Игорь Шульман: «То, что ты родился на этой территории – не делает тебя великим»

Игорь Шульман — современный русский художник. Он считает себя именно русским художником, хотя уже много лет живет и работает в Чехии. Шульман — представитель фигуративной школы живописи. Его работы выставляются в галереях, музеях, на международных арт-ярмарках Европы и находятся в частных коллекциях более чем в 50 странах мира.

После начала войны почти полгода Шульман ничего не мог писать. «Эта война буквально разъедала меня изнутри», — говорит Игорь. Но потом снова начал писать и так появилась выставка «Вторжение». Несвойственная для художника серия натюрмортов, на которых «сюр граничит с бредом». «Это и есть русский мир» — считает Шульман. На пятнадцати картинах — впервые в живописи художника — вообще нет людей, потому что «война – бесчеловечна».

Расскажите о себе.

— Я русский художник, живущий вне России. Я живу в Праге уже 25 лет, мне здесь комфортно, удобно, мне здесь работается, поэтому, наверное, я никуда уж не поеду. Кто я больше: русский или чешский? Нет, всё-таки я русский, потому что даже чисто арифметически там я прожил 40 лет, а здесь — 25. Так что у меня всё-таки русского больше, но крышка чешская.

Начало войны как-то повлияло на вашу жизнь? Изменило её?

— Да, сильно. 24 февраля позапрошлого года до сих пор меня меняет. То есть было невозможно, чтобы это пролетело мимо. Это попало прямо сюда и сюда [указывает на голову и сердце], и так там и торчит ржавым костылём. Это совершенно невозможная ситуация, это совершенно немыслимая ситуация, которая всё таки произошла. Я где-то полгода был в шоке, не мог ничего делать, только смотрел новости и погружался всё глубже и глубже в эту историю. Она меня начала есть изнутри, я почувствовал, что меня это рушит. Я ничего не мог с этим сделать. Я с этим с утра просыпался и с этим засыпал. Я, конечно, ничего не писал. Но экономика диктует своё, я же не вишу в воздухе, я всё-таки функционирующий художник, и заказы и какие-то обязательства перед людьми были. Потихоньку-потихоньку я начал расписываться и вписался в эту выставку. Понятно, что выставка именно об этом — она называется «Вторжение». Это вторжение информационного фона, который сейчас вокруг меня и который я так или иначе впитываю, ведь я живу этим фоном. Я стараюсь выкарабкаться, но получается не очень. Посмотрите вокруг — это самое светлое из того, что сейчас происходит у меня в голове. Это какой-то замес сюра с бредом, и в этом я живу.

Расскажите подробнее об этих картинах. О чём они?

— Это главная картина выставки, называется «Первое января». «Первое января», потому что похмелье всеобщее — всечеловеческое. Вся эта выставка без каких-то географических или геральдических меток, но она всё равно про Россию, все это понимает, а я понимаю, наверное, больше всех. Это «русский мир», это утро первого января «русского мира», такое застывшее, неопределённо бредовое состояние, где не действуют законы логики, притяжения, левитируют предметы, что-то падает, что-то поднимается, что-то обозначает время, что-то обозначает место. Это всё глубоко символично, но, в общем-то, прозрачно. Это утро, стол, за которым мы ещё можем представить себе людей. Здесь, в принципе, почти всё человеческое, кроме самой атмосферы. Следующая работа, которая рядом, называется «Первое февраля». Это развитие событий — прошёл месяц, вроде, примерно то же самое, какой-то постпраздничный натюрморт, но тут мы уже с трудом можем себе представить людей за столом, тут из человеческого остались только посуда и мебель, всё остальное абсолютно не принадлежит людям. Но это съедается, выпивается, этим закусывают — то есть это живой стол. Из-за него они встали и ушли, кто они? Сложно сказать. Я до сих пор их слабо вижу, слабо себе представляю, поэтому они и не вошли. Вообще, эта выставка для меня совсем не свойственная, начиная от жанра. За всю свою жизнь я натюрмортов написал, наверное, пять. А тут сразу 15. Я даже не знаю, кто меня больше инспирировал. Мне кажется, через жанр натюрморта можно сказать очень многое, и можно сказать интересно, найти через предметы какие-то новые слова. Вообще, я всегда рисую людей. Мне казалось и кажется, что это гораздо интереснее, чем рисовать предметы или пейзажи. Теперь я понимаю, что нет. Наверное, нужно просто глубже вглядываться в сущность предметов, в сущность пейзажей. В людей мне смотреть проще, чем не в людей.

