Руслан Костыленков — один из фигурантов дела «Нового величия». Дело о «создании экстремистской организации» в 2018-м вызвало большой резонанс: адвокаты доказывали, что оно — результат провокации спецслужб. Костыленков как «лидер организации» получил самый большой срок — 6 лет и 9 месяцев. Который, впрочем, сейчас считает почти вегетарианским.

Почему из-за войны с Украиной он год провел в ШИЗО, какое объяснение нашел массовой вербовке заключенных, зачем после освобождения решил эмигрировать и что считает важным сделать, чтобы изменить ситуацию в России, Руслан Костыленков говорит в проекте «Очевидцы».

Расскажите о себе.

— Меня зовут Руслан. Мне 31 год. Родился я в славном городе Катьково, Московская область, 20 тысяч населения. Прожил я там всю свою жизнь сознательную. В принципе, я самый обыкновенный человек, был до некоторого момента. Учился я в медицинском училище. Дальше я пошел учиться уже в высшее образование на психолога. Психолога я не закончил. Работал я в разных местах, я работал и в фитнес-центре, я работал и на кухне, я работал и на стройке. В общем, применил свои способности в самых разных местах, но самое длительное свое место работы я могу назвать себя самозанятым. Я занимался монтажом видео, монтажом и съемкой видео. До 25 своих лет я так и жил самой обычной жизнью, но… Уже где-то с 17 в моей жизни появился политический активизм.

Что имеете в виду, говоря, что в вашей жизни появился политический активизм?

— Начинал я свой политический активизм с такой, может быть, необычной стези, как борьбой за здоровый образ жизни. У нас в Сергиевом Посаде была группа, называлась она «Союз борьбы за народную трезвость». Группа не финансировалась государством. Мы занимались чем? Пропагандой здорового образа жизни. То есть спортивные мероприятия, пробежки, лекции. Было очень интересно, потому что я сам являюсь сторонником здорового образа жизни. Я никогда не пил алкоголь, не курил, не употреблял наркотики. Но все это выводило уже тогда на различные… мысли о том, что в государстве, в нашем, в российском, что-то не так. Мы понимали, что государство, оно очень вальяжно относится к продаже алкоголя. Некоторые государственные структуры и организации получают прибыль с продажи дешевого и очень некачественного алкоголя. На тот момент, когда мы создавали вот это движение и создавали агитацию, мы даже находили связь в РПЦ, в Русской православной церкви, что у РПЦ есть некоторые льготы на продажу сигарет. То есть они могут продавать их по очень дешевой цене, ну, там, через свои компании, разумеется, и они не продают непосредственно от РПЦ, потому что это нанесет им репутационные потери. Вот. И уже тогда я начал понимать, что наше-то государство, оно… халатно относится к здоровью своих граждан, но если начать копать дальше, то там уже пойдет гораздо глубже. То есть оно халатно относится не только к здоровью своих граждан, но и к кошелькам своих граждан, но и к каким-то социальным выплатам, ну и так далее и тому подобное. Я уже начал больше читать книг, больше погружаться в политику, больше… общаться с другими людьми. Сейчас, конечно, об этом не очень принято говорить, но я не боюсь. В основном я общался с людьми из правого крыла. Ходя на митинги с лицами из правого крыла, я уже тогда начал больше знакомиться с людьми и посещать мероприятия либерально-демократического толка. Это уже где-то было 13-14 год. Уже тогда я общал митинги Алексея Навального. Уже тогда первые они были. Антикоррупционные митинги. Задерживают честных граждан за то, что они вышли и не побоялись высказать свое мнение этой лжавой, алчной, лицемерной клике, которая засела во власти. Коррупционеры хотят арестами и угрозами остановить ту волну справедливого протеста, которую мы с вами создали.

Расскажите про дело «Нового величия», по которому вы проходили как глава организации.

