Иван Вопилов — рок-музыкант из Харькова. Русскоязычный. До войны не испытывал проблем из-за того, что писал и пел песни на русском. Раньше Харьков считался русскоязычным городом, сейчас там стараются больше говорить на украинском. В интервью «Очевидцам» Иван рассказал, почему перестал слушать некоторых своих рок-кумиров, из-за чего россияне не могут сменить власть в своей стране, и почему считает, что Навальный не проиграл.

Расскажите о себе.

— Рок-музыкант с планеты Земля. Родился и вырос в городе Харькове. Учился там же. В общем, как-то так. Ни в самых дешевых и вредных крыльчиках. Живи в окно, будем насвяты. Мне решает остаться золотого и добыча.

Расскажите о Харькове, что это был за город до войны.

— Самый лучший город и до войны, и сейчас. Для меня он самый лучший априори, потому что родной, но и, кроме того, действительно замечательный город, очень комфортный для жизни, там замечательные люди. Это, в принципе, считается студенческая столица Украины, потому что там очень много учебных заведений, всяких НИИ. Там, кстати, впервые в Союзе, и это второй был случай в мире, когда расщепили АТОМ в районе Пятихатки, да, там есть НИИ Фистеха, вот. Чистый, аккуратный, ухоженный. В общем, да, харьковчане очень много могут рассказывать про свой город, насколько они его любят и насколько там клево.

Вы русскоязычный музыкант. Были ли у вас в связи с этим какие-то проблемы в Харькове?

— Никаких. Никаких, потому что, во-первых, большинство харьковчан русскоязычные. Ну, сейчас уже не знаю, я там, в общем, давно не был. Многие сознательно перешли на украинский, потому что у них, естественно, вот… русский язык ассоциируется с агрессором. Я такой подход не поддерживаю, но понимаю, почему так происходит. То есть для меня лично это мой язык, я его никакому агрессору не отдавал, поэтому в принципе менять его в себе я тоже не собираюсь, отказываться не собираюсь. А кто-то наоборот шутит, например, что это трофейный язык. Но в любом случае проблем с этим точно не было никаких до войны. То есть я нормально, например, мог выступать в Харькове, и не только в Харькове, в общем, бывали туры и по Украине. У нас, как минимум, еще и не запрещают его, потому что не позволяет Конституция что-либо запретить, какой-либо язык, у нас 10-я статья есть. Я сейчас понимаю, что уже запроса от общества этого не будет на русскоязычное творчество, ну, он будет, но очень мало. И поэтому еще и индустрия не захочет, естественно, с этим связываться. В общем-то, она с 2014 года, индустрия, вот как-то сторонится этого по понятным причинам, к сожалению. Поэтому я понимаю, что в общем-то в дальнейшем мне жить в Харькове уже не вариант. Но, тем не менее, раньше проблем точно не было никаких.

Вы говорите на украинском языке?

— Так, здесь, но я размовляю украинскую мову досконалну, довольно вправду спелкуюся. Я могу сказать, что, несмотря на то, что харьковчане в большинстве своем русскоязычные, украинский язык харьковчане знают все. И умеют на нем разговаривать вполне грамотно.

А почему вы не хотите петь на украинском?

— Не хочу. При всем уважении, искреннем уважении к украинскому языку, к украинской музыке, ну, так сложилось, что мне не близка украинская поэзия, украинская музыка. Я могу с профессиональной точки зрения посмотреть на нее и сказать, что она действительно интересная, там есть на что обратить внимание, украинская музыка, там есть действительно самобытные, какие-то авторы, самобытные какие-то там произведения у них очень интересные. Но бывает такое, когда что-то близко, что-то не близко, это уже индивидуально для каждого. Поэтому, ну и плюс, плюс еще тут такое дело, что не хочется, как это сказать, не хочется оказывать такую честь Путину и его тусовке, скажем так, чтобы вот в моем творчестве что-то настолько радикально было с ними связано. То есть я… Я говорил на русском языке еще до того, как Путин пришел к власти. Мои родители говорили до того, как возникла Российская Федерация, а бабушка с дедушкой говорили на русском до того, как Путин родился. Поэтому я не собираюсь от этого всего отказываться. Это мой язык.

