Чингис Бальбаров: «Люди ждут хороших новостей»

Чингис Бальбаров – SMM-специалист в изданиях «Такие дела» и «Хроники.медиа», работал в WWF, который признали нежелательной организацией. Чингис много лет волонтерит в разных организациях. С ним мы поговорили о войне, об экологии, о путешествиях, о страхах и о том, что может поддержать, когда вокруг сгущается мрак.

Расскажите о себе.

— Я Чингис, я из Улан-Удэ, из России. Сейчас я нахожусь в Грузии, занимаюсь много чем. Во-первых, я SMM в «Таких делах», так как я занимаюсь соцсетями, через меня проходят все истории, которые публикуются на портале. Такая эмоциональная история, потому что каждую нужно прочитать, вникнуть и пропустить через себя. Это мне нравится, хотя иногда бывает тяжело, но в целом классно. Вторая работа – это я тоже SMM в «Хрониках медиа». Это небольшое медиа, которое пишет про коррупцию на Северо-Западе. Им сегодня как раз исполняется три года. Они маленькие, но очень классные расследования у них. Выпускают классные расследования. Например, одно из последних – про однокурсников президента, получил номинацию на ряд коллег. Помимо работ я волонтёрю активно. Волонтёрю я вообще где-то с 2014 года в разных проектах. Раньше это были больше спортивные, общественно-политические какие-то, социально значимые в том числе проекты. В последние годы это волонтёрские проекты, которые посвящены в основном антивоенной деятельности либо помощи гуманитарной тем, кто… пострадал от войны. Например, это Immigration Faction. Здесь в Тбилиси, который помогает украинским беженцам уже два года, помогал. Сейчас, к сожалению, организация закрыла гуманитарное направление в связи с недавно принятым законом об иностранных агентах, который скопирован с российского. Но вместо Immigration Faction начала действовать JustHelp, организация, благотворительная организация. Она в основном состоит из волонтёров Immigration for Action. И я один из них. Я там занимаюсь медиа. Тоже как: беру интервью у украинских беженцев, или у волонтёров. И есть ещё пара небольших волонтёрских проектов, где я не постоянно, а ситуативно больше. Это проекты, например, по коренным народам, по бурятам в том числе, к которым я отношусь. Помимо работы и волонтёрства можно упомянуть… Вкратце, проект, медиапроект, который я сейчас делаю, он тоже посвящён коренным народам, в частности бурятам. Он ещё в таком начальном состоянии, поэтому много о нём сказать не смогу. Если в двух словах, он посвящён тому, чтобы рассказать о бурятах с разной стороны. Бурят в последние годы в контексте войны очень демонизируют. В русском сегменте интернета у них такой маргинальный образ. Даже есть мем «боевые буряты Путина». И вот про протесты в Грузии, которые сейчас идут, мы вскользь говорили. Там я видел в Твиттере от какой-то либеральной активистки информацию, что среди силовиков, разгоняющих демонстрантов, заметили российских ОМОНовцев, и среди них даже бурята. То есть это такая мифотворческая история, которая просто рождается на каком-то пустом месте, а потом разносится очень широко. Потому что люди хотят в это, видимо, верить, за это цепляются, а буряты стали вот таким собирательным образом для направления своей ненависти. И это идёт со стороны противников войны, а внутри России идёт старая добрая ксенофобия и бытовой расизм. В отношении всех, кто выглядит немножечко иначе. Так что вот мой проект, он немножко про это, но в целом он не особо политизированный. Он больше показать, что буряты не хорошие и неплохие, а нормальные. Это просто обычные люди, как и все.

Вы участвовали в антивоенных митингах в России?

— На митинги я выходил, не на все, а на антивоенные. Я ходил туда не протестовать, я ходил туда как журналист. Делал фоторепортажи, текстовые и так далее. Это было, тем не менее, всё равно очень тревожно там присутствовать, особенно когда видишь разгоны силовые, жестокие, порой чрезмерно жестокие. Это, конечно, всё видеть было неприятно. Как часть работы, наверное, от вас принималось. То есть не как какая-то отдельная деятельность. Здесь на митингах я тоже был, но там у меня никакого задания не было. Я просто по своим делам шёл. Хожу и иногда захожу посмотреть, почувствовать эту атмосферу. И, конечно, за грузин с одной стороны тревожно, с другой стороны радостно, что они имеют смелость выходить уже сколько дней подряд, протестовать, отстаивать своё право на те мысли, на те вещи, на те свои гражданские позиции, которые они имеют.

