Андрей Бильжо: «Могла бы быть привлекательная страна»

Андрей Бильжо – художник, эссеист, ресторатор, психиатр, кандидат медицинских наук. После вторжения России в Украину  уехал жить в Венецию, но надеется вернуться.

В интервью Андрей рассказывает, как вернулся в психиатрическую практику с началом войны и помогал людям, а сам «ходил по набережной Венеции весь в соплях и ревел».

О том, как Андрей Бильжо разговаривал по телефону с человеком, который ему угрожал; и о том, что за люди поддерживают войну, смотрите в новом выпуске «Очевидцев».

Расскажите о себе.

— Зовут меня Андрей Бельжо. По первой профессии я психиатр, кандидат наук, а потом художник. Я вообще говорю «художник» в широком смысле, потому что я очень многим занимаюсь и занимался. Я проработал на шести каналах телевидения, на четырёх каналах радио, на двух делал мультфильмы, на остальных был ведущим и соведущим. Я написал 15 книг, придумал и открыл 10 ресторанов. Из них один работает до сих пор, занимался дизайном.

И везде первые премии: в области живописи «Золотая кисть», в области журналистики «Золотой Гонг» и в области юмора, карикатуры «Золотой Остап» дважды, на телевидении ТЭФИ «лучший дизайнер года графический». А на самом деле всё это одно и то же. Просто я занимаюсь разными вещами и что-то придумываю. Теперь это больше… Теперь это всё осталось в прошлом. Теперь это никому не нужно. Сбитый лётчик или упавшая звезда. Это ирония, конечно.

Как вашу жизнь изменила война?

— Ну, вот всё, что я перечислил, теперь всё уже в прошлом и никому не нужно. Ну, то есть как бы я сделал сейчас серию больших работ, которая называется «Азбука 2022 — 2000 и дальше цифра непонятно какая». Там есть такая картинка, буква Ж, и она перечёркнута буквой Z. Вот в серединке такая чёрная Z на две части. Ну, как-то так.

Как вы чувствовали себя в феврале двадцать второго года?

— Довольно долго я ничего не мог делать — ни писать, ни рисовать, ни вообще ничего делать. Вот. И я вернулся в психиатрию, написал в разных соцсетях, что я возвращаюсь в обратную профессию, и если кому-то нужен, то я готов отдать своё время. И вот 5 месяцев по 5 часов каждый день я разговаривал с разными людьми с Украины, из России. И, в общем, накопилось огромное количество разных разговоров.

Мне потом говорили спасибо. Но это было тяжело. Я как по 5 часов каждый день ходил по Набережной Венеции и весь в соплях вместе с теми, кто был на том конце провода. Вот. Я нарушаю законы психотерапии, потому что я должен был быть холодным психотерапевтом. Но потом я понял, что честность в психотерапии — это, в общем-то, совсем неплохо. То есть я как бы придумал новую методику.

Вы по образованию врач-психиатр. Президент России вызывает у вас профессиональный интерес. У вас есть диагноз?

— Ну, диагнозы ставить дело такое, заочно. Я их ставил в программе Виктора Шендеровича, когда был «мозговедом» таким клоуном, клоуном-психиатром, что, кстати, сыграло положительную роль, потому что мне поэтому и звонили, потому что доверяли. Видимо, считали, что я такой неплохой по сути человек.

Мне достаточно понятен. Мне было ясно про него довольно много, и поэтому сейчас он — ну, такая это как прочитанная книга. Дочитываешь книгу, которую потом не хочется перечитывать, дочитываешь до конца, потому что любишь всё завершать. Вот. И дальше к ней не возвращаешься, потому что дочитываешь её и понимаешь, что она была неинтересной.

С какими проблемами к вам обращались, когда вы работали психиатром после 24 февраля двадцать второго года?

— Уезжали в основном, и обращались ко мне за советом мамы с детьми, потому что папы оставались на войне. Дальше как жить, как быть — каждый случай это отдельная, отдельная история, вполне драматичная или трагическая. Ну, когда ребёнок перестаёт разговаривать, и я с ним говорил по телефону через маму. Я говорил в одну сторону, а он там кивал головой и что-то… Ну, это мощный стресс для детей, когда они говорят, что маме: «Ты говорила, что у нас семья — одна команда, а вот мы уехали вдвоём, а бабушка с дедушкой остались там, собака осталась там, и папа остался там. Я хочу вернуться».

Или тема, когда дети находятся в Украине, а мама в Москве. Они звонят из подвала во время бомбёжки и рассказывают маме, что вот так и так, а мама говорит: «Я не хочу в это верить». И вот чего слова здесь «не хочу». То есть она как… Как вести себя? Меня спрашивали. Я говорил, что если мама поверит в это и вы убедите её, то она может умереть от инфаркта. Поэтому это такой механизм вытеснения, когда она не хочет в это верить. То есть она выбирает себе из двух реальностей ту, которая нереальность. Вот. Ну, ну, ну и так далее. И много звонков было и из Москвы на тему разрыва и непонимания. Но у всех все теряли и не знали, как жить. Это было отчаяние, депрессия, начало её, невозможность приспособиться, непонимание вообще, как это может быть.