Как война началась для Харькова?

— Я могу вспомнить конкретно, как для меня это все началось. Я даже забегу чуть-чуть дальше. Я помню хорошо 22 февраля. Замечательный был день, замечательный вечер. Я тогда по центру города гулял с одной красивой девушкой. Долго гуляли, уже там заполночь сильно. Загулялись. И потом уже, когда пришло время разъезжаться…

Вот в центре, на площади Конституции я ее посадил на такси, а сам думаю такой: ну вот что-то как-то не хочется сразу уезжать. Вот я пройдусь по городу, то есть это уже был примерно час ночи, и город как-то всем своим видом, всем своим вайбом мне как будто бы говорил: мол, братан, не едь сразу, пройдись, прогуляйся, поверь, у тебя далеко не скоро будет снова такая возможность прогуляться по ночному Харькову.

И я как-то пошел сначала по Сумсковой, это у нас главная улица в городе. Потом там, в таком месте, называемом Стекляшка, встретил двух своих приятелей — одного музыканта и другого поэта. Они ждали заказа из Макдональдса, а я зашел в Кулиничий взять кофеечку. И мы постояли, потрещали об искусстве, все было так интересно, все как-то так душевно было в этот момент. И потом, когда они уже там пошли домой, я пошел дальше.

Вот я там шел, шел, шел, потом в какой-то момент подумал: ладно, все, я уже подустал, наверное, все-таки закажу такси, поеду к себе домой на Алексеевку. И тогда уже доехал.

Следующий день был, в общем, обычным днем. Вечером я пошел на тренировку, потом вернулся домой, и вот как-то ближе к полуночи почему-то у меня стало возникать какое-то такое неспокойство. У меня такое бывает, когда я чувствую, что какая-то лажа должна произойти. Вот какая-то совершенно серьезная лажа. Независимо от моих каких-то решений, вот что-то плохое произойдет. И оно как будто бы кричало внутри меня. Я думаю: да что ж такое, да что ж происходит? Спать вообще не хотелось, не мог ложиться спать. Думаю: да что ж такое.

Я до конца не верил, что реально это все произойдет. Но вот оно как будто бы во мне все бурлило и кричало. И в 5 утра я все-таки заставил себя: думаю, нет, надо все-таки лечь спать, вот сейчас лягу спать, глядишь, может быть, получится уснуть. И я ложусь, а глаза все равно вот так вот открыты, и не могу. И слышу где-то за окном такие взрывы.

И я такой: это что за хрень? Думаю, нет, ну, наверное, какой-то придурок фейерверк запускает. Хотя потом думаю: так, стоп, со среды на четверг в 5 утра? Это насколько нужно быть придурком, чтобы запускать фейерверк? В общем, мы уже все поняли, насколько.

Потом думаю: не, ну, может, показалось. Ну, или мало ли что в городе могло взорваться. Кто его знает. Не, наверное, показалось. И я слышу шаги мамы в мою комнату. Думаю: похоже, не показалось.

Мама заходит в комнату, и я такой ей: это что такое? И она так вот смотрит в сторону окна с такой горькой иронией: “Это наши братья”.

И вот тут мне стало страшно. Вот тут я уже понял, что это не показалось. Это, знаете, как у ребенка бывает: когда ему кажется, что что-то плохое произойдет, и он старается обратиться к родителям, чтобы спросить, все ли нормально. И родители, как правило, лучше знают про эту жизнь, про этот мир. Они могут разрулить ситуацию, типа “Да все нормально, это то-то и то-то”.

И вот у меня как будто бы с детства была последняя надежда на то, что сейчас мама скажет: “Это там то-то и то-то”. Оно неосознанно было. То есть я, понятное дело, мозгом уже осознавал, что происходит.