Люди — обычно главные герои ваших картин, но на этой выставке их нет. Война для вас бесчеловечна, если говорить образами?

— Да. Именно инвазия, вторжение расчеловечивает наше пространство. Вторжение этой войны, этой информации, всего того, что сейчас происходит… Ведь сейчас происходит не только война в Украине, сейчас несколько войн. Мы думаем, что если мы о них не слышим, то они никак на нас не влияют. Это не так, к сожалению. Все войны влияют на нас, потому что они влияют на ноосферу, они влияют на все, что нас окружает. Это разрушительное воздействие мы, может быть, и не сразу слышим, видим и чувствуем, но оно происходит и имеет накопительные действия. Кто-то может с этим бороться, кто-то не может. Я знаю людей, которые совершенно в полной депрессии, ушли в себя и не хотят оттуда выходить, не видят в этом смысла. Я смысл вижу и нахожу в себе силы выползать из этой пропасти. Следующая выставка, думаю, будет уже про людей. Потому что невозможно все время находиться в этом состоянии. Человек умирает в состоянии сопереживания чужой беды. Я точно долго не выдержу.

На ваших картинах с выставки «Вторжение» людей нет. Где они? Вы думали, кто они и куда подевались?

— На некоторых эти люди читаются , на некоторых не читаются даже для меня. На каких-то я могу себе представить людей за кадром, которые зашли на минуточку, а на каких-то я совсем их не могу представить. Да они там и не нужны. Вот мои медведи без вины виноватые. Что там людям делать? Они там лишние. Костюмы от балерин — там тоже в них нефиг делать людям, костюмы и сами танцуют, они умеют это делать лучше, чем балерины. Если здесь и был человек, то он отсюда ушел очень давно и это произошло не вчера, и не позавчера, и больше он не вернется.

Почему, как вам кажется, эта война стала возможна?

— Это очень непростой вопрос. Мир не отреагировал так, как должен был отреагировать на появление новой угрозы. Долгое время Путина воспринимали как милого чудака, который сейчас начнет устраивать новую Россию, эта Россия интегрируется в новый мир, все будет замечательно. Но произошло обратное. Почему-то все сделали вид, что ничего такого и ладно. В Мюнхене в 2007 году ничего никого не насторожило. Человек сказал программную речь о переделе мира, и все мило поулыбались: «Такое у человека мнение». А это оказалось не его мнение, а его программа, которую он осуществляет, в которой он прекрасно себя чувствует, и эта программа претворяется в жизнь. Теперь мы говорим: «Ой, мы не хотели этого. Мы же не думали об этом». Даже те, кто мог это остановить, те авторитетные политики, те авторитетные общественные деятели, которые могли бы повлиять на развитие тех событий — никто ничего не сделал. Если кто-то пытался что-то сделать внутри страны, это всегда заканчивалось очень печально, а вне страны никто и не пробовал. По большому счету, с большой серьезной критикой Путина и его режима никто не выступал. Были санкции, но эти санкции и сейчас есть, их какое-то немыслимое количество, и все они мимо, а как сделать так, чтобы все попадало — никто не знает. Санкциями такие вопросы не решаются, а как они решаются, я понятия не имею. Взрослые дяди должны уметь решать такие вопросы, если у них не сходится мировоззрение, если у них не сходится мнение по тому или иному вопросу, не прибегая к силе. Как — я не знаю. Но наверняка такие ходы есть, наверняка эти вопросы решаются. Это не сфера моего понимания и разумения.

