Анастасия Лобанова: «Нельзя учить детей вражде»

Анастасия Лобанова работала на кафедре социологии в Университете инноваций и телекоммуникаций в Киеве. Помогала адаптироваться к мирной жизни студентам-переселенцам из Донбасса. После начала войны оказалась в Болгарии, работала волонтером в школе с украинскими детьми. О недопонимании между уехавшими и оставшимися украинцами, разрушающем действии вынужденной эмиграции и об отношении к россиянам она рассказала в новом выпуске «Очевидцев 24 февраля».

Расскажите о себе.

— Меня зовут Анастасия, я коренная киевлянка, в душе педагог, по образованию социолог. До войны работала в университете на кафедре социологии.

Как вы относились к слухам о том, что Россия готовится напасть на Украину?

— Не верилось. В это невозможно захотеть поверить, но такое предположение было. Я помню, как мы это еще с коллегами обсуждали. Мы думали, где прятаться, когда идешь с работы домой, под какую лавочку если что лечь. То есть ты пытался найти хоть какие-то выходы, если вдруг это резко случится. Я собирала тревожный чемоданчик с какими-то медикаментами, отсортировала документы, чтобы просто были. Были еще какие-то подготовленные продукты. Конечно, смотрела на эти речи Путина, на все остальное, и все это воспринималось как-то очень апокрифично. Как можно сказать: «Я к вам приду и за три дня вас возьму». Но мне кажется, люди, которые знают историю и интересуются этой ситуацией, понимали, что если в 2014 году отняли какие-то территории, то прийти к нам еще раз — это просто вопрос времени, тактики и давления.

Как для вас началась война?

— 23-го февраля у меня было закрытие проекта. Это была поддержка студентов-переселенцев с территории Донбасса. Мы праздновали, все было хорошо. И я помню, что прихожу домой, почему-то вечером долго не могла уснуть из-за какого-то необъяснимого ощущения тревоги. Проснулась я злая, потому что было очень громко — я думала, что выгружают мусор. И я была готова к конфликту, думала: «Как вы можете будить людей с утра», а потом понимаю, что там никого нет, а шум продолжается. Начинаются какие-то сирены, а потом я вижу в 6 утра сообщение на телефоне: «Настя не паникуй, началась война». И у тебя невероятный выброс кортизола, адреналина, тебя накрывает, и ты понимаешь: «Ну вот, оно так и случилось».

Что происходило в вашей жизни в первые дни и недели войны?

— Первые дни войны было очень страшно. При том, что я была на самом деле готова к любому раскладу событий, потому что до нападения, когда шли слухи о войне, я думала: «Если что, я возьму и уеду». Потом, когда это началось, ты понимаешь, что, во-первых, ты не можешь оставить любимого человека, а второе, ты спрашиваешь себя: «Почему я должна бежать из дому? Я дома. Кто посмел прийти на мою территорию и изгонять меня отсюда?» Страшно, умирать не хочется, но я была готова ко всему. Я была очень непослушным мирным жителем: в бункер не спускалась ни разу, потому что не считаю это место безопасным, во время сирены, если мне надо было, выходила на улицу, не пряталась. Я где-то неделю спала в ванной, пока не слегла с температурой 39. Вернулась в комнату, думаю: «Все. Мне без разницы. Я сплю в комнате». У меня еще стояла ёлка, она была под потолок, я ей перекрывала балкон, на себя накладывала подушки, на ноги что-то поменьше, сверху побольше и на лицо что-то большое — под этим всем спала. Я думала: «Что-то где-то оно придержит. Потому что если прилетит, то прилетит». До сих пор помню, у меня на руке, вот тут, была написана моя группа крови, несколько номеров телефонов, адрес любимого человека. У всей моей семьи, у моих друзей, родственников, коллег была сильнейшая паника. И это невероятное давление: все куда-то бегут, все куда-то прячутся. И очень тяжело устоять под этим давлением, когда ты один. Тебе кого-то нужно успокоить, от кого-то нужно защититься, принимать какие-то решения и мой партнер — это была моя единственная, наверное, радость и спокойствие.

У меня была позиция: я дома, никуда со своей родины не бегу, остаюсь с любимым человеком. А семья хотела уехать, и чтобы я уехала — чтобы все уехали. Когда у тебя на весы становятся твои родственники или семья, которую ты начинаешь заново создавать, что-то новое между семьей и любовью — это самый ужасный выбор, который может встать на пути человека. У меня не получилось. Меня сломали, и я уехала. Я понимаю, что в этот момент я была нужнее семье, потому что очень взрослые родители, очень много страха, и им лучше будет выехать, а я была единственной поддержкой и опорой. Но то, что я уехала, то, что я оставила, я не простила себе до сих пор.

Первое время у меня было только вот два вопроса: «Как ты могла бросить?» и «Что делать дальше?». И когда спустя два месяца я оказалась в кардиологическом отделении, я лежала и думала: «Они защищают мою страну, они умирают, чтобы мы жили, а я лежу тут и копыта отбрасываю». Это было связано с сердцем и невралгией. Было тяжело, потому что, во-первых, война, а во-вторых, я в чужой стране, я все оставила, все бросила, с этой невероятной болью, стрессом и травмами. Понимаешь, что все планы, которые были — рухнули.

Чем вы занимаетесь в Болгарии?