— Все это началось в 2017 году. На тот момент я сидел в различных политических чатах, и я заобщался с несколькими своими, ну, назову их единомышленниками, среди которых оказались в будущем фигуранты уголовного дела нового величия. У нас… сложилась такая инициатива встретиться в реальности. И мы встретились в одном из Макдональдсов на Алексеевской в Москве. 90% из 20 человек были люди молодые. В том числе там была Анна Павликова знаменитая, Мария Дубовик, Вячеслав Крюков, Петр Карамзин. И самое главное среди них был Раду Зелинский. Кто такой Раду Зелинский? Информатор ФСБ. И уже тогда у нас завязались, ну, поскольку все-таки чат был политический, то и завязались, разумеется, политические разговоры. После этой встречи мы много раз еще с этим коллективом встречались, люди приходили-уходили. Все дошло до того, что Раду Зелинский предложил снять помещение, в котором можно будет обсуждать какие-либо мероприятия демократического толка. Очень был большой ажиотаж относительно грядущих выборов президента перед 2018 годом. Уже тогда люди готовились кто-то быть наблюдателем, кто-то митинговать, уже заранее зная, что выберут нашего уважаемого Владимира Путина. В итоге этот Раду Зелинский снял помещение. Помещение это, заранее уже скажу, было напичкано прослушкой, аудиопрослушкой, видеофиксацией со стороны… со стороны либо ФСБ, либо МВД, я уж точно не помню, и все разговоры там записывались. После нескольких встреч, после более подробного знакомства было несколько небольших акций от нашего коллектива, ну то есть мы распространяли там несколько листовок, распространяли с названием «Новое Величие». Это название «Новое Величие» (очень много вопросов СМИ) тоже предложил Раду Зелинский. Была написана тоже программа, что очень часто всплывала в суде, была написана программа и устав. Но эту программу и устав никто не видел, потому что она была только у Раду Зелинского. Но толком ее, эту программу и устав никто не читал, никто и не видел. Раду Зелинский старался создать видимость организации, что ли, вот. И со всеми прилегающими там структурой, лидером, отделами. И следствие уже решило, что лидер я. Почему? Поскольку наиболее активную роль в этом коллективе было у двух человек, у Раду Зелинского и у меня. Поскольку Раду Зелинский являлся информатором ФСБ, его не могли сделать лидером, потому что его не могли привлечь к уголовной ответственности. Вот и все. Вот. И поэтому ваш покорный слуга был обвинен в создании… организации экстремистского сообщества, и меня сделали лидером, и в итоге мне дали самый большой срок в 6 лет и 9 месяцев.

Как проходило ваше задержание?

— Арестовывали меня непосредственно, да и всех остальных участников, 15 марта 2018 года. Самое интересное было то, что 15 марта 2018 года было мое день рождения, мне исполнилось 25 лет. И то есть, на день рождения у меня вот, так сказать, такой… презент был неприятный. Я жил один, в своей квартире в Катьково Московской области. В 10 часов утра ровно, я даже запомнил, я посмотрел, я тогда проснулся и посмотрел на будильник, было 10 часов утра. Ко мне постучали в дверь. Я по своей привычке, ну, особо не смотрю, кто мне стучит, и я сразу открываю дверь. Я открыл дверь, ко мне ворвались. СОБР ко мне ворвался, Следственный комитет и ко мне ворвалось МВД. Меня избили, заковали меня в наручники, посадили меня на табуретку, начали очень-очень долго избивать и по лицу, и по телу, и по ногам, по рукам. В общем, в медицинском заключении у меня везде были гематомы.