Почему в России так много людей поддержало Путина в этой войне?

— Это естественно. От 70 до 90 процентов коренного народа в любой нации поддерживает абсолютно все, что ему предложат, даже абсурдные вещи. А если еще за эти абсурдные вещи предлагают какие-то немыслимые деньги, как сейчас происходит в России… Они же получают ровно в 10 раз больше за то, что воюют, чем если бы они не воевали. Это самая благоприятная почва для созревания войны, для порождения этих грибов и дрожжей, которые отлично бродят на милитаризме, на насилии, на самости. Это прекрасная почва для этого. Каждый третий идиот считает себя великим. Спрашиваешь: «Почему?» — «Да потому что я русский». Бл**ь, в этом нет никакого величия. То, что ты родился на этой территории, не делает тебя ни плохим, ни хорошим — никаким. Гордиться тем, что человек родился в Чехии — ну, такие тоже есть, но их совсем мало. Гордиться своим происхождением — это очень устаревшая история, она поросла мхом и плесенью. До последнего времени я думал, что уже стерся как русский человек, но вот эта выставка меня все-таки с головой выдает. Она снова выдала мне самого себя, что все-таки я русский, что все-таки это осталось внутри, что как бы я не выдавливал из себя совка по капле, ничего не произошло, он все равно сидит где-то там внутри и, наверное, с этим я и умру. Другое дело — я не даю ему сильно меня тревожить.

Культура и искусство несут ответственность за все происходящее сегодня?

— Да нет, конечно, ничего они не несут, ни культура, ни искусство. Вообще, я хочу сказать, эти вещи переоценены в плане влияния на созревание умов, на общественные настроения. Нет, это все сильно переоценено. Искусство сейчас лежит на 90% в сфере развлечений. Искусству сейчас не до каких-то глобальных копаний, самокопаний. Искусство интернационально, а культура очень национальна. И чешская культура, и немецкая культура, и русская культура — это три разные культуры, хотя мы и считаем, что это все одна культура.

Пушкина обвиняют, например, в имперскости, а следовательно, он тоже виноват…

— Ну, это уже совсем бред. Имперские мотивы… Если выпало в империи родиться, что ж мы с этим можем поделать? Тем более в глухой провинции не каждый может жить, а жить-то все равно как-то надо. Но то, что эти «имперцы» оказали какое-то влияние на формирование умов — нет, конечно. Тех умов, на которые они оказали формирование, может быть, пять процентов, максимум десять. Кто их читал? Как на тебя может оказать какое-то влияние то, к чему ты не имеешь никакого отношения? Тебе пересказал «Войну и мир» в школе учитель литературы, но это не сделает тебя ни лучше, ни хуже. Это никак не может повлиять на твое сознание. Если ты сочтешь за труд и перечитаешь это, то, да, ты поймешь, что ты великий человек — ты осилил такую толстую книгу. Но, опять — это одна книга, она не приносит мудрости. Это просто прочитанная книга, какая бы хорошая или плохая она ни была, это не важно. Да, они создают культурный бэкграунд, но имперскости в нем не больше, чем чего-то другого. Опять таки — это мое мнение. Украинцы имеют другое мнение, и я с ним соглашусь в том плане, что они могут иметь любое мнение, любую точку зрения, и они будут правы. Они считают, что эти литераторы формировали такую российскую позицию? Если они так считают, значит, так оно и есть. Я ни в коем случае не буду ни с кем спорить и отстаивать свою точку зрения, это только мое мнение и больше ничье. Сейчас они имеют право на все, потому что они на стороне обиженных, оскорбленных и униженных, и они имеют право на такие радикальные вещи, мысли, высказывания и позиции. Почему нет?

Вам приходилось сталкиваться с отменой русской культуры, и как вообще к этому относитесь?

