Евгения Неймера прозвали Женя-эвакуатор. С начала большой войны в Украине он помогал беженцам – организовывал автобусы на эвакуацию. За первые месяцы вторжения Женя и его команда вывезли в безопасные места несколько тысяч человек. «На нас просто наживались», – говорит Женя о перевозчиках. Один рейс обходился в $10 000. Сначала деньги собирали сами, потом стали помогать израильские фонды. Волонтеры вывозили из-под обстрелов детей, занимались и медицинской эвакуацией в Германию и Израиль.

Сам Евгений Неймер – волонтер, программист, израильтянин. Родом из Харькова, в последние годы живет в Праге. Он дважды за последний год был в Киеве и Николаеве. Теперь он помогает восстанавливать разрушенное. После подрыва дамбы на Каховской ГЭС особенно важно помогать с опреснением воды с пострадавших регионах. А у Израиля в этом большой опыт.

Война в Украине разбудила израильских волонтеров, часть из которых ранее никогда не занимались волонтерской помощью. Заработали десятки проектов помощи пострадавшим от военных действий. В чем еще сходство между Украиной и Израилем? И какие последствия принесёт усталость от войны? Об этом Евгений Неймер говорит в интервью «Очевидцам».

Расскажите о себе.

— Меня зовут Женя Неймер. Я родился в Харькове, в 93-м году уехал в Израиль, жил там 20 лет, а последние 10 лет живу в Праге.

24 февраля 2022-го года. Как вы запомнили этот день, свои мысли и чувства?

— Мы за день до этого обсуждали восстановление пражского фестиваля «Что и когда?», раз закончилась корона. Хотели написать пост в фейсбуке. Мы уже знаем, как это делать, не в первый раз проводим, увидим, хотят люди или не хотят. Мне сказали: «Нет, давай подождём ночь и завтра решим». Хорошо, подождём. Я просыпаюсь, как многие из нас, хватаюсь за телефон, а там ракеты над Киевом. Я говорю: «Лен, тут ракеты на Киев падают». Она говорит: «Слушай, хватит русские новости читать, почитай что-нибудь другое». Я открываю другие и вижу тоже самое. Мысли начинают потихонечку капать. В какой-то момент ты начинаешь понимать, что мозги едут. Потом перешёл в активную фазу, начал искать, как помочь. Честно говоря, я даже не помню, с чего начался поиск попыток помочь. То ли кто-то спросил, как выехать из Харькова, то ли что-то ещё. Ну, а дальше всё завертелось.

Вы с самого начала войны помогали беженцам выезжать из Украины и вас даже прозвали «Женя-эвакуатор». Как это всё происходило?

— Первая эвакуация, в которой я участвовал, была 2 марта. Опять-таки, я участвовал виртуально, то есть не сидел за рулём автобуса. Естественно, всё было через компьютер, через списки, обзвон, договоры с владельцами автобусов и так далее. Всё это происходило в рамках организации «Israel for Ukraine». Рассылалась форма, люди записывались. Вначале эвакуация шла из Харькова и Киева. Напомню, тогда русские войска были ещё относительно близко к Киеву. По-моему, было два направления. На нас наживались. 50-местный автобус от Харькова до польской границы стоил 10 тысяч долларов. Понятно, что у людей не было таких денег, поэтому мы собирали с каждого, кто сколько мог: пускали шляпу по автобусу, отдавали её водителю, а потом ответственный от нас говорил: «Окей, не хватает столько-то», и мы доплачивали. Для сравнения, в нормальное время такой автобус стоит 2-2,5 тысячи долларов. Владелец компании, с которой мы сотрудничали, хотел наличные. У меня есть кадры, где ему отдают сумку с деньгами, как в мафиозных фильмах. Сколько вывезли — это интересно. Ребята считали, у них есть файлик. Мы занимались эвакуацией первые 1,5 месяца войны, где-то до середины апреля, потом уже наладился обычный транспорт. До этого на поезде в Харьков было невозможно попасть, штабелями сидели друг на друге. Так вот, за 1,5 месяца, я думаю, уехало автобусов 40-50, умножить на 50 — несколько тысяч человек.

Что было сложнее всего при эвакуации людей из Украины? И какие истории вам запомнились?