То, как я признаюсь в преступлении, это происходит в моей квартире в Катьково, прямо на кухне. Это признание появилось после того, как меня пытали, как я уже сказал, и избивали сотрудники СОБРа и ФСБ у меня дома. Они сказали: «Нам нужно, чтобы ты… произнес текст на видео, чтобы мы записали это». Смешно было то, что они говорили мне текст, я его не мог запомнить. И мы записали это только с 25-го, наверное, раза. Когда человек находится либо в местах лишения свободы, либо под пытками, у него нет альтернатив. Зачем меня избивали? Я сейчас объясню. Из меня хотели выбить показания не на экстремизм, как дальше создали дело, а на терроризм. Почему? Я объясняю. Как-то раз кто-то на собрании, по-моему, это даже был Раду Зелинский, что-то проговорился про Останкинскую башню. И хотели вследствие натянуть уголовное дело на то, что наша якобы организация хочет совершить теракт в Останкинской телебашне. В общем, у следователя были длительные попытки это сделать. Но в итоге это все провалилось, потому что там не было никаких доказательств, вообще никаких. Тем не менее, экстремизм создали, создание экстремистского сообщества создали. Когда меня арестовали, меня повезли в Следственный комитет, везли меня в лежачем положении, в так называемой «буханке». Привезли меня в Западный Следственный комитет по Москве. Там меня, в принципе, никто не допрашивал. Я просто сел в кабинет, следователь сам все написал. Все фигуранты уголовного дела расписались в своих показаниях. Показания были, я не могу сказать, что прямо уж плохие. То есть там люди просто говорили то, что было на самом деле. То, что они познакомились, то, что они встречались, то, что никто никаких терактов не готовил. Все сказали, что придерживаются оппозиционных взглядов относительно политики правительства Владимира Путина. Но что там совершать какие-то покушения или теракты ни у кого ничего не было в показаниях. И это очень… Я думаю, осложнило даже работу следствия, потому что в дальнейшем произошла очень смешная вещь. Когда разбирали дело на суде, следователь подал все материалы уголовного дела в экспертный центр в Москве. Этот экспертный центр, просмотрев все материалы уголовного дела нашего, выдал заключение, что никакого экстремизма нет. То есть следователь сел просто на задницу. Он ожидал, что сейчас он подаст все материалы, и там все разговоры, все листовки, туда-сюда программы, ему выдаст заключение, что там есть экстремизм, но оказывается Москва ему подложила вот такую вот жабу и выдала, что экстремизма нет. Он подает повторную экспертизу это же в Москву, не знаю, по-моему, в другой уже центр, ему там уже так косвенно говорят, что вот вроде как экспертиза там подтвердила экстремизм и так далее и тому подобное. Есть какие-то фразы туда-сюда, но все равно он этим недоволен, потому что ему же нужно натянуть дело на создание экстремистского сообщества. Что он делает? Дальше он находит какой-то экспертный центр в Курске, если я не ошибаюсь, и там ему уже какие-то, как потом адвокаты называли… подчиненные эксперты, выдали, что да, там есть экстремизм и так далее и тому подобное. Это было очень важно на суде, потому что судья, он, несмотря на то, что заранее было известно, что нам выдадут обвинительный приговор, судья немножко тоже сел в лужу, и он интересовался, как это так получается, что не выдает экстремизм, что экспертиза не дает экстремизм. Тем не менее, сидели мы долго в заключении, ждали суда, попали… Попали под коронавирус еще. Я сидел в следственном изоляторе в Москве на Пресне с 2018 года с марта по 2021 год. Март. То есть я сидел в камере три года. Все это время мы ждали суда, судились и ждали нашего решения. И нам в 2020 году должны были дать уже приговор. В марте. Судья заболел коронавирусом. Потом полная эпидемия коронавируса была. Все тюрьмы закрыты, все суды закрыты, все перекрыто, весь мир там болеет, умирает, и мы сидим, ждем суда.

На одном из заседаний вы вскрыли вены. Почему решились на такой поступок?