А верите ли вы в успех грузинских протестов?

— Здесь двойственно. Я живу в Грузии почти два года, и за это время я видел, когда протесты приводили к желаемым результатам. Потом, вот, например, закон с иноагентами, его… в первый раз не стали принимать, как раз из-за протестов. Другой момент, что его потом всё равно приняли, и никакие протесты этому не помешали. Я считаю, что у грузинских протестов шанс есть. Небольшой, но, возможно, во мне говорит скептицизм человека, который видел множество протестов в России, которые ни к чему не привели. Грузинам, грузинским демонстрантам, тем, кто выходит, я бы пожелал, конечно же, во-первых, сил в… выстаивать против беспредела, который здесь тоже уже происходит со стороны силовиков. И я, конечно же, надеюсь, что у них получится. Как это будет, ну, хочется верить, что получится, посмотрим.

Вы шесть лет проработали во Всемирном фонде природы. Почему эта организация в России теперь тоже признана иностранным агентом и нежелательной организацией?

— Совокупность факторов. Во-первых, то, что мы часто говорили то, что не нравилось природоохранным властям, властям и природоохранным в том числе. Мы говорили о том, что Арктику, ребята, осваивать, если вы хотите, то окей, давайте делать это бережно, давайте делать это с заботой о экосистемах, давайте делать это с заботой о животных, которые там обитают, о растениях, с заботой о коренных народах в том числе, потому что это всё очень часто связано, особенно на заполярном кругу. Тот факт, что мнение WWF, мнение Greenpeace, оно довольно весомое в экспертном сообществе, в международном в том числе. Я думаю, что это тоже, и это тоже в том числе повлияло. То есть в какой-то момент копилось-копилось недовольство, и оно докопилось. А после войны ребята получили условный фас, команду на то, чтобы атаковать всех, кто хоть как-то мешает им, что они там делают, осваивать свои бюджеты.

Есть ли ощущение, что на фоне войн во всём мире экология уходит на второй план?

— Я, как человек, много лет занимавшийся новостями, могу сказать, что экология в целом не особо интересна как тема до того момента, пока не случится что-то плохое. И, наверное, это свойство в целом человеческой психики, потому что если мы говорим про какое-то долгосрочное планирование, которое… К этому склонность имеют в целом не очень многие, и на бытовом уровне, и на уровне каких-то крупных институтов, и, к сожалению, даже на уровне некоторых государств. Что касается экологии, там все проблемы, они не просто долгосрочные, они очень долгосрочные. И те вещи, с которыми мы сталкиваемся сейчас, которые мы сейчас не хотим или не готовы для, отказываемся решать, скорее всего, последствия от этих вещей мы и не увидим на нашем веку. Поэтому это позволяет кому-то там во власти закрывать, наверное, глаза. Не только во власти, в бизнесе, в каких-то социальных, общественных институтах, у людей, принимающих решения. Такие, ну, кто-нибудь после меня с этим разберётся. Это же не сейчас происходит, это произойдёт через 50, через 100, через 200 лет. Но эффект имеет свойство накапливаться. По тем же новостям мы видим, что разных стихийных бедствий, катастроф, наводнений, становится всё больше. Лесные пожары – это бич вообще по всей планете. И он не думает даже уменьшаться. Вот показатели там просто катастрофические. Поэтому я думаю, что пока, как говорится, кто-то кое-куда не клюнет, то не зашевелится особо никто. А экологи, они как пророчица Кассандра Лугомера, которая говорит, как будет, но ей никто не верит. Вот немножко такая роль у экологов сейчас.

Есть ли в вашем ближнем кругу те, кто поддержал войну? Как складываются отношения с ними?