И вот тут мне стало страшно. Я помню, что в горле пересохло. Я быстро говорю маме: “Так, срочно в ванну, там нет окон, потому что если будут лететь осколки, может поранить”. Мы зашли. Я тут же начал строчить, писать на телефоне.

Первым делом позвонил бывшей, разбудил ее. Она такая: “Вань, Вань, не так, все нормально, нормально”. Потом я спросил у друзей, которые живут в том районе, с чьей стороны звучало это все. Это как раз те самые Пятихатки, где расщепили атом когда-то. Они самые северные, просто там до Белгорода рукой подать.

Я спрашиваю: “Не спите?” Они такие: “Куда там спать”. Я говорю: “Что, живые, целые?” Они такие: “Да-да, уже вещи пакуем”.

Я говорю: “А что-то видно вообще в окно?” Они такие: “Ну, что-то горит, что — не знаем”.

И я в ту ночь так и не уснул. Я тогда помню: всю ночь мы там. А главное, мы зашли тогда в ванную. Мама выходит, возвращается такая и говорит: “Глотни Бехеровки, буквально маленький глоточек — тебе сейчас поможет”. Я говорю: “Уже”.

Я такой: “Окей”. Мама была права. Помогло.

Был ли страх, что российская армия войдет в город?

— Конечно. Был такой страх. Она, кстати, даже очень ненадолго заехала в лице четырех тигров. Такая бронемашина, вот, больше джипа, меньше батареи. Как выяснилось, это они попытались заехать. Харьков на этих тиграх и в общем-то я так и не понял зачем это было да я не разбираюсь в военных делах я максимально не военный человек может быть конечно кто-то мне сможет объяснить в чем был смысл этого перформанса но они ну как бы без какой-то либо поддержки в виде там авиации какой-нибудь там не знаю каких-нибудь танков они просто заехали несколькими машинами быстро сгорели и и были так новые то есть ладно я понимаю вот могли отдать такой приказ эти уроды которые им, собственно, отдают приказы. Но что было в голове у этих людей, которые, в общем-то, неужели они не понимали, что это второй по величине город Украины, который хорошо охраняется и который, в общем, ну они не доживут до вечера. Один из них был подбит и сгорел вот совсем недалеко от моего дома, там может быть метров 500 в километре. На перекрестке другой, ближе к центру третий, еще где-то. То есть они вот сразу, никто из них там нигде не закрепился. Я не знаю, может быть, кого-то из них взяли в плен, но вряд ли. Скорее всего, то есть они вот просто заехали и все.

У вас есть представление, как много домов разрушено в Харькове?

— Не знаю, сколько. Ну, какие-то, опять же, какие-то восстанавливают. Восстанавливают некоторые достаточно быстро. Некоторые не подлежат восстановлению. Ну, у нас больше всего пострадал район Северная Салтовка. У нас есть такой район. Это, в общем-то, самый большой жилмассив. Он занимает три административных района. И вот северная его часть, она пострадала больше всего.

А как много людей уехало из Харькова?

— Тоже много. Ну, до войны было в Харькове полтора миллиона официально. Сколько сейчас? Не знаю, я допускаю, что уже может быть даже меньше миллиона, но с другой стороны, многие из тех, кто покидал, уже вернулись. Несмотря на то, что там все еще опасно, ну, по крайней мере, там стало чуть безопаснее, когда наши силы оборонные освободили Харьковскую область, вот большую часть освободили от оккупантов и хотя бы до Харькова перестало доставать РСЗО. реактивная система залпового огня, это всякие там грады, смерчи, вот это вот все. Ну, ракеты, конечно, достают, или там вот эти вот КАБы, ФАБы. Самолеты не залетают уже, опять же, в начале войны было, это очень громко истребители, когда пролетают, особенно, когда на сверхзвук приходят, мы в подвале сидели, слышали. Вот тогда, кстати, и приняли решение уезжать. Вот они тогда по-быстрому так позалетали, поняли, что им там не сильно рады и больше не залетали вроде как. Но, по крайней мере, там стало чуть безопаснее. Хотя, опять же, из Белгорода лететь ракете секунд 30, может 40. Для того, чтобы ПВО раздуплилось, нужно пару минут. Поэтому не всегда успевает среагировать. Бывает такое, что сначала слышен взрыв. а потом начинает быть сирена.