— Нет. Здесь русская культура никак не отменилась. Раньше ее если и было чуть больше, то сейчас ее, может быть, чуть меньше. Она старается быть незаметной. Попряталась в тень и сидит, ждет. Что-то мы делаем, собираем донаты на Украину с любого культурного мероприятия, что-то продаем, донатим, потому что без этого уже как-то и не мыслится. Кто на что донатит: на ЗСУ, на гуманитарку, мы вот собираем на протезы. Абсолютно все важно, на что бы ни собирали. И да, это обязанность русских людей и русской культуры — говорить сегодня об этом, помогать, формировать позицию, высказывать своё отношение. Если художник говорит: «Да нет, я мимо политики», то мы это уже все слышали. Сколько лет мы все были вне политики, нам это было не интересно. А теперь — ой, война.

На рубеже 19-20 веков мощнейшим антивоенным высказыванием была живопись Верещагина. Сейчас такое возможно?

— Скорее нет, чем, да. Да, это было очень мощное художественное высказывание, которое прозвучало, вызывало скандал, но не прекратило войну. Ни искусство, ни культура никогда не прекратят ни одной войны. Это глубочайшее заблуждение. Мы не про это. Мы про жизнь, а война про смерть. Мы никак не можем повлиять на смерть, мы можем повлиять только на жизнь. Я за эти 2 года написал одну картину про войну. Очень хотел, меня прямо разрывало написать, но танки, пушки, самолеты, это как-то не то. Я никак не мог найти образ сегодняшней войны. Все-таки нашел — этот дрон с гранатой. Это единственная картина на жутком фоне жуткого военного неба. Такое небо не может быть в мирное время ни по цвету, ни по состоянию, ни по настроению. Оно абсолютно безнадежно. Дым, облака, что там — непонятно. Это все грязь, грязь, с неба грязь, снизу грязь, со всех сторон душно и грязно. И когда прилетит этот маленький Азраэль и сбросит тебе на голову гранату — никто не знает. Это такой жуткий символ этой войны — маленький дрон. На вид он совсем не страшный и безобидный, но творит жуткие вещи. Все остальное не про войну, но про войну. Все равно одно вытекает из другого. Может быть, оно выглядит слегка иначе, может быть, оно выглядит слегка по-другому, но это все равно мой ответ на вторжение.

Как вы думаете, как надолго эта война?

— Я недавно слушал одного замечательного астролога, и мне показалось, что в его словах много правды. На основании чисто астрологических наблюдений, которые идут с человечеством всю свою историю, в такие годы, как будущий — до этого, например, 41-й, 53-й, 17-й — планеты встают в совершенно роковую линию. Это не значит, что будет какой-то апокалипсис, всемирная катастрофа. Построение планет сметет диктаторов с планеты Земля в течение ближайших десятилетий. А в ближайшие два года: 25-й будет крахом диктатуры, 26-й — концом войны. Мне очень хочется в это верить, это самый приятный прогноз, который я для себя вынес. Ну, а если серьезно, то я думаю, что никто не знает, когда эта война закончится и сколько принесет горя и страдания людям не только в Украине, но и во всем мире.

В контексте этой войны, какой ваш самый большой страх?

— Что она продлится еще дольше, чем я думаю. Самый большой страх, что она будет длиться, и длиться, и длиться, а он будет жить, и жить, и жить. Это мой самый большой страх. Также есть страх, что он Кощей Бессмертный. Я знаю, что пока этот человек жив, ничего не закончится. А если она закончится, то на таких условиях, что лучше бы она не заканчивалась. Но война-то все равно закончится рано или поздно. С его участием, без его участия — вопрос только когда? И вот большой страх, что она будет идти дольше, чем хотелось бы. Вообще, не хотелось ни начала, ни продолжения, ни конца — ничего не хотелось. Но данность такова, что это уже есть, и с этим никто ничего не может сделать. Это самый сложный вопрос, наверное.