— Да, есть. Я с ними не то чтобы близко общаюсь, но это когда-то близкие мне люди. Некоторые их, наверное, до сих пор считаю близкими людьми. Просто мы географически сейчас… не близко друг от друга, поэтому нет возможности, и, наверное, к счастью, встретиться или обсудить лично. Поэтому это всё в такой креогенной заморозке просто находится. А так, у меня было удовольствие пообщаться с друзьями, которые мне буквально вот этими тезисами из телевизора рассказывали, что если бы не мы, то… это были бы солдаты НАТО. Вот прям всё по списку. Вроде и не глупые люди, вроде и многого добившиеся, состоявшиеся и зрелые как личности, но при этом вот так рассуждают. Я думал об этом, решил, что, наверное, это не моя мысль, я её где-то почитал, но с ней соглашусь, что это какая-то разновидность психологической защиты, скорее всего. Я так для себя решил, что человек отказывается принять реальность и выстраивает для себя схему удобных тезисов, которые позволяют ему находиться в этой стране, находиться в этой парадигме, верить и самому даже кого-то пытаться убедить в этих вот нарративах, что России нужно было напасть на Украину. Это… Мне кажется, какие-то выйдут медиапроекты, может быть, какие-то книги, какие-то фильмы, какая-то документалка, какая-то серия статей об этом, осмысляющие этот опыт, осмысляющие в том числе и реакцию многих россиян, которые приняли эту войну и согласились с ней, и даже оправдывают её. То есть какая-то должна вот… да, рефлексия какая-то должна произойти, и, наверное, после этого осознание до кого-то дойдёт. Но тоже не для всех. А когда все вот эти пункты, или если все эти пункты произойдут, то многих из акторов сегодняшних уже и в живых, наверное, не будет. То есть, я не верю, что это вот так как-то случится, это всё долгосрочные процессы. И сейчас мы можем только, ну, я могу только делать какие-то вот маленькие свои шажочки, маленькие вклады вносить в то, чтобы уменьшать последствия, наверное, от этой войны. Вот ради этого я волонтёрством занимаюсь, ради этого я и работаю в организациях, которые не являются никакими запрещёнными, но ходят там по очень тонкому льду.

Вы занимаетесь SMM в издании «Такие дела». Вы понимаете, что сейчас тревожит ваших читателей в России?

— У читателей запрос сейчас на хорошую новость. Это видно и по реакциям, и по комментариям, и по содержанию этих комментариев, и по банальной по статистике публикации. Запросы на хорошие новости очень силён. Не только в России, мне кажется, но вообще везде, потому что весь мир немножко в турбулентности. Везде происходит какая-то фигня. И на этом континенте, и на всех соседних. Так что запрос на хорошие новости есть. Ну, слава небесам, что они происходят.

«Такие дела» в основном о социальных проблемах. Хороших новостей как будто не так много.

— Их, конечно, меньше, чем… Ну, абсолютно хороших новостей сильно меньше, чем абсолютно негативных про что-то плохое. Но и тех, и тех в целом меньше, чем какого-то сплава, что ли, из того, из того. Потому что в любом… Не в любом, а мы чаще всего стараемся рассказывать истории, истории людей. У нас социальные медиа, и мы каждую проблему… Практически каждую, подавляющее большинство материалов, они выходят, это рассказы глазами героев, самих участников этих событий. Кто-то пострадал, кто-то заболел, кто-то, наоборот, спас, кто-то помог. И вот через это человеческое отношение удаётся всё-таки добавить и позитива, потому что… У человека всегда есть хорошее и плохое. Если Госдума утвердила, выдвинула и так далее закон о запрете childfree, например, то здесь однозначно трактуется, что это полная фигня. Она приведёт к таким-то негативным последствиям, от которых будут страдать женщины, дети, все очень много-много лет. А если мы эту же новость даём глазами… Женщины, например, которая мать нескольких детей, или женщина, которая не может иметь детей, или женщина, которая сделала ЭКО, или женщина, которая сделала аборт и так далее, и женщина, отказавшаяся, и так далее. То есть, это всё через людей, и ты видишь их мнение, немножко соприкасаешься с их жизнью. Любая жизнь – это смесь хорошего и плохого. В новости про плохое там всегда что-то немножко хорошее.

Есть ли разница в Москве и в регионах в восприятии войны?

