Александр Подпорин — волонтер, против которого возбудили уголовное дело за помощь украинским беженцам в России. Он повар из Москвы. Отец четверых детей. С 2012 года участник всех крупных московских протестов. Полномасштабное вторжение РФ в Украину вызвало массовый приток украинских беженцев в Россию. Более ста человек получили помощь от Александра: он принимал их в своей квартире, помогал выехать в Европу, возил гуманитарную помощь в пункты временного размещения.

В ночь с 24 на 25 сентября к Подпорину пришли с обыском. Потом были задержание, многочасовые допросы, домашний арест. Когда его дело, заведенное по статье 322.1 УК (организация незаконной миграции), решили переквалифицировать, Подпорин уехал. Ему помогли пересечь границу с Финляндией. 

Теперь Александр с семьей живет в Аргентине. Пытается зарабатывать на приготовлении и доставке поке, ведет блоги в Youtube об интеграции в Аргентине и особенностях аргентинского испанского языка.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Александр, я из Москвы, сейчас нахожусь в Аргентине. Мне пришлось уехать из-за личного уголовного преследования как волонтера. В Москве я помогал украинским беженцам.

Когда вы поняли, что вам не нравится Путин?

— У меня четверо детей, с женой мы познакомились очень рано — мне было 17, ей 16 — и все это время мы вместе. У нас рано появился первый ребенок, потом второй, все было прекрасно: мы смотрели телевизор, слушали «Битву экстрасенсов», смотрели «Дом-2» — как обычная рядовая семья. Когда у нас родился третий ребенок, из телевизора, из каждого утюга начали рассказывать о том, что есть материнский капитал, что можно получить квартиру — вот такие жизненные и бытовые моменты. Мы начали узнавать, что же нам как многодетной семье в России положено. С этого начался небольшой резонанс с тем, что говорят по телевизору, и что на самом деле происходит в жизни у обычных россиян, сталкивающихся с какими-то трудностями. У нас была маленькая двухкомнатная квартира в Москве, поэтому квартирный вопрос стал очень важен. И эти маленькие триггеры, несоответствия того, что говорится по телевизору и что происходит в нашей жизни, вызвали вопросы, которые мы начали задавать сначала социальным службам, а потом и сами начали потихоньку в этом разбираться. Все это нарастало комом, и где-то в 11-м, 12-м году вопросов стало достаточно много. Потом была Болотная и понеслось: с 12-го года мы попали в достаточно серьезное оппозиционное общество, выходили на митинги, поддерживали независимых депутатов, стояли в пикетах. В общем, пытались сделать будущую жизнь наших детей лучше, потому что, очень много всего узнав, мы понимали, что нужно что-то изменить. К сожалению, как все мы сейчас видим, у нас это не получилось.

Чем вы занимались после начала войны как волонтер?

— Я помогал украинцам с перемещением внутри России. Когда они пересекали границу, они просили о помощи — ведь у большинства не было ни денег, ни сил, ни знакомых. Они впервые оказывались на территории России, поскольку война затронула в основном деревни. То есть из Киева люди не уезжали, а приезжали из ближайших территорий — из деревень. Некоторые из них даже метро никогда не видели. Коммуникация у людей после войны была сильно нарушена. Я помогал им добраться, скажем, от Таганрога до Петербурга: покупал билеты, оставлял их у себя, если они проезжали через Москву — я жил на Щелковской, рядом открыли новый вокзал, спасибо Собянину. Через этот вокзал ехали как военные, так и беженцы из Белгорода, и мне до него было ехать пять минут. Это было летом, мои дети остались у родителей на даче, я предупредил их, что мы этим летом не сможем с ними видеться. Я всё лето принимал у себя беженцев, встречал их на вокзале, кормил, давал деньги и сажал обратно в поезда, отправляя условно в Питер, на границу с Эстонией, или, например, в Смоленск, если они ехали через Беларусь в Польшу. Вот и вся моя помощь, за которую меня хотели посадить.

Скольким украинцам вы помогли выехать из России?

— Я не считал количество людей, но их точно больше ста, если считать всех вместе и с вывозом домой. Если считать семьями, то я принял где-то 40 семей.

