Антон Редькин — политический активист, эмигрант, по образованию инженер. Занимался наблюдением на выборах в России, считал акции в «Белом счётчике», помогал кандидатам, вел занятия в «Школе местного самоуправления».

Помогал беженцам во время войны. С Евгенией Стрелецкой создал антивоенные чаты для сбора информации, помогающей переубеждать сторонников войны. В Грузии участвовал в протестах, оказывая первую медицинскую помощь.

Мы поговорили с Антоном о том, как сложно переубедить человека, зомбированного пропагандой. Антону кажется, что сейчас заниматься политикой в России практически бесполезно. Но важно, чтобы люди перестали бояться друг друга и объединялись.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Антон Редькин. Я был политическим активистом в России. Я должен был быть инженером-проектировщиком, но я посмотрел на состояние российского космоса, гражданского, подумал, что лучше не стоит, особенно государственного. И, в общем, я работал на разных инженерных работах. Реконструкцией производства занимался, там просто где-то устраивался, там, не знаю, в микроводочном заводе, там тоже это, там в учете в каких-то расчетах там участвовал, ну такие вот разные работы были. Но меня тогда не интересовала особо карьера, я как-то вот больше в тот момент подумал, что, ну вот, надо больше вот в активизм, то все потом все это наладится, и тогда уже можно будет поработать там типа, как бы. В общем, конечно, ошибочно было. В России я занимался из-за активизма наблюдением на выборах. Прежде всего я сотрудничал с «Голосом», «Сценаром», «Гражданин наблюдатель», «Наблюдатели Петербурга» и так далее. Все организации, которые как-то занимались. Часто любил ездить в разные регионы на выборы. Соответственно, везде интересно было по-разному все. Ну, и там у себя организовывал именно уже… Сам процесс тоже. Не знаю, наверное, раз в 50 я наблюдал оффлайн в России. Сколько-то онлайн еще где-то. Ну, и на заграничных прям совсем чуть-чуть успел. Но я за границу не ездил. Там были молдавские, например, выборы в России, участки были. Еще где-то Армении, что ли, кажется, были онлайн, можно было наблюдать. То есть я до начала войны как-то вот и не успел. Вернее, до начала полномасштабного вторжения России в Украину, точнее, до 1922 года, я никуда и не ездил из России, потому что слишком много было дел, не было времени и особо возможностей. Как-то я предпочитал все ресурсы тратить на это все, и никуда не ездил. Плюс я уже фактически почти что политконсультантом был. Я помогал разным кандидатам на выборах, независимо оппозиционным. В судах участвовал, там избирательную компанию помогал организовывать, сбор подписей, ну и так далее.

Почему вы уехали из России?

— В 22-м году, когда началось полномасштабное вторжение, я занялся еще… Ну, до этого у меня такое было, там я в школе местного самоуправления там как-то где-то преподавал, по выборам, местная районная активность, митинги, в белом счетчике был, участвовал, считал численность, еще какие-то такие дела более локальные, помогал в правозащите где-то. Но это все я старался не нарываться сам специально, я предпочитал, чтобы лучше делать в тишину больше, чем как-то встревать. А с начала войны как-то все резко ужесточилось, в итоге меня задержали на акции протеста. Штраф выписали, суды были, начал в полицию ходить. Плюс я там еще занимался разной антивоенной деятельностью, там чаты создавал. Кто-то мне пытался там настучать в кибербезопасность ФСБ, еще куда-то, что я там что-то не то делаю. На работе было два доноса за антивоенную деятельность. Плюс еще мобилизация началась в какой-то момент. А я военную кафедру, в общем, учился на ней тоже у себя в банке. А с нее брали, как ни странно, тогда вот. Когда-то заканчивали, думали, что никогда не возьмут вообще, а тут наоборот с нее стали брать. Ну, плюс вот то-се, угрозы уже дел у каких-то были серьезных, плюс уже в России стало невозможно особо помогать. То есть, допустим, беженцам много помогал, еще что-то делал, но в какой-то момент стало ясно, что я уже больше особо ничем не могу помочь. И тут вот все совпало, по сути. Вот война, общая политическая ситуация, там доносы, то все. В общем, все шло к тому, что лучше уехать, чем не уехать. Потому что дальше все равно будущего никакого нет. Что-то успеть сделать я уже не смогу. Риски слишком сильны. За решеткой я особо помочь никому не смогу, даже себе. Поэтому так вот все шло, и принял решение ехать, получается.