— Есть несколько. Наверное, самая особенная была, когда ко мне обратились из одного фонда и попросили организовать эвакуацию детей из Николаева. Тогда оттуда выбирались только поодиночке, а тут попросили вывезти три автобуса с детьми и мамами. Ни одна фирма не соглашалась ехать в Николаев. Мы смогли договориться, чтобы автобусы подъехали на КПП на въезде, а городские автобусы довезли туда детей. Деньги заплатили, везде предоплата, без этого никто не двигается. Мне позвонил человек, мы с ним познакомились, и через два дня на адрес, куда я сказал, переслали 30 тысяч долларов на три автобуса. Автобусы едут, а в Николаеве начинаются обстрелы. И вот у нас созвон: «А что мы делаем? Выезжаем или не выезжаем? А если ракета упадёт на автобус с детьми, что мы будем делать? Как мы будем после жить?» Я смог убедить людей, чтобы они поехали: так бы они один раз были под обстрелом — в дороге — а иначе они там все время сидели бы. Удалось убедить всех, дети удачно выехали, все было хорошо. Почему это был особый момент? Потому что после получилась такая ситуация: у нас не хватало денег на наш автобус из Харькова. Я обратился в тот же фонд: «У нас такая ситуация, нам нужны деньги на автобусы, а у нас их нет. Мы соберем и вернем. 10 тысяч долларов нам нужно» — «Да, конечно», и отправляют деньги на счет. Автобус уезжает. Я говорю: «Ну, спасибо большое, все деньги пришли. Автобус едет, вот фотографии. Мы в течении недели соберем деньги и вернем» — «Это же эвакуация была?» — «Да» — «Ну, так все в порядке, значит, не надо же возвращать». И говорит, если хотите, я дальше буду оплачивать автобусы. Естественно, организация продолжает оплачивать эти автобусы. Суммарно на эвакуацию ушло порядка 200-250 тысяч долларов, потому что постепенно цены снижались, но количество автобусов увеличилось — люди меньше боялись ехать. У нас была забавная история в первом же автобусе. Мы сидели, обзванивали с друзьями у нас дома по списку людей, кто должен был уезжать. Мой друг сидит, он был одноклассником моего младшего брата, смотрит и говорит: «Ой, это же моя учительница». Это была его учительница первого класса. Она записалась на эвакуацию. Мы ей звоним, она отвечает и, естественно, его помнит. Говорит: «Нет, я не поеду». Мы говорим: «Ну вы же записались» — «Да нет, у меня дочка записалась, я не поеду. Ну, что, куда я поеду?» — «Хорошо, можно телефон дочки?» Мы звоним её дочке, она говорит: «Я в Киеве». В итоге мы проводим операцию: на нашем автобусе вывозим эту учительницу из Харькова, её дочку вывозим из Киева, и они встречаются во Львове, где уже ее ученики, живущие в Израиле, помогли с оплатой квартиры. Это было забавное совпадение: она оказалась в первом же автобусе.

Вы занимались, среди прочего, и медицинской эвакуацией. Это было труднее? С какими семьями лично вы работали?

— Проект медицинской эвакуации в основном отправлял в Германию и Израиль. Историй было несколько. Какие-то волонтеры из Германии дали мне телефон женщины, сказали: «Мы тут не справляемся, сложный случай, можешь как-то помочь?» Я ей звоню, мы разговариваем, а она пьяная — у неё язык заплетается. Я думаю, ладно. Мы как-то поговорили, я что-то себе записал. На следующий день я ей звоню, у нее снова то же самое. Я говорю: «А можно мне ваши бумаги?» Она говорит: «Я не хожу. Я упала из окна, у меня ноги отказали. Это еще до войны было», присылает бумаги, и я вижу, что у нее был инсульт, поэтому она так разговаривает. Мне так неудобно стало, что я так думал. У этой парализованной ниже пояса женщины есть муж и двое дочек. Муж, собирая их в эвакуацию, падает в темноте с лестницы и ломает бедро. В итоге мы получаем двух подростков, которые ухаживают за двумя лежачими взрослыми, и их надо вывезти. С помощью израильской организации мы организовали две скорые. На этих скорых мы поехали: папа с одной дочкой, мама с другой. Эта колонна едет, я постоянно на связи, чтобы они не переживали. Мы нашли в Германии больницу, которая их примет. Мама мне пишет: «А дочки с нами будут?» — «Нет. Мы вас сможем определить в одну палату, потому что вы муж и жена, а поскольку они здоровые, мы поселим их в еврейскую семью, которую нашли. Они согласились их принять, пока вы будете в больнице». Она очень перепугалась — тогда ходили слухи о похищениях детей. «А как? Вы же их в проститутки не продадите или в рабство?» Я говорю: «Ну это же вы меня нашли, а не я вас. Эту семью мы знаем. Все будет хорошо». Они успешно доехали, девочки заселились, и им очень все понравилось — их повели в Макдональдс, купили в магазине какую-то одежду. Мне звонила их мама, спрашивала: «Почему они это делают?» Вообще, у украинцев есть такая идея: «А почему нам помогают люди? Может быть это какой-то менталитет?» Может быть им тяжело принять, что вдруг люди со всех концов мира начинают им помогать?

Проект по эвакуации давно закончился, но вы продолжаете помогать украинцам. В чем сейчас заключается эта помощь?

