентября по конец ноября опустился на 14 %. Заморникова объясняет, что тревога – это адаптивный механизм, и жить в страхе все время – за гранью человеческих возможностей. «Тревога не может длиться бесконечно, в какой-то момент человек к ней адаптируется и начинает справляться привычными для себя способами: кто-то получает поддержку у близких, кто-то уходит в зависимости, кто-то идет к психологу, кто-то изолирует себя от новостной повестки. Здесь вопрос состоит только в том, найдет ли конкретный человек способы себе помогать и насколько много будет вариантов таких стратегий», – рассказывает специалист. На кризисную ситуацию люди реагируют привычными способами, знакомыми из детства и прошлого опыта. По словам Заморниковой, одни будут испытывать беспомощность и бессилие, ничего не предпринимая. Другие же начнут волонтерить и помогать окружающим, если для них способом справиться со сложными переживаниями является спасение людей.
Помогать окружающим можно разными способами. Полина Грундмане в первые дни «спецоперации» основала проект психологической поддержки Without Prejudice (Без предубеждения), созданный для помощи русскоязычным людям из любых стран. Она рассказывает, что до 21 сентября к ним обращались в основном женщины. После объявления мобилизации пришло большое количество мужчин: некоторые из них покинули страну, другие по разным причинам – финансовым, этическим – остались в России. Сейчас в групповых формах работы у проекта 50–60 % мужчин. Как отмечает Грундмане, после 21 сентября последовала волна новых обращений за психологической помощью. В ноябре, по словам основательницы проекта, такого потока обращений уже не было, поскольку люди не могут постоянно находиться на пике эмоций.
«Вне зависимости от пола, возраста и местонахождения люди испытывают полное бессилие. Если раньше к нам приходили, в том числе, для того, чтобы поговорить о том, как протестовать, куда направить энергию, то сейчас почти каждый второй запрос о том, что жить больше не хочется. Люди приходят с ощущением, что конца и края происходящему нет, испытывая чувство безысходности. Ощущение тупика усилилось», – рассказывает Грундмане.
Что ждет общество в таком психологическом состоянии в будущем? Психологи дают самые неутешительные прогнозы. Мурашева заявляет, что сейчас многие россияне переживают травму свидетеля, лечить которую нужно специальным образом в течение долгого времени. Люди, которые непосредственно связаны со «спецоперацией», – это пациенты с потенциальным ПТСР, проблемами с выражением агрессии, которые вернутся домой и совершенно не будут понимать, как жить в мирное время. «Больше всего меня пугает вполне реальный рост психических расстройств, заболеваний. Рост домашнего насилия будет неизбежен, потому что агрессию, которая идет извне, надо куда-то сливать, и безопаснее всего ее сливать на домашних. Можно говорить о резком росте насильственных преступлений, психозов, депрессии, суицидов», – рассказывает психолог.
Перспектива российского общества – это несколько травмированных поколений и взрослых, и детей, которые так или иначе становятся свидетелями последствий. Сейчас тяжело сказать что-то конкретное про будущее, потому что ситуация постоянно меняется. «Сложность нашей ситуации заключается в том, что она выглядит как авиакатастрофа, но мы находимся в том моменте, когда самолет продолжает падать, а мы еще не знаем, где и когда произойдет крушение», – заключает психолог.