Вы создавали чаты по переубеждению тех, кто поддерживает войну, с психологом Евгением Стрелецким. Расскажите об этом. Какие аргументы вы использовали?

— У меня был канал по психологии, там блогер-миллионник она была, у меня довольно много просмотров, там видео. Я же в какой-то момент заинтересовался психологией. Но у меня еще такая есть тема, что я стараюсь анализировать разные события, вообще происходящее, чтобы думать, почему оно все так, как вот так вот сделать, чтобы это изменить, с какой стороны подойти и так далее. Эффективность разных вещей. Ну, это в применении, прежде всего, к активизму там уже было. Но и не только. В какой-то момент я задумался, что учет и такое делаем, но как-то вот, почему могут, допустим, неэффективно вот как типа стойку силе там, там, не знаю, некоторые вообще там просто живут этим и всех долго и во всем, а результаты как будто бы нет, кажется. И ну и так далее. Но многие не учитывают, что, наверное, главнейший фактор вообще всего, почему-то на все так вот как устроена, вот этот психологический фактор. И тут я заинтересовался психологией. Уже в какой-то момент подумал, что надо подумать, что же не так с людьми, или что же так, или почему вот оно все так устроено, почему вот оно так не меняется, как хотелось бы. Полез туда вот это все изучать, вот в итоге с ней связался в какой-то момент я. Когда началась война, она уже была в тот момент в Украине, жила там какое-то время, соответственно, ну и получается по ней стали прилетать ракеты и так далее, тут все началась война полномасштабная. Она подумала, какой ужас, быть не может того, там у нее родственники в России оставались, она как-то вот разговаривала с ними и не понимала, что у них такое в голове, почему, как так вышло, она, ну, то есть она немножко давно уехала, уже не до конца понимала, что вот настолько все плохо, что люди вот прям буквально там зомбированы или еще что-то такое. Подумала, да, что-то быть того не может, надо что-то с этим делать. Короче, вот тогда и возникла идея у нас, что-то такое сделать, чтобы попробовать переубедить людей, чтобы они хотя бы это все просто… Просто не поддерживали, резко все это были против, там выходили на акции и так далее, чтобы все закончить поскорее. Ну, то есть какая-то такая была мотивация, что это вообще какой-то ужас, кошмар, как это вообще случилось, давайте срочно это закончим. Примерно такая была мысль.

Как вы находили людей, которых хотели переубеждать?