— Сейчас многие мои усилия сосредоточены на Израиле. Война идет и в Украине, и в Израиле, но я израильтянин, а потому мы пытаемся что-то делать и там. Это не значит, что в Украине мы ничего не делаем, что-то все-таки происходит, но мысли в Израиле. Со 2-го марта постоянно происходит перетекание из одного проекта в другой, по мере возникновения надобности, или оттого что в чем-то отпадала надобность. Например, в середине апреля я ощутил, что эвакуация уже не нужна, что у людей есть возможность сесть на поезд и уехать, что их не надо уговаривать. У кого нет денег на билет — тем мы поможем, но это несравнимые траты. Следующим проектом в апреле у нас была поставка еды и медикаментов в Украину и медицинские эвакуации в Израиль. В этом году я два раза был в Украине — летом и в сентябре — в 22-м не был. Летом я участвовал в нескольких проектах, один из которых — детские комнаты. Не милиции, это скорее safe space. Там безопасно в психологическом плане. Их открывал израильский фонд совместно с всемирной лигой украинских женщин. Другие проекты: обучение украинских школьных психологов, опреснительные установки на юге Украины — Николаев, Херсон, Одесская область. Сейчас мы перешли на долгосрочные проекты, работающие не на сиюминутную необходимость: это психологи, которые будут нужны, это психологическое спокойствие детей, это опреснительные установки. Израиль больше чем на 90% сидит на опресненной воде, поэтому у него в этом есть какой-то опыт. С помощью разных фондов мы поставляем опреснительные установки одной фирмы в Украину.

Вы дважды за время войны были в Украине. Какое впечатление у вас осталось от этих поездок?

— Я в Украину с 93-го года почти не ездил. Был один раз в аэропорту, вышел ночью в Киев — мне не понравилось. Но это было до войны. В июне 23-го я был в Киеве, и тогда мне город понравился. Кроме того, я был там по делам. Я съездил в Николаев, там война ощущается сильнее. В Киеве летом 23-го уже было более-менее спокойно, кроме сирен. Воспринимается как тот же Тель-Авив до войны. В Николаеве война чувствуется. Наверное, первое впечатление было таким: я приехал в ночном поезде и перед встречей с другом захотел принять душ. Он отвез меня к себе, я захожу в душ, включаю воду, а оттуда льется какая-то зеленая и пахнущая гадость. Я наскоро обтерся и говорю: «Что это было?» — «Это у нас вода. После того, как была взорвана Каховская дамба, была разрушена точка забора воды юга Украины Херсон-Николаев. В кран пустили воду напрямую из лимана. Поэтому-то она такая. Сейчас обычно люди набирают воду на улице».

Усталость от войны, которая неминуемо наступает, и о которой многие сегодня говорят, вы ее чувствуете?

— Ну, конечно. Это ощущается и в отношении чешских волонтеров к украинцам, и в отношении властей. Мы видим, что помощь везде снижается, во всех странах. Правильно это, неправильно — вопрос обсуждаемый. Но тем не менее это есть. Волонтеры тоже меняются. Когда я всё это начинал, я думал, что всё будет длиться намного меньше. Я не о войне, а о необходимости помогать. В Израиле я привык к тому, что волонтеры являются первой линией, которая призвана наладить более-менее нормальную жизнь и помочь государству, которое, будучи тяжелой машиной, медленно раскачивается, но в итоге берет это на себя. Это получилось, но намного медленнее. Хотя, когда взорвали Каховскую дамбу, было видно, что государство готово. Эвакуация прошла без всякой помощи. Когда мне предлагали эвакуировать людей, я говорил: «А зачем? Я позвонил людям в администрации Николаева, Одессы, и мне сказали: „Автобусы есть, общежитие готово, все готово, люди не хотят ехать“».

Как вы думаете, зачем Путину эта война?

— Ну, я не уверен, что он в принципе нормальный. А если он не нормальный, то зачем обсуждать то, что он думает? А так, я не вижу смысла в этой войне. Хорошо, допустим, он взорвал бы всю Украину, или даже пол-Украины до Днепра. А что дальше? Ведь понятно, что его не хотят ни в Харькове, ни в Кривом Роге, ни в Запорожье. Может быть, на Донбассе? Ну так Донбасс уже был его после аннексии и принятии ДНР в состав федерации.

Вы израильтянин и, можно сказать, украинец. И на Украину, и на Израиль напали, после чего они вступили в войну, но отношение в мире очень разное к войне в Украине и в секторе Газа. Как вы на это реагируете и объясняете?

