Как пережить травму войны по-христиански
Александр Занемонец – священник Украинской православной церкви и историк-медиевист. Вырос в Москве, получил крещение в приходе Александра Меня, больше 20 лет жил в Израиле. В 2021 году приехал в Россию преподавать древнегреческий язык в Московском государственном лингвистическом университете. После начала масштабной войны с семьей выехал в Финляндию и остался там в качестве священника в церкви для украинских беженцев. О благословении патриархом Кириллом российской агрессии и о христианском понимании ужасов войны он рассуждает в новом выпуске «Очевидцев 24 февраля».
Расскажите о себе
— Меня зовут священник Александр Занемонец. Я — священник Украинской православной церкви, в настоящее время служу в Финляндии, в первую очередь работаю с украинскими беженцами. Моя семья своими корнями частично из Украины, частично из России, а сам я последние 20 лет жил в Иерусалиме, в Израиле. И в этом году мы с семьей оказались Финляндии.
Ваши первые мысли и чувства 24 февраля?
— 24 февраля оказалось совершенно неожиданным днем. Сейчас многие говорят, что задолго знали, что так произойдет, но вряд ли кто-то мог по-настоящему предположить, что будет война. Будет нападение Российской Федерации на Украину. Я думаю, что во многом это связано с тем государственным строем, который есть сегодня в Российской Федерации. Потому что это самая настоящая диктатура, в которой диктатор не обязан советоваться даже со своим правительством. Когда решение связано с волей одного человека, который не будет спрашивать свой народ, который не будет спрашивать свое правительство, то очень трудно предполагать, как оно будет. Потому что действительно, это зависит от его личного решения.
Почему после начала войны вы не вернулись в Иерусалим, а оказались в Финляндии?
— В прошлом году, в прошлом учебном году, я со своей семьей был в Москве по университетской работе. Мы приехали в Москву на год для того, чтобы преподавать в университете. Так что, 24 февраля мы встретили в Москве. И две недели, наверное, еще пробыли там. Конечно, очень сложно было в той ситуации оставаться. Сначала остались, но с каждым днем это становилось все тяжелее. И мы подумали, что это по ряду причин совершенно невозможно. В Израиль, на том этапе, самолеты не летали. Все рейсы были отменены. Мы подумали, что если нет возможности вернуться в Иерусалим, то надо сесть на машину и поехать в Финляндию, к нашим друзьям, и здесь мы задержались. Потому что здесь, как оказалось, был нужен священник для работы с украинскими беженцами. Я был рукоположен в священники как раз в украинской православной церкви. Так что, я оказался тем самым украинским священником, который тут был на том этапе нужен для того, чтобы быть вместе с украинскими беженцами. Это промысел Божий, что я был рукоположен в украинской православной церкви. Потому что это для меня действительно родной, близкий народ, среди которого жила и часть моих предков.
Оказывала ли ваша семья гостеприимство беженцам этой войны?
— Несомненно. Поскольку мы живем в Хельсинки как раз недалеко от железнодорожного вокзала, то летом у нас останавливались друзья и знакомые, которые как раз приезжали сюда из Украины. Приплывали на пароме из Таллина. И прежде чем куда-то с Хельсинкского вокзала ехать дальше, многие оказывались у нас. А осенью ситуация изменилась. Поскольку тут Питер недалеко, то многие наши друзья и молодежь, дети наших друзей и знакомых, тоже у нас оказывались, но уже не прибывая на пароме из Таллина, как украинские беженцы, а прибывая из Петербурга и направляясь куда-то дальше. Это были люди, которые не хотели участвовать в смертоубийстве, в братоубийстве, именно в контексте призыва в армию.
Беженцы из каких регионов Украины приезжают в Финляндию?