— Дальше уже где-то вовне, на каких-то площадках там, или, допустим, со своих знакомых родственников, вот там уже, так сказать, практика была бы. И там писали уже, соответственно, у кого что получилось. В чатах, в комментариях, где-то под каналами, ну, в разных местах, кто где, в общем, хотел. Ну, были некоторые успехи, да. Но выяснилось, что? Выяснилось, что, на самом деле, конечно, во-первых, момент такой, что вот, когда люди думают, как вот тупо перепропагандировать других или там переубедить, это не совсем тот подход, потому что, когда ты можешь убедить человека в чем-то, значит, человек достаточно разумный, он способен слышать аргументацию, и, скорее всего, он и сам до этого… дошел до того же самого, потому что он смотрит, допустим, на вещи какие-то, понимает, что что-то вообще нелогично или какой-то вообще это не нравится, абсурдно это. И логично, что это так, ему это не нравится. Поэтому обычно те, кто, скажем так, сторонники вот этого всего, вот этой войны и так далее, обычно они по рациональным аргументам не сильно-то, скажем так, воспринимают это все, потому что, ну, то есть явно то есть. Казалось бы, такой вот просто вот этот весь бред, как бы они его рационализировали? Ну, то есть рационализировать, да, могут, умеют. Но вот рационально прийти к этому вряд ли. Поэтому то, что вот, допустим, часто вот многие вот эти, так сказать, всякие политические дебаты, вот это все, которое исторически, скажем так, вот чему люди думали вот там учиться, вот эти вот все риторики там разные, оно работает вот в рамках тех людей, которые заинтересованы. В рамках тех людей, которые… Вообще по-другому мыслят или по-другому у них это все в голове – это вообще полностью не работает. Вообще нужно все по-другому делать. Или вот, например, как вот есть, наверное, не безызвестная многим «Фабрика эльфов», которые создали типа против «Фабрики троллей», как бы пытались тоже антивоенные люди как-то переубеждать где-то там на площадках разных. Это не то. Это все вот аргументы на какой-то рациональной основе, которые вообще на грубую, там задействованы даже в развитых странах, ну там, может быть, 10–20 % избирателей, скажем так, не знаю, прямо вот рационально так голосуют. Подавляющее большинство все равно на эмоциях, подвержены эмоциям, даже в условиях, там, не знаю, конкурентной среды и свободы СМИ, все равно там кто громче крикнет, тот, допустим, может больше какое-то влияние оказать или там. То есть это все очень сложно, и это все завязано на психологии. И, допустим, все СММщики это знают или там рекламщики, кто-то еще политики там и так далее, все это… понимают. Поэтому если и можно что-то изменить, то вот на уровне психологического, эмоциональном уже действительно кого-то вот таким образом приведите. Допустим, если есть тотальная пропаганда государственная или какие-то из каждого утюга это все давит, то она как… Как минимум, она угнетает и подавляет волей попытку вообще как-то возразить, но кроме того, она перевешивает тебя, потому что вот там, допустим, все ресурсы большого государства направлены на это. А тут ты такой один, пытаешься что-то там частным образом доказать или там сказать. Ну, в общем, там даже эмоциональный твой голос, он как бы будет, ну, очень тихий, слабый и так далее. И временно, потому что вот ты сейчас сказал, потом пошел человек, включил телевизор, и, в общем, все опять поменялось. Собственно, чтобы именно достичь результата, скажем так, я-то за результат считаю совсем, наверное, не то, что многие думают, потому что результатом, как по мне, это, скажем так, изменение образа мышления людей. А это изменение картины мира, изменение психологических установок жизни. Тут по-хорошему мы, извини, мотивации тогда, то есть это по-хорошему картины мира должны измениться, человек должен стать другим. А люди очень сложно меняются, особенно с возрастом, чем дальше, тем сложнее. И поэтому, конечно, вот просто что-то пытаться вот так вот делать – это, ну, ну убедишься там сегодня, завтра ты не увидишь, это все, это не то, что так это можно бесконечно делать, но не даст последний результат. А все идет через потребности людей на самом деле. Люди, пропаганда государственная, какая бы она там ни была ужасная и жестокая, она эмпатична, к сожалению. Слово эмпатия немногие понимают, что это такое. Это не только что-то хорошее, доброе, а это просто то, что откликается людям, то, что им нужно. Они эти потребности пытаются удовлетворить через вот эти вот, кто-то через что-то хорошее, а кто-то через вот эти вот, мы там большие, великие и так далее. То есть кому что нужно. Естественно, государственная пропаганда, она знает, как вот… Она может и создать, и сформировать эти потребности. Это как есть формирующий соцопрос или социология, так же формирующая картину мира информация. Поэтому, естественно, государство как создает, так и удовлетворяет эти потребности, которые такие в людях. Поэтому поменять это все, даже не перебить, поменять картину мира, то можно либо поменяв потребности людей, чтобы они не захотели вот этого, а захотели чего-то другого. Не захотели там… крови, величия, чего-то, захотели там мира, там, не знаю, добра, справедливости, что-то такого. Либо даже те же самые потребности, которые они хотят, но другими способами удовлетворить. Это как вот, допустим, раньше там типа как спорт – альтернатива войне, грубо говоря, там рассуждали так, что вот типа, то лучше пусть люди там на ринге месятся, чем они там воюют друг с другом по-настоящему. Или там в компьютерных играх, там играют дураком стрелялки всякие, грубо говоря. Разные способы есть. Так это будет работать действительно. Тут уже зависит от горизонта планирования. Если хотите на всю жизнь, то нужно просто картину менять. А проблема еще самая главная в том, что в таких вот ситуациях подавляющее большинство людей… Вот почему говорят про зомбирование? Что люди зомбированы, ничего не работает. Потому что это действительно, фактически, это тоталитарная секта, можно так назвать. Это вот прям как реальная секта, в которую люди попадают. Их там вот так вот накачивают, промывают мозги им, что они вот просто вот все в этом находятся, они вот верят в это. Вот им хочется верить, они в это верят. И вывести оттуда очень сложно. Людей, которые туда, в такие места попадают, их потом даже когда выводят, это как зависимость любая. Там, игромания, наркомания и так далее. Если ты выведешь из этого человека, ну, если ты его как-то там не реабилитируешь, не долечишь и так далее, они все равно захотят вернуться в это дело. Поэтому… Люди, которые из одной секты, они в другую попадают, в третью, если там закрывается еще что-то. И здесь то же самое на самом деле. Чтобы из этого вывести, нужно вот конкретно, допустим, если есть родственник, вот чтобы вот это все сработало, чтобы это все поменять, нужно буквально годы, иногда десятилетия, вот с ним контакт иметь, налаживать какую-то связь эмоциональную, эмпатическое общение постоянное, пытаться как-то потребоваться, удовлетворять и так далее. И, соответственно, с одной стороны… ограничивать от вот этого всего негативного влияния, с другой стороны давать что-то позитивное.