Самое ваше страшное ощущение за три года войны?

— Самое страшное? Ну, они бывали в разные моменты и разного характера. Разного характера. То есть, вначале действительно, ну, вот этот был момент, когда я выбежал и слышал очередь недалеко от себя. Вот это было очень страшно, да. Или сам момент, когда я понял, что началось, когда до последнего не хотел верить. Что оно будет, но оно началось. Вот это тоже было достаточно страшно. Бывали моменты, когда, допустим, кто-то из близких, там, нельзя дозвониться человеку, а ты знаешь, что там вот как раз были прилеты где-то в тех краях, и ты звонишь, а он там, допустим, в подвале, или у него там, не знаю, или попали в вышку сотовой связи, допустим, и там со связью стало плохо. Ну, такие моменты, конечно, бывали страшные, да.

Три года войны. Как они, на ваш взгляд, изменили Украину, Россию и мир?

— Наверное, стало все чуть более однозначно. Но опять же, смотря что считать Россией. Если то ОПГ, которое сейчас оккупировало Россию и часть Украины, Кремлевская ОПГ, Путина компания, то насчет них, ну как бы и раньше была вполне однозначная позиция, а сейчас она, естественно, только укоренилась.

Касательно россиян — ну я помню, как я в начале войны призывал, мол, типа, ну возьмите да снесите эту власть ужасную, ну типа вот у нас же когда-то получилось дважды, а у вас почему нет, неужели вы настолько другие и все такое. Но потом как-то я, во-первых, понял, что слишком много переменных в этом всем. Люди в общем может быть похожие, но разная форма правления, разные там другие факторы.

Я общался опять же с теми россиянами уже во время войны, там и петербуржцами, там и москвичами, которые ходили на протесты, и они все рассказывали одинаково, что во-первых, сколько бы их не пришло, всегда ОМОНов в два раза больше, то есть видимо ОМОН там себя чувствует прям очень хорошо, вот эти вот самые, так называемые космонавты, в шлемах вот с этим всем. А плюс протестующие — это в основном, ну, там, интеллигенция. Ну, как бы, что может какой-нибудь там субтильный питерский поэт, тонкий и звонкий, против вот этого вот, вот этой вот груды мяса, вот, весь в этих доспехах.

Плюс рассказывали, опять же, и питерские, и москвичи, что если их ловят, а их там ловили, в общем-то, в большом количестве, увозили не в ближайшее какое-нибудь там отделение, а куда-нибудь в какие-то спецприемники, куда-то далеко в область, держали там, пока у них не сядет телефон. Вроде как даже там, по-моему, деньги отбирали, значит, и дальше выпускали. То есть без денег, с полностью севшим телефоном, не давали зарядить. И типа добирайся до города как хочешь.

И даже мне один человек, который когда-то был из Москвы, сейчас уже в Германии живет, рассказывал, что они даже как-то наладили целую волонтерскую сеть чуваков, у которых есть машины. Они просто по тем маршрутам, по которым могут идти эти протестующие, ездили и забирали их, чтобы хотя бы довезти до города, там, может, чайком напоить, бутеров каких-то дать. Вот.

И я понимаю, что теоретически когда-нибудь возможно свержение этой власти, но не сейчас. Сейчас, во-первых, это вся гбэшная гниль проползла вообще везде, как метастазы. Во-вторых, ну, если, допустим, в Украине тогда, в 2014 году, был, в общем, раскол парламента, и парламент больше поддержал протестующих, а у нас, если что, в Украине парламентско-президентская форма правления. То там нет, там все пляшут полностью под дудку монарха, там все его боятся, не знаю почему.