— Очень многие украинские беженцы, большинство, наверное из них, оказались здесь после того, как они и их семьи были свидетелями боевых действий. Большая часть украинских беженцев оказались в Финляндии, очень многие по крайней мере, из тех регионов, которые оккупированы Российской армией. Очень многие из них проехали через Российскую Федерацию и по сухопутной границе оказались в Финляндии, либо в странах Балтии. Так что, большая часть беженцев здесь — это те люди, которые видели войну по-настоящему. Они действительно спаслись. Многие их родственники погибли, не спаслись. Так что, когда люди оказываются в Финляндии в безопасности, с крышей над головой, с пропитанием, понятное дело, что это с одной стороны то, что они искали, а с другой стороны, после всего пережитого ужаса, который люди испытали, очень многие из них оказываются в церкви и часто даже первый раз в своей жизни.
Наблюдали ли вы конфликты между прихожанами из Украины и России?
— Должен сказать, что ни здесь, ни в других приходах финляндской православной церкви я за эти полгода не видел ни одной конфликтной ситуации между русскоязычными, здесь живущими людьми, между украинскими беженцами. И это такое чудо, на самом деле. Потому что я слышал о том, что конфликтные ситуации есть, но действительно этого ни разу не видел. Я думаю, что во многом это, наверное, связано и с тем, что позиция финляндской православной церкви, как и в общем большинства православных церквей, она в этой войне совершенно понятна и конкретна. Что Бог не с агрессором, а Бог с жертвой. И сам Христос, как раз в рождественские дни, оказывается беженцем. Сам Господь оказался в той ситуации, в какой оказываются и сегодня украинские беженцы. И совершенно понятно, что православная церковь и в этой стране, и в большинстве других, с теми, кто страдает. Так что я думаю, что те люди, которые из России давно приехали и сейчас приезжают, тоже это понимают. И поэтому тут нет почвы для конфликта.
Как украинцы справляются с вынужденной эмиграцией?
— Когда я общаюсь с украинскими беженцами, мне кажется, что самыми травмированными, как сейчас может казаться, являются люди нашего поколения, которым за 40. Потому что люди, которые действительно пожилые, они много чего видели. Скажем, переселение из Харьковской области в Финляндию для них вещь ужасная, но они много чего испытали в своей жизни. Для молодежи это какая-то трагическая часть их молодой жизни, в которой будет еще много всего замечательного. Люди нашего поколения, украинцы — это те люди, которые жили последние 20 лет своей жизни, трудовой, профессиональной, с ощущением, что вообще-то все налаживается и жизнь становится легче. Экономически легче. Здесь в Финляндии очень много людей, из моих украинских друзей, которые недавно достроили свои дома, вырастили детей, или родили маленьких детей. И действительно люди жили с ощущением, что уже все неплохо и будет еще лучше. И вот эти люди, в возрасте 40 плюс, оказываются в ситуации, когда ими создаваемый в последние два десятилетия дом, только что достроен и разрушен. Профессионального будущего в Украине у них нет, потому что их города Мариуполя больше не существует и возвращаться им некуда. А при этом в новой стране ты вроде бы в таком возрасте, когда даже язык новый уже учить совсем не то же самое, что детям. Люди такого поколения, действительно, в очень тяжелом состоянии, и я их понимаю.
Меняется ли христианское понимание зла во время войны?
— Летом здесь проводится много молодежных православных лагерей, куда приезжает финская православная молодежь. И я тоже там бывал с украинской молодежью православной. И я помню, что в одном из таких лагерей мне нужно было ребятам читать лекцию, беседовать про зло в нашей жизни. С одной стороны можно поговорить про проблему зла, а с другой стороны, ты знаешь, что у тебя вот в этой группе есть десятилетний мальчик из Бучи, у которого расстреляли в Буче папу, а он с мамой потом туда еще приезжал на опознание и на похороны. Для этого мальчика вопрос наличия зла в мире — не философский вопрос. И ты не можешь ему рассказывать об этом со ссылками на древних философов, и даже со ссылками на Священное Писание. Когда ты рассказываешь людям про зло и как это мы воспринимаем, как христиане, и ты это делаешь, глядя в глаза человеку, у которого в Буче погиб отец, то это, конечно, совершенно по-другому получается.
