Василий Жарков: «Ядерная угроза снова нависла над миром»

Это полная версия интервью с политологом Василием Жарковым. До большой войны был деканом факультета политических наук в Шанинке. Сейчас — приглашенный исследователь в Европейском гуманитарном университете в Вильнюсе, сотрудничает как публицист с «The Moscow Times», «Новой газетой Европа» и  другими изданиями. Ведет телеграм-канал «Жарков – Балагула». 

— Я — Василий Жарков, родился и вырос в Москве, жил там до 2022 года. Последнее место моей работы с 2010 года — это Московская высшая школа социальных и экономических наук, где я был руководителем направления политической науки, а с 2018 года — деканом воссозданного факультета политических наук, который, к сожалению, сейчас закрыт. Но программы продолжают работать, и я надеюсь, что мы переживем сложные времена. Сейчас я живу в Вильнюсе. Моя официальная позиция — приглашенный исследователь Европейского гуманитарного университета. Параллельно я сотрудничаю как публицист с несколькими изданиями, включая «ВМО “Скутаймс”» и «Новую газету Европы».

Почему вы уехали из России?

— Конечно, я уехал после начала полномасштабного вторжения России в Украину. В день начала вторжения, то есть 24 февраля, у меня вышло интервью для «Спектр Пресс», которое я давал еще до войны. В нем я говорил, что эта операция планируется и должна быть реализована в течение трех дней. Мне это было известно — скажем так, из моих источников, которые у меня накопились к моим 48 годам. Я предупреждал, что из этого ничего не выйдет и что все обернется очень тяжелыми последствиями для обеих стран. Примерно через полмесяца пришел запрос из Московской высшей школы социальных и экономических наук от следственных органов по поводу моего контракта и доходов. Я решил не искушать судьбу и уехать. У меня заканчивался срок действия предыдущего загранпаспорта, и пришлось ждать, пока мне выдадут новый. Это время я провел в Израиле у друзей, а затем, с мая 2022 года, переехал в Литву. С тех пор я в основном живу здесь.

В политических кругах обсуждают идею восточноевропейской сделки между Трампом и Путиным. Каковы общие очертания этого сценария?

— Мы сейчас можем только предполагать, но уже есть открытые источники, по которым можно что-то судить. Во-первых, существует довольно старая доктрина Джона Миршаймера, который еще до войны высказывал идеи о том, что Украина не должна вступать в НАТО, что Америка должна вывести свои войска из Европы и что нужно всячески побуждать Россию противостоять Китаю и участвовать в балансировании его влияния на евразийском континенте. Судя по публичным и непубличным заявлениям людей из окружения Трампа, эта идея, скорее всего, будет воспринята новой американской администрацией. Мы можем ожидать, что частью этой сделки станут ограничения или даже запрет на вступление Украины в НАТО. Возможно, линия разграничения будет определена в рамках текущей ситуации на фронтах, и Россия получит часть захваченных земель на востоке Украины. Третий пункт, который я бы не исключал, — это вывод американских войск с территории Европейского Союза.

Возможен ли новый международный формат гарантий безопасности для Украины без ее членства в НАТО?

— Смотрите, международные гарантии — это вообще очень сложная вещь. Нужно понимать, что мир находится в состоянии международной анархии. У нас нет верховной власти, которая могла бы решать, судить или наказывать. Такой власти на уровне международных отношений нет. Каждое государство существует на свой страх и риск. Оно может обладать достаточной военной силой, чтобы в случае нападения нанести нападающей стороне неприемлемый ущерб — это называется в теории международных отношений балансом сил. С другой стороны, можно присоединиться к более сильному партнеру и за счет его поддержки балансировать на международной арене — это называется “bandwagoning”, когда вы, условно говоря, присоединяетесь к сильному союзнику, и он вас защищает. Но с Украиной все очень сложно. Если посмотреть на международные соглашения, то, за исключением договора с Великобританией, у нее фактически нет фиксированных обязательств со стороны других стран. Это самая страшная проблема Украины. Формально она находится в длинном списке ожидания в НАТО, наряду с другими странами. Соединенные Штаты с 2014 года говорили об этом, но разговоры оставались маргинальными. Есть статус союзника США вне НАТО — его имеют, например, Южная Корея, Япония, Филиппины, Израиль и некоторые другие страны. Тайвань когда-то имел этот статус, но сейчас формально его лишился, так как США отозвали признание этого государства. Такой статус позволяет оказаться под зонтиком американской помощи, закрепленной двусторонним договором. У Украины этого нет, к сожалению, и не предвидится. Более того, Трамп теперь сменил риторику: он говорит, что не будет помогать Украине безвозмездно, а требует за это месторождения цветных металлов, лития и так далее. Это большая проблема, потому что Украина по большому счету не защищена. Будет ли у нее соглашение с той же Америкой? Я очень сомневаюсь, особенно в свете последних событий. Это самая больная точка.