Вы верите в положительные изменения в России?

— Россия – это получается какой-то такой недоКитай некий, наверное, потому что вот в Китае на вопрос как никто до сих пор не ответил, потому что государство настолько сильное, тотально, что оно в общем контролирует все, и противостоять ему практически невозможно, потому что, скажем так, в мелких государствах проще что-то такое… какой-то переворот устроить или революцию. Потому что, ну да, народ, очень много его. Но если нет хотя бы помощи извне какой-то в разгоне этого всего, то, скажем так, силовиков тоже не так много. Государство не такое богатое. И как-то это можно, грубо говоря, что-то устроить. В каком-нибудь Китае, в России… Там миллионы силовиков, которые просто подавляют. То есть очень сложно что-то организовать в таких больших странах. Потому что власть может организовать все что угодно. У нее там ресурсы. Она взяла вот эти все 5 миллионов силовиков, организовала, мобилизовала, и они пошли в одну точку бить. В России, я боюсь, что в ближайшие годы вообще никак и ничто. Есть вероятность, что случайным образом, условно говоря, как-то Путин умрет, погибнет или так это посчитают, что он умер, погиб, неважно, двойник или тройник, или он сам, или как это будет устроено. Вообще не суть важна, лишь бы было… скажем так, общепринято, что Путина не стало. Это дает некий шанс, конечно.

До войны вы активно участвовали в выборах, были наблюдателем. Есть ли смысл участвовать в выборах в России?

— Ну, во-первых, есть смысл чисто формальный какой. Вот, допустим, условно говоря, Путин в 1924 году баллотируется. Не знаю, внезапно он там умирает, погибает. Значит, он не может быть президентом. Значит, а выборы как бы уже проводятся. Отменять выборы… И что, заново проводить? А как? А в любом случае, что-то менять, заново проводить, что, даже продолжать, Путина уже не будет в бюллетене, значит, кто-то другой будет. И вот уже тут сразу вопрос. То есть, если, допустим, Путина нет, чисто формально, может победить вообще кто угодно, получается. Всем будет удобно этот момент использовать, что, а, ну смотрите, нет, ну как бы, ну вот, вот нет, значит, давайте как-то по-другому, все. И тут уже действительно кто угодно победит, и там даже не важно кто уже. Там уже система может меняться. Это если, скажем так… А те, у кого власть сохраняется, несмотря на отсутствие Путина, если они позволят этому быть, конечно, да. Потому что там может быть по-разному. Допустим, вот война, она, конечно, очень сильно не то чтобы расколола, потому что как раз-таки, ну это как вот при Гитлере, наоборот, все сконцентрировали, ужесточили и так далее, как бы все формально едины, одной цели, одной империи служат и так далее. Но внутренне, с начала войны, как раз вот это все… Даже вот в верхах поделилось примерно таким образом, что вот есть, условно говоря, силовой блок, который, в принципе, был за войну кое-как. Не все, но, да, были там. Особенно вот именно силовики, они военные, допустим. И вот, допустим, есть экономический блок или что-то другое еще, которые были резко против, потому что они понимали, что в таких условиях там экономика будет трещать по швам, и у них интересы будут, интересы не будут учитываться. И вот эти все верхушки, они, конечно, завязаны на деньгах, которые они там выводят в офшоры или еще что-то где-то. Вот началась война, тут прикрыли, там прикрыли, тут ты под санкциями, туда ты не можешь поехать, там тебя посадят. И многие из этих вот чайверхов думают, а зачем это вообще нам нужно тогда? Давайте, условно говоря, в головах у них возникает мысль, давайте скинем Путина как-нибудь, хотя бы чтобы, или там и выторгаем, допустим, себе там прощение за какие-то тоже свои грехи, и заодно, собственно, экономически будем, скажем так, нормально жить, как раньше.