Где вы брали средства для помощи беженцам?

— Да здравствуют автозаки — там мы знакомимся с хорошими и добрыми людьми, которые тоже неравнодушны. Однако некоторые из них не могли взять на себя ту ответственность, которую взял я. Они тоже помогали, зная, чем я занимаюсь, и просто жертвовали деньги. Не напрямую, а если человеку нужно было купить еду, они заказывали её, если нужен был билет, покупали билет. И таких людей, честно скажу, не так много. Это, на самом деле, пугало. Но даже этого минимального числа людей хватило, чтобы организовать помощь беженцам, находящимся в России. Потому что помимо тех, кто хочет уехать из России, много людей оказывается в ПВР. Эти ПВР находятся далеко, у людей там нет связи, они не понимают, что происходит. Ту помощь, которая до них добиралась от нас, они воспринимали как помощь от государства. Люди, следящие за этими ПВР, получают деньги от государства на год содержания беженцев, а потом беженцы должны покинуть ПВР. Когда мы доходили до них, понимали, что там — полный беспредел. У людей, как они говорили, было трёхразовое питание: понедельник, среда, пятница. Есть такие знаменитые ПВР, например, во Владимире, и есть другие, более отдалённые, в которых у людей практически ничего нет. Я лично ездил в два ПВР с моими старшими дочерьми и женой. Мы организовывали досуг для детей, потому что их родители пытались работать, и дети были предоставлены сами себе. Мы как волонтёры организовали двухнедельный досуг: играли в игры, лепили из глины, делали бисер. Мои дети слышали истории от этих людей тет-а-тет. Поначалу они боялись говорить, потому что везде были камеры и постоянно сидели полицейские, участковые — кто-то в форме. Но потом, когда они понимали, что мы — нормальные люди, которые осознают, что происходит в мире, они более-менее начали нам доверять, открывались и рассказывали все ужасы, которые с ними происходили. В первом ПВР, куда мы приехали, были люди из Мариуполя.

Сколько украинских беженцев живет в России в пунктах временного размещения? Почему им нужна помощь?

— В тех ПВР, в которых я был, на мой взгляд, около 300 человек, но там селили семьями. Эти ПВР находятся в основном за МКАДом — это Тульская область, Владимир. Мы ездили в Тульскую область. В некоторых были нормальные условия, чуть ли не дискотеки каждый вечер, но были и с ужасными условиями. Мы старались попасть туда, где у людей все было не очень хорошо, и пытались им помочь. В среднем от 200 до 300 человек на один ПВР. Чтобы вы понимали, ПВР — это в обычной жизни дома отдыха, как в дальнем, глубоком Подмосковье. Можно себе вообразить такой дом отдыха. Это дом, разделенный на две части, и в каждую половину селится от 2 до 5 человек. Это и есть ПВР. Трехразовое питание, ужин заканчивается в 6. Питание не очень, я сам там ел и понимаю, что этим нельзя наесться. Но тем не менее, койко-место, питание — все было организовано людям, но на год, очень далеко от Москвы, больше практически ничего не предоставлялось и через год их выселяют. Это самые лучшие ПВР из тех, в которых мы были и видели своими глазами, что людям там по крайней мере есть что есть. Во многих такого не было, там нехватка памперсов, нехватка нижнего белья. Очень много лежачих инвалидов, на них никто не смотрит, не ухаживает, обращаются ужасно. Когда наша помощь доезжала до таких людей, её представляли как помощь от государства. Двухъярусные ржавые кровати, тараканы, крысы, ужасная еда. Люди после недели пребывания в таких ПВР молились, чтобы мы их оттуда забрали. Многих людей пытались завлечь на работу и обманывали, говоря, к примеру, что на Дальнем Востоке есть работа, вы приедете, вахта, зарплата тысяча долларов, и нужно всего лишь оплатить билет. Те переводили деньги и их кидали. Таких людей я тоже вывозил. Ужасные условия ПВР плюс накручивание, что вы сейчас уедете и у вас все будет, заставляли людей тратить свои последние 50-60 тысяч рублей, и они оставались ни с чем.