— Всегда, всё равно, вот эта вот черта, она проходит по каким-то личным качествам. Потому что мы знаем, что вот эта вот разделительная полоса иногда проходит и внутри одной семьи даже. И нет смысла как-то даже географически выделять. Вот эти вот поддерживают, вот эти поддерживают, но наполовину, на четверть и так далее. Во многих семьях я знаю людей, у которых есть разногласия со своими близкими, со своими родителями, братьями и сёстрами по поводу отношения к войне. Может быть, в городах типа Москвы и Петербурга, где в целом всегда более гражданское, более активное население жило и живёт, там этого больше, а в каких-то регионах, возможно, часть населения более инертна. Но это во многом может объясняться и экономическим условиям, потому что если в Москве ты можешь думать о судьбах мира, попивая тыквенный латте, то в регионах ты думаешь часто, а что бы тебе покушать сегодня или завтра. Я не говорю, что это повсеместно так, есть вполне себе обеспеченные регионы, и в каждом бедном регионе есть средний класс. В целом мы смотрим на статистику, и уровень жизни в больших городах, конечно, повыше. А в сёлах я работал на предвыборной кампании, и мы ездили в село в Новосибирской области. Наблюдателем на участке я был. И когда пришла пора отправить комиссию на надомное голосование, я вызвался тоже. И поехал, посмотрел, как живут в этом отдельно взятом в Новосибирском селе. Ну, я как в фильм Балабанова попал. То есть, там очень печально всё. При этом я был в сёлах, где всё очень классно, наоборот. Например, первое, что вспоминается, это в Архангельской области. Например, я был в Кенозере, национальный парк. И там такое пасторальное, очень милое село, где люди, они… население почти всё переориентировано на туризм. И там они сохранили вот эту самобытность тех… народов, которые там жили издревле. Или это, если это не народы, а русские, то это старообрядческие какие-то мотивы. То есть, там всё очень мило было. То есть, Россия очень разная, очень большая, очень разная. И я не могу сказать, что где-то больше поддерживают, а где-то меньше.

Хотели бы вернуться в Россию?

— Смотря для чего. Жить, я не знаю, наверное, не особо. Но я хотел уехать из России примерно с того момента, как узнал о существовании других стран. Не потому, что мне в России не нравится. Я Россию очень люблю. У меня там очень много близких, друзей, родственников много, у меня там были классные какие-то активности постоянно, я где-то либо волонтёрил, либо ходил на выставки, в музей просто, в парк или там с друзьями по парку гулять. Природа – это просто вообще что-то, я люблю природу, и куда я ни приеду, я всегда стараюсь оценить новую страну с нескольких точек зрения, и одной из первостепенных – это природа. Вот, в России природа просто фантастическая. Я, к счастью, к своему, смог побывать во многих местах России, во многих заповедных уголках, именно вот нетронутых, где края, заповедники, нацпарки, какая-то глухомань. Каждый раз был просто потрясён этой красотой. И, возвращаясь немножко назад, уехать я хотел не потому, что… Я уехать хотел не из России, а я уехать хотел посмотреть что-то. Потому что мне было интересно… Интересно, а где… как этот мир устроен там, а как там, а как люди живут, а что там они едят, а что там они смотрят в кино, в театрах, как они время проводят. Это мне до сих пор интересно, и я не думаю, что в Грузии я тоже совсем остался. Мне и возможности такой никто не даёт, но это тоже другая история. Поэтому, да, я хотел уехать из России давно, просто посмотреть другой мир. После войны, после начала войны я понял, что я уеду точно, и начал потихоньку готовиться к этому. Морально, финансово и так далее. И когда началась мобилизация, я понял, что, ну, всё, готовиться уже дальше нет никакого смысла, надо садиться и ехать. И мы вот с ребятами сели в машину и уехали. Вернуться бы я хотел в гости. Я бы посмотрел на те природные места, в которых я был или в которых не был, потому что очень много где я не был. Я бы… На первом месте должна быть собака. У меня собака осталась в Петербурге с моей бывшей… Собаке так комфортнее, потому что вот эти вот передвижения, это совсем не то, что нужно существу, которое обожает стабильность и комфорт. Но вот, да, первым делом я поеду в Петербург и наглажу пузо своей собаки, вот, если у меня будет такая возможность.

Вы сказали, что много путешествовали по России. Куда бы поехали в Россию, если бы была такая возможность?