А был ли какой-то шанс у Бориса Надеждина?

— Я участвовал в этой компании, в подписной. Я, собственно, один из организаторов был, который там занимался и проверкой подписей, и разным другим. Ну, я просто этим еще и в России занимался на разных выборах, поэтому это, скажем так, можно сказать, моя почти что профессиональная деятельность. То, что это, конечно, не моя специальность, но я в итоге этим очень много занимался, поэтому, да. Понятно, что формально, конечно, там при Путине бы Надеждин никаким бы там… Ну, не победил бы он там ни во втором туре, ни в первом, ни в каком, потому что, ну… Цензура, пропаганда и так далее, конечно. Ну, был, допустим, в 2018 году такой Грудинин, соответственно. С ним я и с Надеждой Грудининой, в принципе, немножко знакомы. Они из Подмосковья оба, и, в общем, на выборах пересекались и так далее. Ну, вот, то есть, вроде как был шанс, но на фоне, скажем так, даже вроде бы и войны не было ничего, или там какая-то другая ситуация. Просто вот из-за того, что вот такая… Достаточно тотальная пропаганда или такое вот устрашение, ну и комплекс всего. В общем-то, ну набирает это, скажем так, оппозиционный кандидат сколько-то, но все равно в рамках какого-то предела. И даже честно причем. То есть, конечно, да, фальсификация там колоссальная, это все, это естественно, тоже я все это знаю, анализировал, графикой мы тоже занимаемся электоральными. В любом случае, Путин набирает существенное количество голосов, и даже если смогли Ельцина вытянуть в 96-м году, ну уж… Путина-то вытянули бы они как-нибудь. Но другое дело, что в системе опасны такие прецеденты, потому что, скажем так, ну когда-то могла себе позволить, скажем так, меньшими фальсификациями, большим каким-то там давлением и так далее. Дело в том, что как бы вот, ну по крайней мере на федеральных выборах, скажем так, Путину как-то удавалось результат натягивать. Все равно плюс-минус он набирал даже честно свои около 50 % голосов, словом говоря, там от явки. Конечно, да, там не всегда это было прям сильно за 50, иногда это было даже и до 50, по сути. Но все равно вот за счет этого всего как-то удавалось. Но по мере, скажем так, развития вот таких систем, все больше существует опасность, что какие-то непредсказуемые будут результаты, потому что, ну, мало ли какие-то такие действия, действительно, насколько люди довольны, недовольны этим. Или даже просто сам факт, что покажут, что вот, смотрите, мы вроде как в едином порыве боремся с укронацистами, там что-нибудь вот это такое. Типа мы же должны все, значит, Путина поддержать. А тут вдруг, опа, неувязочка. Факт, с которым не поспоришь, допустим, там 40% будет условно за Надеждина. Ну, допустим, даже не будет, но вот было бы, предположим. Да, допустим, пусть оно было бы 60, но у Надеждина 40. Это как? Это значит, не вся страна в едином порыве. А как так может быть? То есть, конечно, пропаганда много чего может, но вот такие вот совсем уж факты, которые сложно их как-то скрыть, игнорировать. Те люди, которые, собственно, поддержка за счет тех людей строится, которые верят в это все, тут они… Как они смогут в это поверить? А может быть, там не украинцы, а может быть, Путин не так уж и прав? Или как это вообще возникло? Или что, 40% врагов народа? Или как это? То есть что это такое вообще было? Поэтому, конечно, да, на выборах при Путине оставшихся живых, в любом случае, да, какой бы ни был результат, его просто уже не покажут. Но внезапно, допустим, у Надежды стало сразу резко до 10-15% выросло, и власть сразу… прикрыла эта лавочка, все, сказала, никакой регистрации, все понятно, что там было. То есть вот даже такие проценты. И дальше что получается? То есть если власть настолько боится, что показать что-то не то, значит, ну не то, чтобы она боится, скажем так, это тоже не то слово, когда говорят, что боится там. Она не так боится, как вот думают многие, что прямо дрожит от страха. Нет. Она просто не хочет создавать ситуацию, когда вот эта мнимая поддержка рухнет, что она будет уже совсем не мнимая, как на штыках или еще что-то. Но она уже и так фактически такая, но тем не менее. И вот в этой ситуации, конечно, естественно, никому бы не позволили победить, не что-то серьезное развить.