— Не все фигуранты уголовного дела находились в следственном изоляторе. Кто-то сидел на домашнем аресте. И однажды случилась такая интересная вещь. Я, Вячеслав Крюков… Петр Карамзин и Дима Полетаев, те люди, которые сидели в следственном изоляторе, а не на домашнем аресте. Мы немного возмутились. А как это так получается? Дело одно. Но одни сидят на домашнем аресте, а другие сидят в тюрьме. Мы решили сделать такую акцию, в знак протеста против несправедливости. Мы подали ходатайство в суд о том, что: «Отпустите нас, пожалуйста, под домашний арест». Судья, разумеется, сказал нет. Он отклонил это ходатайство и сказал, что суд считает, что вы должны находиться в СИЗО. Я и Вячеслав Крюков в клетке зала суда вскрыли себе вены. Там сразу начался кошмар. Два конвоира полицейских упали в обморок. Там начался крик, шум. Конвоиры вот так вот стоят и говорят: «Ребята, зачем вы это сделали? Вы нас подставили». Всех зрителей, а их было очень много, были журналисты, были адвокаты, были зрители, были родственники. Всех их сразу выгнали. Нас прицепили наручниками и вывели в комнаты для подсудимых. Они там в подвале. Скорая ехала очень долго. И самое что смешное, самое что смешное и печальное одновременно, когда приехала скорая, врачи сказали, фельдшеры: «Дорогие друзья, сначала мы пойдем к тем, кто нас вызывал». А нас вызывали люди, которые упали в обморок. Но конвоиры, ну надо отдать им должное, полицейские, они сказали, уважаемые фельдшеры, тут люди истекают кровью, давайте может как-то сначала к ним. Фельдшеры посмотрели и такие: «Да, все-таки, наверное, лучше сначала к вам». Нас отвезли в больницу, сделали операции. И конвоиры, которые меня сопровождали в больницу, они говорят: «Сейчас тебя зашьют, и мы поедем домой». А там вышел врач и говорит: «Не, ребята, у него попытка суицида, а пока не придет психиатр, мы его никуда не можем отпустить». И я там находился всю ночь, ждал психиатра. Ну, в итоге приехал психиатр, рассказал, ну, расспросил меня. Я сказал: «Ну вот там, мы не согласны с решением суда и так далее и тому подобное». Он говорит: «Ну, все понятно». В общем, в итоге привезли меня обратно в тюрьму. Я потерял, ну, достаточно много крови, и я три дня просто спал. Вот. Я вставал только, так сказать, в туалет и поесть. И все, и три дня я спал. Самое такое интересное, что и тюремщики в тюрьме, то есть представители администрации в тюрьме, и заключенные, все… Поддерживали. Говорят: «Вот, правильно, молодцы». Говорили: «Вы молодцы, правильно, если несправедливость, то надо за это бороться, правильно сделали». Ну, в общем, несмотря на то, что это трагичный достаточно лист в моей жизни, все-таки я вокруг встречал очень много людей, кто действительно нас поддерживал и понимал, что наше уголовное дело это обыкновенная ерунда и провокация.

Чем закончилось дело “Нового величия»?

— Мы получили большие срока. Я получил 6 лет 9 месяцев общего режима. Вячеслав Крюков получил 6 лет общего режима. Карамзин получил 6,5 лет общего режима. Все остальные ушли по условному сроку. В принципе, в принципе, достаточно мягкий приговор. Достаточно. Но если учитывать, что… три человека, ну, как бы по провокации уехали в тюрьму, то приговор вообще не мягкий. После приговора я отправился отсиживать свой срок в Костромскую область, в колонию в деревне Поназарево. Это такая себе Костромская область, это 400 километров от Костромы. Там просто вот деревня-деревня. В самой колонии я провел два года и четыре месяца, последний год из которых я находился в одиночной камере штрафного изолятора ШИЗО. То есть я просто сидел в ШИЗО последний год до своего освобождения. Причиной тому была моя хитрость. Когда я сидел в колонии, началась война. Ну, Россия с Украиной. Один из сотрудников колонии намекнул мне, что из-за моей политической позиции, из-за моей политической позиции мне могут натворить гадости в тюрьме, то есть что-то подкинуть, чтобы продлить мой срок, или что-то вывести на какой-то разговор. А я сделал немножко хитро. Что я подумал? Я подумал так. Я живу в бараке, у меня 100 человек. Любой дурак, извиняюсь за выражение, может мне что-то подкинуть. И я подумал так. А если я буду сидеть в одиночной камере? Мне же, наверное, никто ничего не подкинет. Я такой: «Ага!». И что я делаю? Я пишу заявление, что отказываюсь от работы. На тот момент я работал в колонии. Было такое правило, если ты отказываешься от работы, то ты едешь в ШИЗО. На ближайший год мне дают апартаменты. Кровать пристегивается утром в 5 утра к стене. Стол, лавочка, туалет, видеокамера. Ни магазинов, ни связей, ничего, только письма. Следующий год я провел в этой одиночной камере, похудел, потому что у меня был такой живот, а когда я выходил, у меня живота не было, я был стройный. Я вышел, и вышел я, освободился от своего срока 13 июля 2023 года. Поскольку я сидел в СИЗО три года, день в СИЗО считается день за полтора, и, разумеется, мне вычислили… Ну, это как посчитали мне за 4,5 года.