— Плато Путорана. Я там не был никогда. Дикие места абсолютно. Туда не в каждое время года даже можно набраться. Но туда я очень хотел, даже находил какие-то небольшие туры, чтобы туда поехать. Начинал копить деньги, потом что-то срывалось или откладывалось. Но после 2022 года все планы ушли не на второй, а на третий, на четвёртый план. Помимо плато Путорана, на Камчатке хотел бы побывать. И на Сахалине, и на Шантарах. Много где вообще.

Удалось ли попутешествовать по Грузии?

— Я сюда приехал, когда… Когда я сюда приехал после войны, я приехал на машине. Вот, сейчас у меня её нет, потому что перед отъездом в Мексику я её продал. А тогда я был на… Более мобилен и активно путешествовал. То есть, я побывал из всех мест в Грузии, где я хотел побывать, я побывал везде, кроме двух. Я не был в Сванетии и не был в Тушетии. Но как раз вот эти самые труднодоступные… но и самые красивые, по отзывам, местам. Вот, если всё пойдёт хорошо, возможно, я в январе смогу до Сванетии добраться. А так я побывал практически во всех регионах. И в Кахетии, и в Аджарии, и в Рача-Лечхуми, и здесь по Квемо-Картли покатался. Есть путешественники, намного более объездившие Грузию. Я был много где, но часто это такие вот однодневные, там, двухдневные туры. То есть, так, как… Турист я был, вот. Не как путешественник, а как турист. Потому что я различаю путешественников от туристов.

Чем отличается турист от путешественника?

— Турист – это вот он едет в отель, может быть, это all-inclusive, и он ездит на какие-то туры, которые предлагает отель, или просто там выписывает себе из TripAdvisor какое-то топ-10 мест, и просто по ним так-так-так проходит, смотрит. Посмотрел галопом по Европам, условно говоря, и уехал обратно. В этом нет ничего плохого, наверное, если времени мало, если ограничен бюджет, если в целом нет задачи как-то близко познакомиться с местностью, со страной. А путешественник – это тот, кто знает, куда он едет и зачем. Это часто большой рюкзак, это часто какие-то палаточные истории, многодневные хайки многокилометровые. То есть, это больше соприкосновение, наверное, с местностью. Природой, с культурой, с менталитетом, со страной или с регионом, если мы говорим о внутренних путешествиях. То есть, путешествие – это что-то более осмысленное, что-то более ответственное, наверное, да. У экологов есть критерии отличия путешественников от туристов, что путешественник никогда не оставит после себя… костровище непотушенное. Всегда соберёт после себя весь мусор в пакет, унесёт с собой. Если покурил, то собрал это тоже куда-то в пакетик, унесёт с собой. А турист – это кто…

Всё делает наоборот. Кем вы себя ощущаете в Грузии?

— Сложно сказать. Наверное, каким-то странным мессиумом из всего. Если мы говорим про туристов или про путешественников, наверное, в Тбилиси уже я больше как… Я не скажу местный, хотя мне несколько грузин говорили: «Сколько живёшь? Два года? Ну, всё, ты уже тбилисец». Но я себя не ощущаю местным, конечно же, но и не ощущаю себя прям совсем-совсем приезжим. То есть я люблю Тбилиси, я в нём ориентируюсь, я знаю, что там, где… Если мне надо что-то достать. Мой круг общения – это в основном мигранты. Грузинов очень мало в моём круге общения. Хожу я тоже в основном по каким-то экспатским местам. То есть местным себя тоже не могу назвать. А если ехать куда-то за пределы Тбилиси, наверное, я там больше путешественник всё-таки, чем турист.

Кто виноват в войне?