Какие истории ваших подопечных поразили вас больше всего?

— Первая история с хорошим концом. Я человек неэмоциональный, но после того, как я проводил эту семью, я плакал. Не знаю почему. Эта семья сейчас находится в безопасности в Германии. Это люди из Мариуполя. Он был и продолжает быть строителем в Германии. Надеюсь, что у него все получится. Когда началась война, он знал, где хороший подвал, и всё организовал. Он был знаком с директором магазина, находящегося сверху, и семья директора в этот момент как раз оставалась в Мариуполе. Он его попросил помочь. В общем, ни одного человека не погибло в этом подвале. И он не уезжал до последнего, пока все не уехали. У него жена, двое детей, теща, бабушка — у него уехало в Германию порядка 12 человек из семьи, если я не ошибаюсь. Они не выезжали, пока из подвала не уехал последний человек. Эта история мотивирует меня. Я очень рад, что знаком с ним. Переезжая в Аргентину, я брал из дома только одежду и фляжку из Мариуполя, которую он мне подарил, когда оставался у меня. А вторая история о двух женщинах. Они были очень набожные, попали на линию разграничения перестрелки России и Украины. Они жили на первом этаже в многоэтажке, у них был кот. Они закрылись в квартире, молились о том, чтобы в них не попал снаряд. Они держали начавшийся пост, хотя у них была еда. На фоне нервов и голодания у одной из сестер случился нервный срыв из-за того, что кот слишком сильно закапывал туалет — она выбросила его на улицу. А вторая сестра всегда молилась два раза: первая молитва была за сестру, вторая за кота. Когда она узнала, что сестра выкинула кота, она перестала за нее молиться, и в этот же день в них попал снаряд и выбил сестре глаз. Они чудом выжили, как они говорят, ангел взял их на ручки и выбросил из окна. Перед тем, как одну из сестер «подхватили на руки» и выбросили, она стояла перед выбором: на тумбочке лежал телефон, в тумбочке лежали документы. Все горело, потому что в квартиру попал фосфорный снаряд, и надо было выбрать либо документы — ведь без документов она не сможет дальше жить, очень тяжело без документов — либо телефон, потому что она не знала, где ее сын, и не помнила его контактов. Она не знает, где он, как, телефон уже несколько месяцев без связи, денег не было. У нее секунда, чтобы взять, и она выбрала документы, потом очень сильно из-за этого переживала. Сестра осталась в Мариуполе, а эта женщина поехала дальше и случайно встретила по дороге знакомую, у которой оказался телефон ее сына. В общем, таким чудодейственным образом она сначала спаслась, а потом нашла своего сына. Я уже, наверное, неделю не спал, это было 2 часа утра, мы ждали еще одного человека у меня в квартире, чтобы они дальше поехали вместе. И когда ты не спишь, эти истории, рассказанные на ночь, очень тяжело психологически пережить.

Как вы узнали, что на вас заведено уголовное дело?

— В ночь с 24 на 25 сентября ко мне домой вломилось порядка 12 человек. Двое из них были с Лубянки, трое из ФСБ Шереметьево, пара человек тоже из ФСБ, полицейские и понятые. В общем, человек 15 стояло в моей маленькой квартире. Они пытались сломать дверь, но я им открыл, так как скрывать мне было нечего. Когда они зашли, у меня дома было трое из четырех детей — одна из дочек была на дне рождения у подруги. И, возможно, именно наличие маленьких детей в квартире, то, что они выбежали и начали задавать им вопросы, снимать их на камеру, заставило их немного сомневаться. Плюс у меня жена начала очень сильно истерить и задавать вопросы. Я взял 51-ю и ничего не говорил. Я не знаю, что случилось в этот момент, потому что в этот же день пришли к ребятам, читавшим стихи на «Маяковских чтениях». Как мы все знаем, их насиловали гантелями и очень сильно избивали. Почему именно с нами так обошлись? Мы эти вопросы задаем себе до сих пор, и скорее всего ответ — это наличие маленьких детей в квартире. Наше государство считает наших детей своей собственностью. Видимо, они не хотели показывать им, что сотрудники ФСБ и полиции очень плохие люди, насилующие людей. Моя жена кричала, что сейчас они изнасилуют и изобьют вашего отца. Они с большими глазами от удивления говорили: «Нет, мы не такие, что вы на нас наговариваете».