То есть я больше, например, даже допускаю внутриэлитный переворот. Но, тем не менее, в любом случае… Я понимаю, что и там, и там есть люди, и там, и там есть люди, которых можно уважать. Есть много россиян, которые выехали, например, артисты, такие как Нойз МС, Монеточка, Порнофильм, Гребенщиков, Макаревич, Каста. Этот список очень долго можно перечислять. Которые ездили, играли большие туры, которые там и до сих пор продолжают это делать, которые собирали большие деньги на помощь украинцам, пострадавшим от этой войны.

Вот и вот, ну я же не буду их как бы сопоставлять с российской верхушкой, естественно, они понимают, что происходит. Я в любом случае понял в какой-то момент, что бесполезно кому-то что-то объяснять. Вот это я точно понял, потому что те, кто могут понимать, что происходит, они уже и так все поняли еще в двадцать втором году, а те, кто там все равно топит за эту власть, ну короче, условно говоря, всякая вата. Им бесполезно что-то объяснять, их проще просто послать по известной траектории и просто не вступать в этот диалог, не портить нервы.

Вы были среди тех, кто пришел на митинг памяти Алексея Навального в Праге. Почему?

— Для меня это было важно, потому что, во-первых, я всегда поддерживал Алексея Навального, как и, в принципе, российскую оппозицию. Ну, таким образом, почтить его память. Во-вторых, поддержать тех, кто пришел, тоже почтить его память, потому что… к ним я тоже отношусь с уважением. Людей, которые даже во время всего этого террора так мыслят, я в них вижу единомышленников.

Как вы считаете, почему Навальному не удалось победить Путина?

— Наверное, он просто переоценил свои физические возможности. К сожалению, но… С другой же стороны, пока не получилось. Тот факт, что Путин боится его, даже мертвого. Уже говорит о том, что Навальный не проиграл. Да, физически его больше нет. Но если та власть его, даже его имя не боится теперь, значит, он продолжает жить как идея. Значит, он будет отражаться своими мыслями, своими идеями в глазах каждого свободного россиянина, каждого человека там. Кто-то из них может протестовать, кто-то из них может уехать и все равно как-то помогать. Кто-то из них служит в батальоне «Свобода России» или в РДК где-нибудь. В любом случае, он личность, которая не проиграла. Он до последнего все равно улыбался и ни разу не показал себя как жертва. По нему это было видно. Грубо говоря, над ним издеваются, его пытаются каким-то образом сломить, а он все равно улыбается, шутит остроумно достаточно и рисует сердечки своей жене. О чем нужно говорить? Это храбрейший человек, поэтому, конечно, его можно уважать за это. И я считаю, что пока что он не проиграл.

Что вы думаете о заявлениях Трампа о том, что это Украина начала войну?

— Вообще до конца не понимаю, что происходит сейчас касательно Трампа и его этих заявлений. Есть очень много разных версий. Кто-то считает, что это просто для того, чтобы набить себе каких-то рейтингов. Да, о нем действительно все говорят больше, чем о ком-либо другом. То есть все отодвинулось на второй план. И Израиль, и Украина. Все говорят Трамп, Трамп, Трамп. Кто-то говорит, что возможно он как… Как один криминальный авторитет заигрывает с другим криминальным авторитетом, понятно каким, чтобы как-то прощупать его, чтобы потом уже начать реальное взаимодействие. Кто-то говорит, что он просто мозгами поехал. Я понятия не имею, что это может быть. Я не думаю, что он прям тупой. Мне кажется, что он понимает, что происходит. Но в этом, возможно, есть какая-то еще цель. А вот какая цель, это время покажет. Насколько это там… там, перехитрить Путина и как-то в нужный момент ударить. Либо наоборот, слить нас, что называется, вот этого не хотелось бы, конечно. Время покажет. Я не знаю, что сейчас в этом плане говорить. Как правильно заметил Максим Кац, он много-много говорит сейчас и пока еще ничего не сделал. А вот все зависит, ну вот в этом ключе, по крайней мере, все зависит от того, что он сделает в следующем. Посмотрим.