Очень хорошо выразил рэпер Влади. У него есть такой трек «Как это, б**, возможно». Ну, вот это очень точно.

А были среди обращающихся за помощью те, кто поддерживает войну?

— Нет, им не нужно было звонить. Были, когда писали и угрожали, такое было уже позже. И однажды я даже перезвонил по мессенджеру человеку, который мне угрожал. Было имя его, и он был в форме десантника. Я проговорил с ним час. Я просто позвонил ему, и он удивился. А дальше мы говорили, он задавал мне вопросы, или я задавал ему вопросы. И, в общем, я понял, что он ничего… как вообще мы не знаем ничего про некий про этот социальный срез, да? А эти люди не знают ничего про нас.

Ну, у него была там гордость, что его дед воевал. А я сказал, что мой папа прошёл всю войну и через Сталинградскую битву на танке Т-34. Он удивился. Он пытался говорить со мной, используя ненормативную лексику, но оказалось, что я владею ей ну, даже не в два раза лучше, а там во много. Ну, и так далее. То есть он всё время терял какие-то представления вообще. Вот когда он стал рассказывать про то, что он был в Чечне и прочее, выяснилось, что я знаю лучше него и про него, потому что посттравматический синдром. Я им занимался. Я сказал ему, что если к тебе приедут все, кому я помог, те, кто были в Афганистане, например, то это будет целый вагон поезда.

Многие в России поддерживают войну. Это конформизм или искренняя агрессия?

— Ой, ну, там очень разные механизмы. Там есть люди, которые конформисты. Есть люди, у которых работает механизм вытеснения, они просто не хотят об этом думать. А это было во все войны. Вот есть те, кто об этом думает и пытается как-то с этим справиться и подают… просят у кого нет возможности уехать в силу разных причин. Это уже три механизма. Есть те, кто подвержен пропаганде, ну, такие гипнабильные, да? А таких 70% гипнобильных вообще в любом обществе. То есть уже четыре.

Есть те, кто подпадает под обаяние такое власти. Ну, власть вообще это такая сексуальная довольно штука, поэтому женский пол часто не выдерживает вот эту вот доминанту.

Тот образ будущего, который рисовался многим на старте постсоветской России, оказался ошибочным. У вас есть чувство поражения?

— Конечно, конечно. «Ты прости нас, Юра, мы просрали всё». Ну, конечно, потому что девяностые были… Ну, много было мощных стартов и надежд, и вообще куча всего новых открытий. Это могла бы быть вполне привлекательная страна.

Когда всё пошло не так?

— Очень трудно сказать, потому что всё размыто. Я не считаю, что можно было пережить девяносто третий год вполне. Ну, по большому счёту, пошло не так, когда появился Путин. Видимо, были моменты, когда можно было понять, остановить и прочее. Но желание собственной безопасности у семьи Ельцина и невозможность понять помощника этой семьи, правой руки там Бориса Абрамовича Березовского… Вот это вот… Да, он понял это, но поздно.

Что сегодня с Петровичем, героем, которого вы создали?

— Персонаж мой находится в коме. Оживёт он или не оживёт? Уберут у него аппарат искусственного дыхания или нет — пока неизвестно.

Вы сейчас презентуете новую книгу «Азбука 2022». О чём она?

— Это то, что я рисовал в течение 3 лет. Не рисовать я не могу. Мозг мой так устроен, что я должен реагировать на то, что происходит. То, что говорят, — такой газетно-журнальный мозг. Поэтому я описывал и обрисовывал то, что я слышал, то, что я видел, то, как я понимаю. Вот.

И с одной стороны, там будут большие картинки, которые самодостаточны вполне. Вот. А с другой стороны, моё видение, тексты. Я стал писать не поэзию, так называемую, вот, чтобы дистанцироваться от поэтов, а описание разных понятий. Посвятил я эту книжку моему другу Игорю Свиноренко, который родился в Мариуполе, закончил школу в Макеевке, и потом университет, факультет журналистики. Школу закончил с золотой медалью. Вот. И мы работали вместе в «Коммерсанте» и потом ещё дружили. Вот он для меня важный, важный человек. А редактором выступил Петя Холобаев, который был редактором-райтером в «Коммерсанте». Поэтому, если хотите, то это вот такой маленький срез того «Коммерсанта». Вот.

А понятия там разные: мемы, мемы-ситуации. Я должен был сдать эту книжку раньше, но я чувствовал, что что-то ещё должно быть. И появился Трамп. И поэтому без Трампа эта книжка была бы неинтересна. Ну как, ну как представить себя? Поэтому вот там есть всё. Вот сегодня она вышла из типографии, часть её одиннадцатого числа приедет сюда. Последний рисунок был сделан два месяца назад.

Чем вам интересен Трамп?

— Вы знаете, мне вообще… и я говорил это вот людям, которые мне звонили, что на всё, что происходит, можно посмотреть немножко по другим углом зрения с точки зрения интересный период, когда многим многое меняется. Как-то был такой… Я после института ходил на разных судах, и как-то на большом рыболовецком траулере — плавбаза — попали в глаз тайфуна и должны были погибнуть. Это было в Тихом океане под Японией. Вот.