— Ну, Путин, очевидно. Война в какой-то степени, возможно, была и предопределена, что к этому немножко и шло, и что Путин… Основная вина, скажем так, есть несколько вин, побольше и поменьше. И основная, она, конечно же, на Путине и на его правительстве, которые предпочли дипломатическому решению, а именно вот вторжение. И эта вина самая главная. Она ничем не искупаемая, только Гаага, суд и так далее. Помимо этого есть замечательные так называемые западные партнёры России, до которых сейчас страна всячески открещивается. И там тоже всё не очень… Я транслирую свою точку зрения, это не мнение ни моих работодателей, никого. В целом, ситуация в Украине, она нагнеталась довольно активно и не всегда изнутри. Это всё ещё не оправдывает того, что… проблема не решалась дипломатическим путём, потому что я за дипломатию. Всегда есть манёвр для дипломатии, я считаю. Россию часто, а я сам в том числе, выставляет себя вот этим разъярённым медведем, которого долго тыкали палкой, и он, наконец-то, там встал с колен и пошёл раздавать. И эта нарративка очень пропагандистская, конечно, но, как любая пропаганда, она содержит там немножко правдивых вещей, потому что любая пропаганда, она базируется на какой-то правде. Ты берёшь правду, напичкиваешь её ложью и теми смыслами, которые тебе нужны, и вот, пожалуйста, месседж готов. И, соответственно, этот нарратив с медведем, он тоже, наверное, в какой-то степени на чём-то основан. Мне кажется, что дипломатический провал, он был обоюдный, а может, и троюдный, и четвероюдный.

Каким видите будущее России?

— Мне бы хотелось видеть его светлым, прекрасным, как пишут в интернетах. Таких перспектив в ближайшие лет 10-20-30 я не вижу, к сожалению. Может быть, когда-нибудь. Я вряд ли до этого доживу.

Чего вы боитесь?

— Я всегда боялся старческой немощности почему-то. Наверное, потому что я в детстве видел на примерах своих дедов, как старость отбирает у них здоровье, отбирает остатки в том числе и ментального здоровья, и это тяжело было наблюдать со стороны. Вот это то, что мне максимально не хотелось никогда, со стопроцентной вероятностью оказаться в такой ситуации, когда ты, извиняюсь, не можешь себя банально обслуживать, в туалет сходить и так далее. Вот это меня почему-то действительно пугает. Поэтому я для себя решил, что я ни в коем случае не буду доживать до этого возраста. Ну, там пойдёт уже, посмотрим. А так, в остальном это такой-то базовый набор страхов. Страхов за здоровье близких, страхов за своё какое-то будущее, наверное. То есть обычные человеческие страхи. Каких-то прям фобий, наверное, нет у меня. Разве что фобия очень тесных, тёмных, замкнутых пространств, где спертый воздух и так далее. Вот этого не люблю. Возможно, потому что я в детстве залез как-то в нору со собаками, со щенками. Хотел достать щенков. У нас там во дворе собака ощенилась, выкопала себе глубокую нору, и там щенков выкармливала. А мы были детьми, и я туда решил полезть, и я застрял. Меня за ноги оттуда вытаскивали. Но я какое-то незабываемое количество секунд провёл там, и они мне запомнились хорошо. Вот с тех пор я так с настороженностью отношусь к тесным замкнутым пространствам. Это тоже не фобия, это скорее такая лёгкая тревожность. На фоне того, что я слышу от интервьюируемых мной людей, от активистов, которые получали дубинками на митингах, от украинцев, которые просыпались… от криков и сирен, и звуков бомбёжки. Это не то, что хочется обесценить свои впечатления, свои страхи, но они всё равно выглядят, конечно, намного менее страшными. Реальность страшнее, чем любые фантазии.

Что даёт надежду?

— Надежду дают люди. Люди, во-вторых, какой-то внутренний ресурс, на который ты опираешься, когда совсем-совсем грустно, плохо, печально, и не понимаешь, а чего делать вообще, чем заниматься. Мне лично мой рецепт – это пообщаться с кем-нибудь, с хорошими людьми. Хорошими и желательно весёлыми людьми. Таких почему-то среди мигрантов довольно много. Так, к счастью, вышло. А внутренний ресурс – это… Здесь я вообще не знаю, что посоветовать. Как его нарабатывать? Мне, может, повезло, у меня какой-то запас есть, сложился сам собой. Вот этот позитив, позитивные отношения я стараюсь нести, стараюсь его не потерять, потому что я считаю это ценным качеством, с которым мне действительно повезло, и в любой хреновой ситуации стараешься увидеть, а где тут плюсик маленький, хотя бы незаметных, сбоку, но есть. И мне это помогает вывозить. Людям без него надо искать какой-то свой, свою какую-то опору. Потому что внутренняя опора важна и нужна. Без неё тебе не хватит сил, чтобы найти этих весёлых и неунывающих людей.