А что скажете о Зеленском?

Speaker 0 | 22:44.904
У Зеленского действительно есть поддержка в Украине, и ты это четко выразил на своем примере, сказав, что полностью его поддерживаешь и готов проголосовать за него снова, если он решит баллотироваться. Это личное мнение, конечно, отражает настроения части людей, и похоже, таких, как ты, немало.

Что касается остальных политиков, ты упомянул, что особо не вникаешь в их дела, и это тоже понятно — у каждого свои приоритеты. Но ты прав, что исследования подтверждают популярность Зеленского. Например, Киевский международный институт социологии (КМИС) — это, скорее всего, тот институт, о котором ты говорил, — регулярно проводит опросы. По их данным, в феврале 2025 года доверие к Зеленскому составляло 57%, что выше 52% в декабре 2024-го. И это действительно больше 50%, как ты и сказал. А после громких заявлений Трампа, где он назвал рейтинг Зеленского чуть ли не 4%, поддержка могла еще вырасти — люди часто сплачиваются вокруг лидера, когда на него нападают извне.

Твой акцент на том, что Зеленский не поддается на провокации вроде уступок по ресурсам, тоже интересен. Похоже, ты ценишь в нем умение разбираться, что подписывать, а что нет. И правда, его действия показывают, что он старается держать ситуацию под контролем, особенно в такое сложное время. Чуйка, как ты выразился, у него, видимо, и правда работает — иначе сложно объяснить, как он до сих пор удерживает такую поддержку, несмотря на войну и все давление.

У многих сейчас есть ощущение, что все ценности свободы, демократии обнуляются, и мир катится в пропасть. А у вас есть такое чувство?

— Это все просто не более чем громкие слова. Такие же громкие слова, как патриотизм, традиционализм, толерантность, еще что-то в таком духе. не более чем громкий слаб от которой можно подписывать какие-то у кого-то это личные какие-то потребности там ну вот как ну опять же спекулировать на этом всем как было в песне умной замси кто не либерал тот патриот а кто не патриот тот либерал вот и там дальше дядя столько из казны мы не забирал но дядя нужен капитал на капремонт то есть вот хорошо отражено это все поэтому Такие вещи, как действительно демократия, ценности, они у каждого свои, каждый по-своему это все видит. Мне кажется, что во мне это все не поменялось. Мне кажется, что и политические взгляды тоже, они какие были у меня, давай не такие оставим.

Среди ваших российских друзей рок-музыкантов больше тех, кто вас разочаровал, или наоборот, тех, кто поддержал Украину?

— Наверное, больше тех, кто все-таки поддержку Украине высказал. Были и те, кто разочаровал, и среди моих каких-то знакомых я с ними, естественно, больше не общаюсь. Были и те, кого я слушал в плеере и прям разочаровали, разочаровали.

Ну, например, мое самое большое разочарование за весь этот период — это группа, которую я слушал, в общем, наверное, полжизни, еще там со школьных времен. Мне очень нравились их песни. Это группа «Пилот», питерская. Я и когда-то на концерте у них бывал. И вот там, к сожалению, да, я прям удивился, потому что, ну, скажем так, они были одними из главных моих ориентиров в творчестве, в том числе я, когда учился писать какие-то там протестные, социальные, антивоенные песни, то в том числе у них учился.