— Ну, во-первых, я понимаю, откуда тут ноги растут. Нас за последние 20-30 лет приучили защищать слабых. То есть если слабый взял дубину, дал тебе по голове, то ты не можешь в ответ его ударить, потому что он слабый. Собственно, так же я понимаю, откуда растут ноги у голосования Украины в ООН, которые в Израиле очень негативно воспринимаются, когда Украина постоянно голосует либо «против», либо воздерживается. «За» не голосует, в отличие, например, от Чехии. Обычно голосуют «за» вместе с Россией и Ираном. Это растет, видимо, из Крыма. Крым оккупирован, и мы не можем говорить об оккупации Газы или еще чего-то, хотя Газа уже давно не оккупирована. Израильских солдат и жителей там нет с 2005 года, и Израиль не устраивал блокаду Газы, потому что южная граница Газы — это Египет. Часто это невежество. Как я могу это воспринимать? Ну, плохо воспринимаю. Кстати, я встретил в израильской ленте после 7 октября: «Что может быть хуже, чем Буча? Это Буча, после которой мир поддержит агрессор». И это то, что происходит в Израиле. То есть после всего того, что мы видели, после того, что произошло в кибуце Беэри и в соседних кибуцах, после всего этого мир продолжает поддерживать агрессора. Мир считает, что тут виноват Израиль. Ну, или что не все так однозначно.

В Европе изменилось отношение к войне и украинцам за два года войны?

— Всё та же усталость. Понятно, что она есть, люди не могут волонтёрить в течении двух лет. Их эта война не касается никаким боком, кроме понимания того, что Россия — это агрессор, и исторических параллелей с 68-м. В новостях эта тема пропадает. Тема войны в Украине исчезает, какие-то проекты закрываются. Проект safe spaces, о котором я говорил, есть и здесь, в Праге. Тут два таких пространства, но финансовые вливания в них снижаются, ставки уходят, потому что спонсоры предпочитают переводить деньги хоть и на украинскую тему, хоть и на тех же детей, но внутрь Украины. Они помогают детям уже в самой Украине, поскольку там стало относительно безопасно. Люди поняли, что большая часть Украины — достаточно безопасное место, чтобы что-то там делать и туда ездить. Хотя психологи у нас не согласились ехать в Киев, и их курсы были во Львове.

Как долго может длиться эта война?

— А что такое война? Если мы говорим о войне, как конфликте, то идет ли война с 2014 года? Все украинцы скажут, что да, идет. Может ли так еще долго быть? Да, может. Израиль в таком виде живет уже 80 лет. Это какие-то вспышки, какие-то периодические обстрелы. Если мы берем более короткий срок, то после выхода из Газы в 2005 году ракеты на Израиль сыплются более-менее постоянно. Так что да, это может длиться долго. В Украине тем более, потому что соседи у неё намного опаснее, чем ХАМАС.

Как человек, который активно занимается помощью в Украине, как вы считаете, что сейчас важнее всего делать?

— Я думаю, что пора вкладываться в проекты, занимающиеся не адресной помощью, а восстановлением государства. Большую часть страны уже можно восстанавливать. Я не говорю сейчас про Херсон, там на днях разбомбили библиотеку, куда из Праги посылали книги для слепых. А в остальном, мне кажется, уже вполне можно заниматься восстановлением инфраструктуры, налаживанием производства. Надо вливать деньги в это, это поможет людям. Я был на встрече с Кимом в июне, и он сказал: «Не надо нам всякой помощи, гуманитарку послать. Всё это полезно, но давайте вы лучше дадите нам вместо этого места работы для людей. Это поможет нам возродить экономику». И он абсолютно прав. Образно говоря: вместо того, чтобы посылать туда разборные дома, проще построить в том же Кропивницком кирпичный завод. Это даст людям и работу, и кирпичи для постройки домов. Поэтому надо вкладываться в их экономику.

Как думаете, украинцы смогут простить россиян?

— Думаю, что безусловно. Это у нас частый спор с украинскими друзьями, но то, что происходит в Украине, не геноцид. Геноцид — это уничтожение народа. Русским войскам всё равно, кого они убивают: русского, украинца или еврея в Украине. Когда украинцы пересекают границу с Россией и получают паспорт, они могут жить и работать там. Есть такие истории. Во время Холокоста было совершенно иначе. Тем не менее, у евреев и немцев хорошие отношения, и у их стран так же. Да, мы помним, что было, но и они помнят, что было не так. Если этот путь будет пройден с обеих сторон — и со стороны России, и со стороны Украины — то я думаю, отношения наладятся. Безусловно, это не может быть односторонней дорогой. Украинцы не скажут: «Ну, ладно, проехали, забыли». Это должен быть взаимный процесс. Империализм, который отовсюду лезет и чувствуется от страны, от многих россиян, должен исчезнуть. Пока россияне будут смотреть на соседние народы, как на младших братьев: «Украинцы — наши младшие братья», или белорусы, или казахи, то естественно ничего не будет.