Ну, и когда мы вылезли из этой истории, я сидел на палубе, ко мне подошёл боцман и говорит: «Повезло тебе». Я говорю: «В каком смысле мне? Нам всем повезло». Говорит: «Нет, не в этом смысле. Я 40 лет хожу по морям, океанам, был в разных штормах, а такого не видел. А ты первый раз пошёл, и вот тебе». Я тогда подумал, что после каких-то катаклизмов, если ты остаёшься жив, в тебе появляется что-то новое, то ты можешь на то, что ты видел и то, что было, посмотреть каким-то другим углом зрения. То есть, а что, действительно, это было интересно? Ну, как-то так. Поэтому интересно.

Вы давно живёте в Венеции. Почему вы выбрали её

— Сказать, что я живу в Венеции… Я живу в Венеции то время, как началась война, потому что до этого я жил всё-таки в Москве. В Венецию я приезжал. Я влюбился в своё время в Венецию и купил там небольшую квартиру. Ну, потому что это город или не город, как я говорю, с большой буквы слитно. Ну, такой отдельно стоящий, совершенно необычный, который меня покорил, и мне там очень хорошо. Но это вот то, что называется по любви, зарегистрировать свои отношения. Раньше это были любовные, а потом я написал две книги про Венецию.

Как итальянцы сейчас относятся к России и Украине?

— Венеция немножко не Италия. Я ни разу не сталкивался с каким-то негативным отношением со стороны венецианцев. Ко мне отлично относятся все. Такой странный русский художник здесь живёт. Я бы сказал там с любовью. Поэтому они не понимают, что происходит. У меня было несколько таких разговоров, дискуссий. Ну, объяснить довольно легко, легче, чем русскому. Но как-то они начинают думать, почему Россия напала на Украину.

Есть разные войны, но война всегда плохо, жестока, и она, как правило, не приводит ни к чему хорошему. А, но есть войны с каким-то смыслом всё-таки. Но когда одна страна завоёвывает кусочек территории другой, потому что ей необходим этот кусочек. Ну, или ещё какие-то там, а есть, видимо, войны бессмысленные совсем. Война одного человека. Вот я об этом сказал сразу. Сейчас кто-то из политологов, ведущих, тоже обратили на это внимание. Но это война вот одного человека, человека, наделённого властью, окружённого разными защитными заборами и так далее, к которому не приблизиться. Вот. И вот это такая война одного человека, который который для которого это вот который кайфует.

Путин просто кайфует или хочет войти в историю?

— В историю он уже вошёл. Ну, процесс интересен, конечно. И процесс интересен, и интересно войти в историю любым реформаторам, изменяющим жизнь. Интересно, когда ты в центре внимания, когда ты жил часть жизни, и это для тебя травма, на тебя никто не обращал внимания. Ты всегда пытался доказать, что ты значим, и сейчас у тебя неограниченные возможности.

Вы вернётесь в Россию?

— Не знаю. Я хочу, я хотел бы вернуться. Знаете, я придумал такую штуку. Меня в школе довольно часто выгоняли из класса, потому что говорили, что я срываю уроки, а я ничего не делал. Я просто кривлялся. Кривлялся. Это значит, я поднимал так бровь одну или другую. Я вот так могу делать. Вот. И учительница заходила в класс, что-то говорила там, и а класс смотрел не на учительницу, а на меня. Она говорила там какой-то… а я так… и класс начинал смеяться. И меня сажали сначала на заднюю парту. Тогда класс поворачивался в мою сторону. Когда я на первой парте сидел, я поворачивался в класс. Поэтому часто учительница заходила и говорила: «Бельжо». И показывала. Она уже не говорила «вон», просто «Бельжо». И довольно много времени я провёл в коридоре. И это довольно интересно. Ты ходишь по коридору, подслушиваешь, что доносится за дверью. Вот. А потом звенит звонок, и у тебя начинается другой урок. Ну, вот сейчас я брожу по коридору. Мне сказали «Бельжо». Вот. Поэтому, может быть, я вернусь ещё в класс.

Чего вы боитесь?

— Уже ничего. Боюсь беспомощности, боюсь унижения, боюсь ну вот этого, пожалуй, больше всего боюсь. Беспомощного унижения, какой-то схватки, которую я наверняка проиграю, потому что чувствительные проигрывают всегда бесчувственным. Это априори, по-другому не получается. Поэтому все диктаторы — они бесчувственные. Трудно себе представить чувствительного диктатора.

Что даёт надежду?

— Ну, для меня очень важны друзья. Без этого я бы вообще не смог бы существовать. Друзья и работа. Я очень много работаю. Я бесконечно что-то делаю, не думая о том, что нужно это кому-то продать. Я просто делаю, делаю, делаю разное. От меняю лица медведям, которые уже… 300 мишки плюшевые. Вот до мебели. Ну, в общем, всё время что-то делаю, делаю, придумываю. Ну, вот. И общаюсь с людьми, которые намного моложе меня, и ловлю себя на мысли, что пока им интересно со мной, а мне интересно с ними, значит, это мне даёт надежду какую-то.