Как в СИЗО и в колонии относились к политическим?

— Было два варианта. Либо вообще никак, то есть просто не контактировали, либо поддерживали. Ну, просто поддерживали. Всегда был такой разговор вот в колонии и в тюрьме, если… начинался какой-то спор среди заключенных. То есть там вот: ты там сидишь за наркотики, ты сидишь там за кражу, ты там вор, да, ты там наркоторговец. Всегда говорили: «У нас тут только Руслан сидит ни за что». Вот, и поэтому было очень забавно. Относились хорошо. И, я сейчас скажу может быть тоже непопулярную вещь, возможно, меня там кто-то из оппозиционеров обругает, но за все свое время вот после ареста в тюрьме, то есть в СИЗО и в колонии ни разу меня не ударили, ни разу меня не оскорбили ни со стороны заключенных, ни со стороны администрации, ну, ни разу какого-то грубого слова мне не сказали. Да, относительно режима содержания было тяжело, потому что ты поставлен в суровые рамки. У нас была такая достаточно строгая колония, но откровенного беспредела не было. В отношении меня не было.

Кому и зачем понадобилось создавать дело «Нового величия»?

— Палочная система сохранилась, и им же нужно ФСБ, спецслужбам, особенно перед выборами, отчитываться, что вот… мы поймали людей, которые там хотели сорвать выборы, хотели там теракт устроить, хотели там в десятером Путина свернуть и так далее и тому подобное. Если я не ошибаюсь, об этом даже еще Бродский говорил, что все эти системы, спецслужбы и так далее, они создают имитацию бурной деятельности для того, чтобы подтвердить свою значимость. Вот. Но, конечно, ну, это тоже грубо так сказать. И среди спецслужб тоже есть люди, которые занимаются действительно борьбой с серьезной преступностью. Действительно. Но среди них есть отделы, которые занимаются поимкой именно политически нежелательных людей нашему правительству.

Из процесса по делу нового величия вынесли ли вы для себя какой-то позитивный опыт?

— Да. Очень много позитивных опытов, и один из них – крайняя осторожность в диалогах. Потому что тюрьма тебя приучает очень-очень-очень хорошо приглядываться к людям через призму их вопросов и диалогов с ними. Это золотой опыт. И ты уже можешь знать… по тем вопросам и по тем словам, которые человек тебя спрашивает, кто он такой и что он от тебя хочет. До тюрьмы у меня было более наивное представление об общении, о вербальном контакте. Ну, и, скажем так, познал некоторые свои сильные и слабые стороны. Оказалось, что я более терпелив, чем я так предполагал. Ну, и, конечно, слабые стороны я тоже какие-то свои обнаружил, что где-то мне не хватает воли, где-то ленивый я, но в целом отношение к людям и аккуратность в общении с людьми. Вот так вот, наверное.

Изменились ли ваши политические взгляды после пяти лет заключения?