Почему вы решили помогать беженцам?

— Я просто добрый человек. То же я говорил и ФСБшникам. Когда меня увезли в неизвестном направлении на два дня, когда не было связи и никто не знал, где я и что со мной делают, я был на допросе без адвоката. Приходили ребята с Лубянки, запугивали меня, но не били. Это я могу сказать точно. Это был закрытый аэропорт Шереметьево, международный терминал B. Меня туда привезли, потому что я перевозил людей через границу — они так думали — и поэтому на меня завела дело пограничная служба. В Смоленск меня везти не захотели, дали поручение пограничникам из Шереметьево. У них так работает доверенность. Для них это нонсенс: они год сидят, у них никого нет, они приходят на работу просто просиживать штаны перед пустой камерой и уходят, а тут какой-то человек у них. Они начали задавать вопросы, что я, кто я и почему. Каждый из них задавал мне вопрос, говорил, сколько денег я брал с украинцев, и каждый называл свою сумму. Я в ответ на это всегда говорил: «Вы сейчас показываете свое лицо, сколько бы вы брали с людей. Я ни копейки не брал». Я отдавал свое время, не спал неделями, отдавал то, что мог отдать. Больше, конечно, отдавал времени, меньше денег. Я всем, кто пытался уличить меня в том, что я хотел заработать на украинцах, отвечал: «Я просто добрый человек. Почему я не могу помогать людям? У них война, мы напали на чужую страну, мы виноваты». Чувство вины присутствовало в тот момент, сейчас уже не присутствует. Я съедал себя этим чувством, и это мотивировало меня на большую помощь. Я сначала не сильно в это включился, но потом это чувство немного отпустило, я начал разбираться и понял, что я просто нормальный человек.

По какой статье вас преследовали?

— На меня завели дело по статье «Попытка организации незаконной миграции». Статья смешная, но эта статья позволяла прийти с обыском ко мне домой. По этой статье обычно назначают всего лишь штраф. Один из беженцев официально ехал на границу, но его незаконно задержали перед тем, как он на эту границу пришел. Он ее не пересекал, ничего не происходило, его просто остановили, сказали, что в машине террорист, и пришли ко мне с обыском. Это сделали, чтобы просто ко мне прийти. Они думали, что у меня поддельные украинские паспорта, что нам платит Госдеп, что у меня куча долларов. Они хотели сделать из этого показательное дело на волонтеров. Нас достаточно много в России, но уголовных дел еще не было. Они хотели устроить показательное дело по волонтерству, как за выходы на «Нет войне»: не было же такой статьи, но они посадили одного человека, создали шаблон, и потом вписывали туда имя, фамилию, отчество, и пугали всех. Вышел с плакатом — сел в тюрьму. Задержав меня по этой статье, они захотели переквалифицировать дело. Я, наверное, буду называть фамилии, потому что я в Россию точно не вернусь — я в розыске, меня посадят. Майор Якущенко с фамилией на -ко, у него родственники в Украине, достаточно тепло ко мне отнесся, сказал на одном из допросов: «Мы ездили во ФСИН, там ищут на тебя экстремизм, хотят переквалифицировать дело». Экстремизм не нашли, потому что во ВКонтакте у меня ничего нет, я нигде официально не участвовал, никаких доказательств у них не было. Потом они хотели сделать группу по вывозу украинских беженцев, то есть организованную группу — там уже от трех до восьми лет. Пытались найти мотивацию для этого, забрали у меня технику, но не забрали мой телефон. Я не буду рассказывать, как это получилось, мне, в общем, повезло. На ноутбуке они не нашли информацию, хотя она там была — не смогли разобраться. Если бы они каким-то образом это сделали, то скорее всего меня бы просто не выпустили из-под домашнего ареста или из СИЗО.

Что помогло вашей семье пережить обыск, допросы и ваш домашний арест?