А что вы думаете о новой партии «Рассвет» Екатерины Дунцовой? Верите ли вы в успех этого предприятия?

— Екатерина Дунцова, она, скажем так, она, конечно, занялась таким делом, которое принесло бы результаты, скажем, лет, может быть, 20 назад, но она занялась этим сейчас, когда вот это вот буквально как вот Северная Корея, заняться вот чем-то таким, ну почти что. в Территории Кореи, потому что там просто расстреляют на месте и все. Ну, вот здесь тоже примерно то же самое. То есть она политический проект, и сейчас в России делать, ну, не знаю, там как минимум просто рискованно, ну, то есть опасно вот просто буквально лично для всех, кто участвует в этом все, так вот открыто. Ну, и во-вторых, это все довольно малоперспективно именно сейчас, потому что, ну вот есть тотальная пропаганда, условно говоря, там, Сталин, Гитлер, кто угодно. И вот ты там что-то пытаешься делать другое, ну скажем так, насколько тебе позволит это и насколько ты сможешь вообще быть убедительным в этом всем. Типа как вот, допустим, для тех, кто за Путина, им: а зачем? А что это такое? Для тех, кто против Путина, думаешь, вот там пойдешь, там, не знаю, там какую-то свою партию создавать, что-то какие-то свои на местах дела. Говорят, ну хорошо, вот вы нам тут сейчас вот про лавочки расскажете, а у нас тут, знаете, вот как бы не та немножко ситуация, у нас тут вообще война идет, людей убивают. И что вы тут можете вообще изменить со своими возможностями, с этой повесткой и так далее. То есть получается такая ситуация, что ни провластным, ни оппозиционно настроенным избирателям это как будто бы сейчас вообще не нужно. В такие моменты исторические гораздо, наверное, полезнее заниматься чем-то более таким смежным. Опять же, проблема в том, что власть, она, естественно, пресекает любую организацию, саму организацию, которая… Хоть чем-то альтернативным, неважно даже чем он занимается, если будут создать сообщество любителей морских котиков на миллион человек, то власти это тоже прикроют, потому что, ну мало ли что, на всякий случай, слишком большая организованная группа людей. Поэтому проблема такой деятельности в том, что сейчас очень сложно и бесполезно делать что-то такое крупное, масштабное, массовое и, прежде всего, прямо акцентированно политическое. Но в то же время можно, скажем так, как-то разбиться на мелкие группы, что-то сетевое создавать, желательно, чтобы они никак не ассоциировались друг с другом, и заниматься вот действительно применить всем чему угодно. Но просто это вот как вот с переубеждением людей надо не в переубеждении, а в изменение мотивации психологии, так далее. Вот здесь то же самое, не, скажем так… Не вот сейчас мы пойдем там Путина свергнем, вот это все. Нет, это сейчас бесполезно и вообще никому не нужно. Общие гражданские инициативы благотворительные, какие угодно. Просто вот если нет никаких ресурсов, да просто вот какую-то солидарность развивать, какое-то общение эмоциональное друг с другом, там, не знаю, с соседями собираться просто на лавочке там посидеть, там, не знаю, какие-то праздники подмечать, даже вот это вот. Потому что, собственно, одно из главных оружий вот таких режимов жестких, что оно все это разделяет людей, атомизирует общество. Люди боятся вообще друг друга, потому что вдруг этот на меня настучит, я что-то не так подумаю, что-то скажу, что-то не сделаешь. Ну, на меня, допустим, конкретно два доноса было на работе. Я там работал, себе никого не трогал. Ну, как не трогал? Ну, то есть, да, типа я вот такой себе нехороший весь антигосударственник, там вот это все начиналось. Ну, в общем, кому-то это не понравилось. И вот это все, оно… Ну, то есть люди, они, в общем, они и выживают обычно в таких режимах, потому что режим жесткий, там экономика в нем уже на каком-то последнем месте, там она не важна, потому что там важно вот виден на порыве, там поддержать там, не знаю, войну ли, все что угодно. Там экономически бывает не очень, и психологически не очень, и по-всякому, политически и так далее. И люди вот, они как-то вот выживают буквально, во всех смыслах слова. И вот эти любые вот какие-то взаимодействия социальные и какие-то эмоциональная, психологическая помощь, она вот… Даже вот, кстати, да, даже просто психологическая помощь, вот просто индивидуально, условно говоря, просто вот выучиться на психолога как можно большему количества людей и вот со своим окружением пытаться как-то вот взаимодействовать в том плане, что ну как-то помогать, в общем. Даже вот это, оно может оказать, ну, довольно положительный какие-то эффекты долгосрочные.

