Артем, журналист: «На войну придется отправиться всем»

Артем — журналист, пишет для независимых медиа под псевдонимом. А еще, преподает основы журналистской деятельности в вузе. Он уверен, что его студенты в будущем опишут, как Россия изменится к лучшему. Артем рассказал «Очевидцам», почему при всех рисках остается в России.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Артём. Я из Оренбургской области, город Абдулино. Мне 24 года, из них последние шесть я живу в Москве. Два месяца я преподаю в ВУЗе «Основы журналистской деятельности».

Ваши мысли и чувства 24 февраля.
— Для меня не 24 февраля стало днем Икс, а скорее 22 февраля. Когда Путин объявил о признании ДНР и ЛНР. Это же было 22-го, кажется, или 21-го. Я помню, как в метро ехал и увидел в телеграм-каналах, что сейчас будет, что сейчас случится. Вышел из метро и смотрел трансляцию. Там еще мужик стоял. Спускался в метро с сыном и залип на лестнице. Просто включил трансляцию и стоял смотрел. Не дошел до поезда. И тогда… Я не знаю, как это объяснить. Сейчас, конечно, можно накручивать символизм, которого, наверное, не было в тот момент, но тогда я точно что-то почувствовал. Что-то такое страшное. Потому что мужик радовался тому, что говорил Путин. Он прям стоял и улыбался. Его сын тянул вниз, типа, поехали. А он стоял и смотрел.

Как изменилась ваша жизнь после 24 февраля?

— Есть такой мем про хомяка. Мне он очень нравится. Там хомяк в колесе крутится. Обожаю пересказывать мемы словами. Он крутится в колесе и подписи такие: работаешь, строишь планы, копишь деньги, рожаешь детей. И, бац, 24 февраля. Он выпрыгивает из колеса и всё! Я пятилетками всегда мыслил. Всегда казалось, что всё можно расписать и идти к целям, которые ты себе поставил. А теперь я не могу мыслить даже в перспективе недели. Кажется, что все может закончиться сейчас.

Как относится к событиям в Украине ваши родственники и близкие?

— У меня были большие споры с родственниками, большие конфликты. Я понял, что не могу их переубедить. У меня бабушка. Я ее подписывал на телеграм-каналы. Это было еще задолго до войны. Она мне скидывала сообщения, смотри, какие у нас воры сидят, какие коррупционеры. Я думал, что она на оппозиционном вайбе теперь. Но когда началась война, вообще все резко поменялось. Я так думаю, что это живет в наших людях. Историю так в школе преподают. У нас чувство гордости такое бесконечное за свою страну. Все это навязывается. Когда нечем больше гордиться, остается гордиться только этим. И, видимо, ей нужно было, чтобы случилось что-то такое, чтобы она почувствовала гордость за свою страну. И вот на этой почве у нас постоянные скандалы были в феврале, в марте. Я даже думал что мы перестанем общаться, но потом как-то все это смягчилась и вырулилось.

Есть ли среди знакомых, те кто воюет в Украине?

— В соседней группе учился парень — Андрей Насыров. Мы с ним не сказать, что дружили, но на лекциях вместе сидели, что-то обсуждали. За пределами ВУЗа не общались, но я его, в целом, знал. Он занимался кудо, работал, кажется, в «Красной звезде», хорошо знал историю. Постоянно спорил с нашими либеральными преподавателями. Говорил, что вы вообще не так все понимаете. Путин — хороший и так далее. И вот он погиб. Он погиб то ли в конце февраля, то ли в начале марта. В честь него в Красногорске назвали сквер. И сейчас в моем ВУЗе делают книгу про него. Они будут публиковать его стихи, его прозу. И все это будет обрамлено высказываниями преподавателей о нем, какой он достойный сын своего отечества.

Изменились ли настроения в обществе после объявления мобилизации?

— Так вышло, что государство в итоге кинуло всех. Сначала оно кинуло нас. Но это произошло еще давно, в лохматых годах. Мы стали инородными телами. Но 21-го сентября оно кинуло тех людей, которые в него верили. Случилось то, что должно было случиться. Я заметил, что люди, которые активно поддерживали политику Путина, они уехали. Многие из них. Хотя казалось бы, если вы хотите крови, то идите, вам дают возможность ее получить. Но многие из них уехали.

Кто-то из знакомых попал под мобилизацию?

— Моему брату, который служил артиллеристом, приходила куча повесток. Он как раз подходил в первую группу, главную, которую мобилизовывали. Но он живет в другом городе и просто уволился с работы и уехал в леса работать, чтобы его не нашли. Он работал поваром. У него на работе в этот день полкухни уволилось. Реально полкухни. Это был престижный ресторан. Все, работать некому. Люди убежали.

Вы боитесь мобилизации?

— У меня есть такое чувство, что это будет бесконечно, и на войну придется отправиться всем. Я призывного возраста. Просто я учусь в аспирантуре, поэтому у меня отсрочка. Вполне может быть, что студентов тоже будут призывать. А так я в группе А, годен абсолютно.

О чем сейчас должны говорить журналисты?

— Мне нравится то, чем занимаетесь вы. Мне кажется, это важно. Это такая летопись. Общаться с людьми, записывать их мысли. Сейчас такое время, когда можно уже начинать осмыслять то, что происходило полгода назад, то, что происходит сейчас. Фактура собрана. Можно уже начинать думать, что это было, как мы до этого дошли, и куда мы пойдем теперь с этим багажом дальше. Я бы хотел узнать, как жить дальше. Это вопрос, который у меня пульсирует постоянно. Как жить дальше? Хочется верить, есть такая наивность, что кто-то может объяснить — как это делать?

Трудно ли сейчас преподавать журналистику?

— Мне очень повезло с моими студентами. У меня несколько групп, мы на одной волне с ними. Они сами приходят и пересказывают мне тексты: мы прочитали вот этот текст на «Медиазоне», вот этот текст на «Медузе». И это очень круто. Они стремятся постигать качественную журналистику. И никто не стучит. Я могу себе позволить какие-то вещи называть своими именами. Хотя я знаю, что на кого-то жаловались в нашем же ВУЗе. На одну из преподавательницу жаловались, что она Толстого с каким-то таким месседжем пересказывает, что-то такое антивоенное пытается толкнуть.

Какие настроения сейчас среди студентов?

— Настроения очень ироничные. Понимаю, что они пытаются за этой иронией скрыть свою боль. Они смеются над тем, что вот все, журналистики нет. Зачем мы вообще сидим? О чем мы вообще говорим, если в ближайшие годы лучше не станет. Но я говорю, что они должны научиться писать, чтобы к тому моменту, когда станет лучше, когда начнет все рушиться, они смогли бы выйти на улицу и описать это.

Чего вы боитесь больше всего?

— Как будто бы уже ничего не боюсь. Я уже прокручивал мысли. Представлял, как выбивают эту дверь, как берцы ставят мне на голову и как будто смирился с этим. Такое может случиться реально. Ну ладно, что с этим поделаешь. Не уезжать же из страны из-за этого.