— Я пошла учителем-волонтером в школу украинских деток. У меня был класс. Было очень сложно. Мы пытались сохранить какую-то образовательную программу, но многие родители собирались оставаться здесь надолго. Поэтому я пыталась работать и над социализацией, и над небольшой этнической трансгрессией, чтобы они как-то вливались во все. Но ни о какой учебе речи быть не могло. Как ни вдохновляй, у них на занятиях война, на рисунках война — у них везде война. В их возрасте очень сложно это осознать. Тут взрослый ты не можешь понять, что происходит, что делать дальше, а когда ты маленький — это ещё сложнее. Но они работали над собой. Было видно, как они старались не сдаваться, пытались знакомиться, пытались учить язык. Им сложно, но их старания видно, и это не может не восхищать. Очень много было моментов конфликта в коммуникации между болгарскими и украинскими детьми, потому что были родители, которые за Россию, и родители, которые за Украину. Я считаю, что посвящать детей в политику — это огромная родительская ошибка. Потому что нельзя детей учить вражде. Если хочешь — научи ребенка любить страну. А враждовать его научит жизнь. Но детей посвящали в политические аспекты, и они это просто не вывозили, несли в себе обиду, мысли и мнения своих родителей. Все улыбки, веру, хорошее настроение, что я могла в себе наскрести — я все это отдавала им. Я помню, что я приходила домой опустошенной, потому что у тебя этого мало, но ты все отдаешь им, чтобы они чувствовали себя хорошо. Но меня это спасало.

Как вам живется в эмиграции?

— У меня не произошла адаптация и социализация, потому что я была из тех людей, которые не осуждали других, которые улыбаются и гуляют во время войны, но себе этого позволить я не могла. И только спустя месяцев шесть я начала хоть как-то выходить в люди, знакомиться, посещать какие-то мероприятия, как-то в это все внедряться. Потому что мало того, что ты не можешь себе позволить радоваться, прыгать, улыбаться, но ты и не хочешь этого. Ты приезжаешь в чужую страну, и в чужой стране ты никто. Каким бы ты ни был классным специалистом, каким бы ты не был востребованным человеком на родине, здесь это нужно снова доказывать.

Существует ли непонимание между украинцами, оставшимися в своей стране и эмигрировавшими?

— Создается конфликт на основе того, что они «там» не понимают, что ты чувствуешь «здесь». Им кажется, что если ты уехал, то у тебя все хорошо. Ты ни за чем не следишь, живешь своей жизнью, зарабатываешь, пьешь кофе, у тебя нет комендантского часа, сирены — у тебя все классно. Я не буду сейчас выступать за то, что нам или им тяжелее. Всем тяжело, абсолютно всем. Но есть момент, который они не осознают. Когда ты находишься «там», ты знаешь, что происходит. Когда ты находишься «здесь» — все, что у тебя есть, это новостной канал в телефоне. И каждый раз ты смотришь и понимаешь, что любая фотография, которая сейчас вылетит — это может быть твой разрушенный дом или дом твоих близких. Ты в полном неведении. То есть мало того, что к тебе эта информация доходит позже, так ты еще абсолютно обезоружен ею.

Как вы сейчас относитесь к россиянам?

— Я не агрессивный человек. У меня нет вот этого: всех расстрелять, повесить, уничтожить. Но мне противно и тяжело, и я считаю, что так будет очень долго. Не знаю, сколько должно пройти столетий, чтобы это исправилось. Я не смогу сейчас сказать, какие они отвратительные. Но я не ожидала, что люди могут быть настолько не людьми. Что это вообще возможно, особенно в наше время. Это просто неописуемая неадекватность. Мне кажется, что это один сплошной диагноз, который как в суде, если у человека справочка, то с него снимают обвинения, потому что он невменяемый. Вот такое же у меня к ним отношение — пустое. Российское телевидение невозможно смотреть, потому что они так все интерпретируют, что ты понимаешь: хоть и хочется им рассказать правду, они не смогут ее понять, не смогут в это поверить. Мы живем тут — мы это знаем. А у них ограниченное потребление информации, они сидят как в банке — им запускают только то, что нужно запускать.

Кто виноват, что жизни миллионов людей разрушены?

— Я считаю, что это сугубо политический вопрос и, мне кажется, люди их вообще не интересуют. Путин угробил целое общество и государство, ты смотришь на этих людей, и их жалко. Потому что их настолько фундаментально опустили, на уровень самой низшей формы жизни, что они потеряли человечность, потеряли разум. Это просто абсолютно угробленная нация. И им нет до людей дела. Это личные обиды, амбиции, конфликты. Все годы нашей независимости, которые у нас были, он к этому готовился. Как можно было довести людей до того, чтобы они придя на чужую территорию воровали унитазы? Это насколько нужно было проработать эту нищету, ущербность? Тут даже «Пирамида Маслоу» не стоит. Как можно было довести общество до такого? И как общество позволило довести себя до этого?

Чего вы боитесь?

— Я боюсь, что все окончательно разрушится, что я потеряю то, что люблю, что я окончательно потеряю свой дом. Что останусь абсолютно без ничего, во всех аспектах: в духовном, в моральном, в физическом — все, что можно сюда приплести. Абсолютно ни с чем.

Чем закончится эта война?

— Все украинцы это знают. Наши ребята знают, к чему мы идем. Они очень дружные. Душу и тело мы положим за нашу свободу. Що ви від нас хочете? За три дні взяти Київ? Ну, це смішно. Я могу пожелать россиянам только, наверное… Давайте добавим нотку комичности: вивчайте українську мову і готуйтеся до відкриття АТБ на Червоній площі.