Вы волонтерите на грузинских протестах. Почему?

— На митингах вот этих вот, я еще в каком качестве часто участвовал, подыгрывал, скажем так, участие, организовали мы медицинскую первую помощь для пострадавших. Поскольку здесь довольно жестко разгоняют. В России, даже, наверное, так особо не разгоняли никогда за последние годы, по крайней мере. Поскольку в России, ну, как-то нет нужды, что ли. Там по-другому немножко действуют. Там всех сажают, да, сразу, избивают. И таких уже митингов нет. И оппозиция, в смысле протестующие, так особо и не действуют. То есть, грубо говоря, вот что, допустим, тут, вот буквально тут петардами можно закидывать там силовиков. Они тут часами будут стоять, ждать, в ответ водометами поливать. Потом, да, начнется жесть, разгон и так далее. Но вот это вот, то, что вот это вообще можно, то есть в России даже нет такого вопроса. А как же так можно? Да у нас вообще бы там за меньше там. За то, что просто там дойдешь не до той точки, там тебя посадят, рот не там откроешь, а тут вон оно как можно. Здесь просто больше можно пока еще, поэтому, да. Но разгоняет, собственно, жестко, и, в общем-то, на последних разгонах в начале декабря примерно там, когда были, это вот буквально уже белорусские практики какие-то пошли, как в 2020 году было. Когда там прям вот все там было. Ну, это разве что не убили пока никого, к счастью. То есть методы, конечно… Грузинская власть научилась применять методы всех стран. Израильские политтехнологи над этим работают, российские, из Венгрии ездят, из Сербии. Они отовсюду берут, как удержать власть, какой закон принять. Очень они, конечно, в этом плане, к сожалению, переиграют оппозицию. И тут такие технологии используются, которые просто вокруг пальца обводят. Принимают кучу законов, например, когда… под шумок один там иноагентский закон, под шумок принимают еще 10 других, которые вообще незаметны, потому что все протесты против этого, как бы типа вот крикнули, а вон там что-то там волки, там все побежали, а тут еще там 10 событий, которые вообще проигнорировали.

На что вы надеетесь?

— Ну, я, в общем-то, как политконсультант рассуждаю достаточно, в этом плане даже не знаю. Мир мне достаточно понятен в плане насколько он прагматичен. У меня какая-то была вот именно надежда когда-то, что вот… Там, как это, там, постмодернизм какой-то происходил, еще что-то. Вот, вроде бы, как сейчас что-то будет такое. Но потом это опять обреал политик, все разбилось, и, в общем, и вот, как это, деды победили, что называется. Вот эти все, где-то геронтократия, где-то старые какие-то порядки, где-то вот это все, опять возврат к какому-то прошлому, архаизация. Ну, если так по миру все это смотреть, где-то просто вот… отсутствие ну глобальный тренд на такой, что вот раньше был какой-то момент типа давайте все весь мир и счастливым, даже если он не хочет. А сейчас наоборот тренд – давайте все закупимся у себя, и вот с Квида, по сути дела, наверное, началось. На Дубаи это тоже было, с него очень сильно стало, скажем так, проявляться, потому что вот это как такая лакмусовая бумажка, вот вдруг сегодня НАТО закрылись, скукожились, стали бояться всего подряд, и все. И как-то вот количество счастья уменьшилось, как будто бы вот этого всего, и как-то перестали люди вовне выходить и пытаться что-то там… как-то делать. Поэтому, да, на самом деле на ближайшую перспективу, по крайней мере, у меня не то, что надежд никаких, но я понимаю, что, в принципе, надежда вообще может быть только на себя и на то, что ты сам можешь сделать. Как я вот думал, то вот надо весь мир там что-то поменять, что-то будет из этого. На самом деле, прежде всего надо себя, если надо, менять или как-то создавать такое вокруг себя. И потом уже, если кто-то захочет, он уже присоединится к тебе и к тому… чего ты делаешь, например.