— Мы пытались их высмеять, представить, что они клоуны. Я понимаю, что мои слова могут быть против меня, но у меня нет пути назад, я не вернусь. Поэтому я могу говорить все, что думаю. На тот момент я не мог говорить, и это самое тяжелое, когда ты находишься в России. Но нас спасало чувство юмора. За женой была слежка, хотя она не особо участвовала в моей волонтерской деятельности. Она помогала, сидела с детьми, понимала, что происходит, но вся коммуникация с гражданами Украины, оказавшимися на территории России, происходила через меня. В какой-то момент слежки было очень смешно: мы живём на первом этаже, знаем всех соседей, живущих у нас во дворе, и даже тех, кто иногда приезжает — они как-то примелькались, потому что постоянно пьем кофе у себя на кухне. Мы увидели, что пришли эшники за нами следить. Сначала мы подумали, что нас глючит, но они где-то полтора часа сидели в машине и тупо смотрели в окна. Я думал: что за нами следить, если я всё равно с браслетом и под домашним арестом? Жена решила пойти купить кофе, вышла, один за ней. Он не знал, куда деть глаза, зашел в кафе, но не знал, что заказать. Жена начала с ним знакомиться, они сели в автобус, ему звонит напарник, следивший за моими окнами, и тот у жены спрашивает: «Можно я возьму трубку, отвечу на звонок?» Когда он взял трубку, следивший за моими окнами начал кричать, а динамик громкий: «Коля, ты где? Что происходит?» И он теряется. Жена ему говорит: «Ты сейчас подъедешь к станции метро Щелковская. В принципе, я выхожу, пойду дальше. Удачи». Вот такая была комичная для нас история. Когда мы это рассказали адвокату, она сказала, что так делать не стоит, но такие моменты юмора в сложной жизненной ситуации нас всегда спасали. Оглядываясь назад — трэш, ужас. Никому не желаю такого пережить. Вообще, не нужно чтобы к кому-то приходили ФСБшники. Нам повезло, что меня не избили и не изнасиловали. Я думал, что я сильный человек, но через полгода началась депрессия. Я до сих пор на антидепрессантах. Я пытался с них слезть, но побочка очень серьезная — у меня неконтролируемая агрессия. То есть я вспыхиваю, и мне требуется медикаментозная помощь после всего этого. Справиться с этим я пока не могу. То, что я сейчас улыбаюсь, вспоминая об этом — это все действие таблеток.

Как преследования отразились на ваших детях?

— У старших дочек в школе начался буллинг. Когда меня забрали, жена сказала, что они неделю не будут ходить в школу, потому что она не знала, где я. У меня старшая дочка в седьмом классе, младшая в шестом, двое сыновей в первом и в третьем. У сыновей ничего не было, там дети маленькие. А вот в шестом и седьмом классе начался буллинг. Младшей дочке угрожал старший брат ее подруги, что напишет заявление, что придут из полиции. Заставляли вставать на колени и говорить, что Украина говно. Они думали, что мы из Украины. Было много чего неприятного. Учитель, которая обожала мою старшую дочку, узнав, что мы помогаем украинцам, встала на сторону зла и очень сильно допекала мою дочь. Она не помогала, когда мы обращались к ней, сказав, что Софию травят. Она ничего не делала и позволяла другим детям издеваться над моим ребенком. Издевательства были детские, но ребенку этого хватало. Они выкрикивали «Крым наш», «смерть хохлам» — все в этом духе, то, что транслировалось из телевизора и то, о чем говорили их родители. Все это высказывалось моей старшей и младшей дочке. Им досталось очень сильно. Я очень рад, что они уехали оттуда.

Почему вы все-таки уехали из России?