— Если раньше у меня, еще до тюрьмы, были какие-то сомнения в моем, так сказать, политическом пути и в моей критике правительства Владимира Путина, то после тюрьмы никаких сомнений уже не осталось. Я в них утвердился, я увидел, что людей действительно давит система за их именно политические взгляды, даже не за действия. Мне довелось сидеть с некоторыми политзаключенными. То есть вот, например, со мной в лагере сидел Владислав Синица, тоже достаточно известный политзак. Он… фигурант, если я не ошибаюсь, дело 212, это было в девятнадцатом году. Я вот, так сказать, даже немножко прикоснусь к Алексею Навальному. Когда у нас была апелляция в Московском городском суде, в клетке, где мы находились, через неделю проходило заседание Алексея Навального. Он там же сидел в этой клетке. В тюрьмах, в СИЗО и в колониях я встречал людей, которых действительно давят за политические взгляды. И не только за политические. Очень много людей, что для меня стало шоком, давят за их предпринимательскую деятельность. Для меня это было очень… Неожиданно узнать, что у нас очень много бизнесменов сидит за то, что они не понравились своим конкурентам, а у этих конкурентов были подвязки во власти, и они смогли использовать эти связи во власти, чтобы посадить вот этого предпринимателя.

Что делать? Можно ли эту ситуацию как-то изменить?

— Система может победить только систему, и если мы что-то хотим сделать, то это обязательно должно быть… объединение, это всегда должно быть организация, это должно быть совместное действие, это должно быть минимум разобщенности, единая программа, пускай даже единый лидер. Это, ну, я не пугаюсь таких слов, потому что у нас многие кричат: «Ой-ой, диктатура, нельзя там лидера ставить». Я считаю, что в оппозиции должен быть яркий человек, который может задавать тренд. Сейчас мы видим обратное. Сейчас у нас в оппозиции так сказать раскол, очень много в России хороших, достойных людей демократов, очень много за границей. Только объединение, совместные действия. Надо понимать, что все эти хихоньки-хахоньки уже давно закончились. И против нас стоит серьезнейший, богатейший, сильнейший, умнейший противник в лице нынешней российской власти. Если люди этого не осознают, то в борьбу можно не вступать. Вот и все. Надо работать, иметь программу, надо иметь людей, надо иметь победы.

Как война России с Украиной отразилась на вашей жизни?

— На мне непосредственно эта война, в принципе, никак не отразилась. Ни с кем я особо не разругался, потому что у меня и раньше были люди в окружении, кто, ну, всегда был таких антивоенных демократических взглядов. Сам я сирота, то есть как бы у меня родителей нет, и поэтому… Их мнение я не могу узнать насчет СВО. Я могу сказать, как я ее немножко коснулся. В колонии, еще тогда, когда я сидел в одиночной камере, меня приходили вербовать в ряды вооруженных сил два раза. Ко мне сначала приходили какие-то люди в гражданском, не знаю, кто это, ЧВК Вагнер, не ЧВК Вагнер, ФСБ, не ФСБ. Они пришли, сказали: «Здравствуйте, Руслан». Я говорю: «Здравствуйте». Вы в армии служили? Я говорю, у меня была военная кафедра. «У вас военный билет есть?» Я говорю: «Есть». «Вы оружием владеть умеете?» Я говорю: «Да, умею». «Хотите записаться на нашу великую, замечательную, освободительную войну, спецоперацию в Украине?». Я говорю: «Нет». «Почему?». «По политическим причинам, я эту войну не поддерживаю, не хочу принимать в ней участие». Все, тихо, мирно, сказали: «До свидания, Руслан, мы вас поняли», ушли. За 10 дней до освобождения ко мне в одиночную камеру пришел какой-то мужчина в форме, не знаю, что это за мужчина. И говорит: «Вы сейчас освободитесь, вы знаете?» Я говорю: «Ну, я как бы знаю». «Мы хотим, чтобы вы подписали контракт с Министерством обороны. Ну, 200 тысяч, там лавры, ордена, все вам будет». Я говорю: «Не, мне этого не надо». Все, вопросов нет, если что, пожалуйста, обращайтесь. Все. И еще, и еще хочу вот сказать одну очень важную вещь, очень примечательную. В моей колонии на тот момент, когда я уже… Когда началась война, где-то было 144 человека, где-то примерно, плюс-минус. Приехали вербовщики, около 70 человек ушло воевать. И что меня удивляет, вот это, это вот, я не могу понять. Ладно, у человека огромный срок, 20 лет, 15 лет, 10 лет. Я могу понять, ладно, захотел на волю, пошел там воевать там с автоматом. Но у людей, которые сидели в моей колонии 4 года, 2 года, 3 года. Куда они пошли? Я не… Я спрашиваю: «Ну ты хоть ну какой стороной автомат-то ты умеешь держать?». «У меня всему научит». Я говорю: «Все хорошо, вопросов нет». Но в моей колонии сидел один человек, который, в принципе, открыл мне глаза на это все происходящее, звали его Александр, фамилию называть не буду. Он тогда сидел в соседней одиночной камере от меня. Он говорит: «Руслан, я записался добровольцем на СВО». Я говорю: «Саш, а ты мне объясни, я тебя не осуждаю, ты мне просто объясни, зачем?». Он говорит: «Ну вот посмотри. Я сейчас выхожу через два месяца на свободу. У меня родственников нет, все меня бросили. Дома у меня нет, жилья у меня нет, на работу меня никто не возьмет. Куда мне идти?». Он говорит: «И у меня там хоть что-то, какой-то шанс на деньги и на собственную реализацию есть». Вот, наверное, так. И еще расскажу об одном инциденте. Молодой парень со мной сидел, 20 лет. Вот, красавец. Вот, серьезный красавец внешне. Ну, не каждый мужчина обладает такой красотой. Мне кажется, перед ним все двери открыты. Даже он выйдет из тюрьмы, у него родители обеспеченные. Я выхожу на свободу, связываюсь с ним в Телеграме, и говорю: «Егор, ну как ты, как у тебя дела?». Он говорит: «Руслан, у меня все отлично, я записался на СВО» уже после освобождения. Я говорю: «Егор, подожди, объясни мне, зачем?». Он говорит: «Меня эти гейропейцы, мне эти уже гейропейцы надоели. Они хотят нас захватить». Через месяц новость: Егор Черков мертв. Все. Я не знаю. Это какой-то нонсенс. Молодой парень, куда его? И причем, самое что интересное, ну, у него вроде бы даже не советский мозг. То есть, вполне современный человек. Зумер. Не знаю, куда он пошел.