И я помню, когда в самом начале войны, опять же, мы сидим в подвале, там наверху что-то громыхает, даже не хочется знать, что, и смотреть, что там на поверхности, потому что громыхает там все. И я там листаю всякие новости, всякие каналы в телефоне и натыкаюсь на пост их фронтмена Ильи Черта — это у него псевдоним такой — касательно вот этого. И он такой, исполненный пафосом, этот пост был, что вот там типа: «Президент сказал бой — значит бой, вот что, если мы все в одной лодке, значит, вот не надо в разные стороны, оттонем потом, будем разбираться там». Что вот это вот, там, человек и государство как муж и жена.

И вот что, даже если жена чудит на каком-то там корпоративе, то он должен быть на ее стороне, чтобы потом дома уже утром, значит, там, по-отцовски сдвинув брови, с ней поговорить. А до этого нужно быть на ее стороне. Думаю, боже, да ты серьезно? Типа, ты о чем ты вообще говоришь? Что это такое вообще, типа? И хочется сказать: «Илья Леонович, переслушайте свои, блин, первые альбомы. Особенно альбом «Война» и альбом «Рыбок, рот и свинья». Очень классные песни там есть, ну серьезно, вот послушайте их». Я же когда-то заслушивался их.

Но это же противоречит тем вещам, которые он там рассказывает. А просто там альбомы эти выходили, по-моему, где-то в 90-е, нулевые, где-то в тех краях. Как сказал один мой друг, ну просто протест тогда слишком хорошо продавался. Но я понимаю, скажем так, опять же, да, я понимаю, что, во-первых, человек мог действительно банально поменять свое мнение касательно этого всего. Человек мог банально постареть и там вот превратиться в такого вот конформистского брызжащего деда.

Человек мог посмотреть не тот канал, там ошибиться и все такое. Мог и тогда быть каким-то действительно, может быть, лукавил, я не знаю. Но… Я перестал их слушать не потому, что они теперь враги, поэтому я, как нормальный патриот, должен теперь слушать не их, а других. Нет, дело не в этом.

А в том, что что-то подсознательное во мне немножко сломалось, и я не слушаю их, потому что мне их песни теперь кажутся просто неискренними. И тень ложится на все остальные песни тоже. То есть, если он неискренний в этих песнях, значит и в остальных тоже. И вот поэтому как-то вот я с тех пор у меня не возникло ни разу желание их послушать.

Как война повлияла на ваше творчество?

— Ну, во-первых, очень тяжело пишется. Ну, оно как будто переполнено эмоциями, и нет чего-то такого, что дало бы им ход. Но, в принципе, я могу сказать, что уже потихоньку занимаюсь следующим альбомом. Он будет злой. панкушный, социально направленный, более прямой, однозначный, чем предыдущее творчество. Если предыдущее творчество более легкое, доброе, то там будет злой альбом. И не слушайте хейс. Мы пока не проведем видео, мы на этой теме не успели, и не будем вообще споем.

Вы русскоязычный рок-музыкант. У вас есть план, как вам выжить за рубежом?

— Мне самому интересно. Мне самому интересно, куда дальше двигаться и чего дальше делать, потому что я сам в этом плане в поиске. В поиске, кто потом захочет, например, какой лейбл захочет с этим альбомом работать, вообще, в принципе, с русскоязычным материалом. То есть, кто… В принципе, ну куда дальше двигаться? Я понимаю, что скорее всего на первое время нужно будет делать упор на онлайн, в основном там, а потом уже как-то выходить в оффлайн. Вот, посмотрим, мне самому интересно.

Чего больше всего боитесь?

— Такой вопрос, что, наверное, то, чего люди боятся больше всего, не хочется даже произносить вслух.

О чем мечтаете?

— Да, разного, в принципе. Ну, было бы слишком банально говорить, хочу, чтобы Украина победила, там, а там, путинский режим рухнул, это и так понятно, это само собой разумеется. Поэтому в этом плане, ну, конечно, самореализации. Хочется все-таки найти свое место под солнцем и как-то реализоваться в своем творчестве, чтобы оно смогло найти своих слушателей, чтобы снова выступать, снова ездить, собирать залы больше, чем раньше собирал. Конечно, этого всего хочется.