— Я не планировал уезжать. Это очень серьезный шаг для меня как человека без удаленки и с четырьмя детьми. Я думаю, все должны это понимать. Конечно, есть хейт по этому поводу, что уехавшие люди трусливо убежали. Это не так. Я, оставаясь в России, когда ко мне пришли с обыском, имел возможность убежать, но я этого не стал делать. Я боролся с системой до последнего, надеясь, что выиграю эту битву. Но последний допрос показал, что меня скорее всего посадят. Чем я помогу своим детям — посадкой? То, что происходило за тот год, пока я сидел под домашним арестом и под подпиской о невыезде, ездил на бесконечные допросы в Смоленск за свой счет, тратил колоссальные деньги на проезд туда-обратно… Были жесткие допросы, четырех-пятичасовые запугивания. Я смотрел реакцию людей на продолжение войны, как вели себя люди внутри России, и задавался вопросом: «А вообще, зачем я здесь что-то делаю и борюсь? Кому и что я доказываю?» Мне жалко всех людей, сидящих сейчас в тюрьмах, я не понимаю, за что они сидят. Было очень тяжело решить: уехать или остаться? Я принял это решение скорее всего из-за своих детей, из-за своей семьи, потому что понимал, что мне надо дать им будущее, что надо воспитать нормальных людей, которые, возможно, вернутся в Россию, когда это будет более-менее безопасно, чтобы показать людям, как можно, оставаясь людьми, жить в этом мире. Здесь совершенно другая картина жизни, и я хочу, чтобы дети ее тоже увидели.

Как вам удалось уехать?

— Во-первых, у меня была польская гуманитарная виза. Я не буду говорить, кто мне ее сделал, потому что это возможность, и я хочу, чтобы она осталась у тех, кому это нужно. Она заканчивалась как раз в конце августа. Выбор был сложный, потому что больше ее сделать не было возможности, а граждан России с обычной визой не пускали в страны ЕС. Как раз за неделю до окончания этой визы был очередной допрос, на котором мне сказали, что скорее всего мое дело пойдет на переквалификацию к новому следователю, что все заново, потому что год уже подходил к концу, а смысла в том, что они делали, не было: они передают дело в суд, прокурор его возвращает, и нужно расследовать заново. Мы приняли решение, что мне нужно уехать. Ехал я сам, никому ничего не сказав. Через 3-4 дня сказал, что все, меня нет. Попросил подготовить детей и вещи и встретил их уже в Финляндии. Потом из Германии мы улетели в Аргентину.

Чем вы занимаетесь в Аргентине?

— Я 3 месяца пытаюсь нащупать то, чем буду заниматься. Я не удаленщик и не планировал переезд в другую страну. Сейчас я занимаюсь тремя направлениями, пытаюсь понять, что для меня будет выгодно, потому что нужно кормить семью. Я повар, готовлю еду, у меня есть свой телеграм-канал, через который я пытаюсь продавать еду. Второе направление: YouTube-канал помощи в интеграции для русских в Аргентине, называется «Интеграция в Аргентину для русских». Там я рассказываю о своих трудностях, которые здесь встретил, потому что, находясь в Москве и понимая, что мне придется уехать, я задавал вопросы и, честно говоря, не находил на них ответа. Изначально я рассматривал Германию, но выбор упал на Аргентину. Я хотел рассказывать людям о том, что их здесь ждет, как преодолеть эти трудности. Третий вариант: так как мы столкнулись с языковым барьером, мы пытаемся людям через свой опыт изучения языка показать, что учить язык не страшно, что нужно коммуницировать с аргентинцами, что нужно с ними разговаривать. Мы сделали свою группу в телеграме, записываем в игровой форме с появившимися у нас друзьями-аргентинцами ролики, как мы общаемся, как тупим, как смеемся, и объясняем людям, что это вообще не страшно, что нужно задавать вопросы, пусть они и кажутся нам глупыми. Нужно преодолеть этот барьер. Вот такие три основные задачи. Что будет дальше — не знаю. Посмотрим.

Почему многие россияне поддерживают войну или делают вид, что ее нет?