Почему решили уехать из России?

— Моя отсидка в тюрьме это не основное наказание. Когда я вышел, у меня еще несколько лет надзора. Это а. Я не имею права владеть счетом и банковской картой. Я не могу их завести. Б. Я не имею права покидать город свой. Я не имею права посещать массовые мероприятия, даже кинотеатры. Я не имею права распоряжаться своей недвижимостью. То есть не сдавать, не продавать, ничего я не могу делать. Я не могу покидать свой дом ночью. Это только половина. Все я не назвал. Там еще всякие административные ограничения по профессии. Я не могу определенные виды профессий иметь. У меня там, в принципе, на ближайшие года перспектив никаких выживания, наверное, не было. И вот поэтому я вот так вот хитро из-под надзора убежал, как колобок от бабушки. Мне, например, очень тяжело было. Я же сначала поехал в Ереван. Что там? Было нелегко. Сейчас я приехал в Германию, мне тоже нелегко. Я все-таки часть русской культуры, и мне хочется быть со своими людьми, с русскими людьми в России. И я очень надеюсь, что когда-нибудь я туда вернусь. Но для этого надо, конечно, либо ждать, либо работать, либо хитрить, либо что-то делать, двигаться в этом направлении. Пока адаптируемся здесь.

Чего боитесь?

— Не вернуться домой. Наверное, все, не вернуться домой. Потому что, чего, тюрьма была, вскрытия были, бедность была, все было, так что пережили. Не знаю, сейчас пока боюсь не вернуться домой и как-то не вернуться домой, все.

Что дает силы?

— Окружающие люди. Их очень много. И несмотря на то, что всегда было такое распространенное мнение, что… вокруг нас очень много негодяев, вокруг нас очень много подлецов. Я с этим не согласен. На протяжении всего своего жизненного пути я встречаю огромное количество хороших людей, достойных, помогающих бескорыстно. И их даже больше, чем негодяев, мне кажется. Дает в силах свое собственное нутро, хорошие люди, труд какой-никакой, учеба какая-никакая. Так что все нормально, все нормально пока.