Что вы отвечаете людям на вопрос: «Как Бог допускает ужасы войны?»
— Один из даров, который Бог даровал людям, это дар свободы. Люди своей свободой могут пользоваться по-разному. Они могут использовать ее во зло и самим себе, и ближним. Именно это мы видим и во время Мариуполя, во время продолжающейся агрессии против Украины. Та свободная воля, которая у людей есть, и которая была использована во зло, и приводит действительно к тому ужасу, который мы видим. Значит ли это, что Бог должен отнять у людей свободу и превратить их в что-то другое? Я не думаю, что мы бы хотели на самом деле такого. Но за действительно свободный выбор всем нам так или иначе приходится держать ответ. Мы, как христиане, на это можем говорить, что Христос там уже был. Он был там же в своей земной жизни. И он был там же с ними, когда они сидели в мариупольском подвале. Люди нам рассказывают об этом. Потому что для многих из этих людей, которые действительно провели месяцы в подвалах Мариуполя, это для них был первый, может быть в жизни, опыт настоящей молитвы. Такой, которая большинству людей, которые не оказывались такой ситуации, даже и не снилась. Так что, конечно, люди с одной стороны столкнулись со злом, а с другой стороны, для людей это пребывание в мариупольском подвале было таким важнейшим опытом общения с Богом.
Как вы оцениваете позицию Патриарха Кирилла по отношению к российскому вторжению в Украину?
— Когда 24 февраля началась российская агрессия против Украины, многие мои православные друзья, живущие в России, первое время думали, что в этой ситуации Патриарх Кирилл действительно сможет сказать, что Россия — это его паства, но значительная часть православного населения Украины тоже, как считал Патриарх Кирилл, его паства. И по этой причине он никоим образом не может поддерживать войну одной части своей паствы против другой. И мы видим примеры такого отношения, потому что, когда была антитеррористическая операция украинской армии на Донбассе, киевский митрополит Онуфрий — это не поддерживал. Именно по этой причине, что с одной стороны паства украинской православной церкви и с другой стороны паства украинской православной церкви. Поэтому мы не можем поддержать ни ту, ни другую сторону, кроме как сказать: «Остановитесь и прекратите убивать друг друга». Многие думали, что Патриарх Кирилл тоже так поступит, но так не получилось. К большому сожалению он по каким-то своим причинам решил солидаризироваться не со своей пастой, страдающей и гибнущий, а со своим правительством, со своим государством. Да, он гражданин Российской Федерации, и этот государственный момент, видимо, оказался для него более важным. Понятное дело, что и в Украине и в других странах люди не могут после этого воспринимать Патриарха, как своего господина и отца.
Сможет ли российское общество переработать опыт преступной войны, в которой его страна выступила агрессором?
— Если это сравнивать с тем, что произошло с немецким народом после войны, то здесь очень важно, что по германскому законодательству Вторая мировая война была совершенно официально объявлена нелегитимной. Награды, которые получали люди во время войны, они были аннулированы. А, скажем, медицинское обслуживание ветеранов Вермахта не было аннулировано. А их награды и чины были. Потому что государство, которое ввергает своих граждан в такой ужас, оно, с одной стороны, несет ответственность за то, чтобы черное было названо черным и преступления, которые были совершены, были названы таковыми. Это очень важно, чтобы люди это понимали. А с другой стороны, государство не отказывается от людей, которые по ходу такой государственной политики получили ранения, увечья и так далее, а продолжает лечить вплоть до наших времен тех, кто еще остался в живых. Мне кажется, это очень важно, чтобы русские люди и российское государство, и последующие поколения знали, что это было преступлением и братоубийством. Это должно быть названо таковым. И люди ответственные, наверное, должны нести ответственность за это. А с другой стороны, действительно, государство и будущее российское государство, мне кажется, должно нести ответственность за тех, кого оно ввергло в этот кошмар, как с украинской, так и с российской стороны.