— 24-го в многомиллионный Москве вышло полторы тысячи людей, через неделю человек восемьсот, а через три недели я ходил по Манежке и искал глазами тех, кто вышел, а не просто так гуляет по площади. Я и те люди, которых я встретил в автозаке, придерживались мнения, что именно эта война, то, что Россия вторглась в Украину, ведь мы были братские народы, должно сподвигнуть людей всё-таки выразить свою гражданскую позицию. Что еще должно произойти в России, чтобы они вышли? Это была откровенно последняя капля. Всем всё равно. И это не потому, что они не видят. Поначалу я думал, что, может быть, они дезинформированы. Но когда по телевизору начали показывать и гордиться тем, что уничтожают подстанции, что люди замерзают, когда в открытую начали призывать к геноциду украинского народа, я понял, что все всё понимают. России нет прощения. У каждого человека есть свой триггер, как мне казалось. Я пытался чем-то зацепить своих знакомых, более-менее близких мне по жизни, чтобы сломать эту глупость. Но после того, как по телевизору показали, как в прямом эфире убивают граждан Украины, оправданий уже нет. Они все знают, они злые, они поддерживают эту войну, и хотят смерти людей. Их все это время накачивали ненавистью, и в итоге они превратились в тех, в кого превратились. Не знаю, меня тоже накачивали, но я же не накачался. Значит, люди сами выбрали такой путь. Они, видимо, изначально злые.

Что могут сделать оставшиеся россияне для того, чтобы война скорее закончилась?

— Ищите возможность помогать беженцам из Украины, оказавшимся на территории России. Возможно, для вас это будет глотком свежего воздуха. Есть много ребят, которые до сих пор помогают, и государство им ничего плохого не сделало. Это не форма протеста. Если вы боитесь посадки, оставайтесь людьми и ищите возможности. Я, оставаясь в России, принял это решение за всю семью. Я понимал, что нас мало и побороть режим мы не можем, но я не мог оставаться безучастным. Я нашел вариант, хотя это было непросто. Об этом не говорят на каждом углу. Я сам искал вариант, как помочь беженцам. Если человек хочет помочь, он найдет вариант. Моя история показательна только в том, что я помогал слишком открыто, понимая, что за мной придут. Но я не мог ничего с собой сделать, потому что ты встречаешь одну историю, потом встречаешь вторую, и понимаешь, что твои проблемы ничто по сравнению с тем, что пережили люди. Можно купить корзину с продуктами в ПВР. Узнайте, где сидят старики, которым не хватает памперсов. Это не так сложно, ПВР много, они недалеко от Москвы. У нас работает прекрасная служба доставки, закажите что-нибудь от себя, порадуйте людей, скоро Новый год.

Почему вы продолжаете выходить на митинги в Аргентине?

— Я не знаю. Мне Леху жалко. Если каким-то образом он меня увидит и услышит, я бы хотел передать огромный привет ему, Илье и всем остальным политзаключенным. У меня не поднимается рука писать письма из свободной Аргентины. Я на себя это одеяло чуть-чуть натянул, когда сел под домашний арест, и мне хотелось отдать больше, чем получить. Когда с тобой случается беда, ты хочешь показать людям, что все классно, не бойтесь, мы справимся, а потом депрессия. Наверное, в этот момент хотелось поддержки, но так как все боялись, я этой поддержки особо не получал. Боялись по понятным причинам, мало ли за мной слежка или еще что-то. То, что пишут письма политзаключенным, важно. Сейчас я это переосмыслил — пишите письма. В такой момент я всегда вспоминаю интервью Кати Гордеевой с Асмоловым. Он сказал, не помню, кто автор, такую вещь: когда он задумывается о том, что нас мало, он вспоминает того, кто сказал, что нас целых четверо. Надо давать людям эту надежду и говорить о том, что они не зря сидят, пусть даже и для четверых людей.

О чем вы мечтаете?

— Уже ни о чем. Хочу, чтобы у детей все получилось. Не хочу, чтобы они пережили то, что переживали в России. Хочу, чтобы они выросли свободными людьми. Как только я приехал сюда, мы начали искать квартиру и познакомились с девушкой, которая помогла нам арендовать квартиру. Ее зовут Пас, с аргентинского языка это переводится как «мир». Мы сбежали от войны к миру. Она нас очень сильно окружила заботой, во всем помогла, начиная со сдачи квартиры и заканчивая школой. У нее четверо братьев, разъехавшихся по всему миру, и они абсолютно разные: кто-то из них натурал, кто-то нет; она, находясь в Аргентине, не ест мясо — вегетарианка, что странно. Я хочу, чтобы мои дети тоже были самобытными, довольными, счастливыми и свободными.