Можно ли расценивать текущую ситуацию как победу Путина в этой войне?

— Вообще-то говоря, надо перестать думать о войне в категориях победы и поражения. Безусловно, Путин может сказать об этом своей стране, и, скорее всего, скажет. Но как можно говорить о победе, когда погибло столько людей, в том числе россиян? Как можно говорить о победе, когда разрушены целые города и области, превращены в зоны отчуждения, где нельзя заниматься сельским хозяйством, как это произошло с югом Херсонской области и другими регионами Украины? Как можно говорить о победе, когда эта война породила жуткую несправедливость, которая ведет к желанию мести с обеих сторон и может продолжиться в отношениях между двумя странами? Если смотреть с точки зрения политической теории, не стоит говорить об образах, которые нам навязывают медиа или массовое сознание. Это большая трагедия, которая сейчас, возможно, будет поставлена на паузу — не совсем справедливым, а может, и полностью несправедливым образом.

Почему вероятное перемирие не станет полноценным окончанием этой войны?

— Потому что обе стороны будут хотеть чего-то другого. С одной стороны, украинское общество, естественно, будет стремиться вернуть захваченные территории. Украина получила независимость в 1991 году в определенных границах и, скорее всего, должна существовать в этих границах. Соответственно, с украинской стороны будет движение за возвращение утраченных земель. С другой стороны, Россия, которая хотела захватить Киев — как мы помним, задача была взять Киев за три дня, — тоже имеет нереализованные цели. Это подталкивает российскую сторону к продолжению агрессии. Проблема в том, что каждое мирное соглашение или перемирие обычно закладывает потенциал для будущего конфликта.

Как затянувшаяся война влияет на российское общество?

— Мне трудно судить об этом, честно говоря. Мне кажется, что общество в целом, конечно, не было готово к войне. Я всегда повторял и буду повторять: война началась с беспрецедентного факта. В столице страны-агрессора, в Москве, в первые дни после начала войны началась массовая паника. Люди шли к банкоматам, снимали деньги днями и ночами — Сбербанк не успевал подвозить наличные. Люди побежали в магазины, аптеки, скупали лекарства, гречку и так далее. Кто-то выстроился в очереди, и, вы помните, какой был кошмарный исход в первые дни: билеты в Стамбул и Ереван стали стоить целое состояние, но люди все равно платили, лишь бы уехать из России. Ничего подобного не происходило ни в Берлине в 1939 году, ни где-либо еще, когда начиналась Первая или Вторая мировая война. Это беспрецедентная история, которая показывает, что общество не хотело войны и не было к ней готово. А сейчас, я так понимаю, люди как-то научились абстрагироваться от этого, потому что война идет довольно далеко. Иногда прилетают дроны, иногда что-то взрывается, но в целом это далеко. За исключением, наверное, Курской и Белгородской областей, для остальной России это довольно далекая история. Поскольку Россия — огромная страна, большинство населения живет, не замечая войны.

Как война изменила структуру власти в России? Есть ли у элит ресурс для маневра, или контроль над ними тотален?

— Здесь проще рассуждать, потому что мы видим, что власть окончательно отказалась от элементов имитационной демократии. Власть полностью сконцентрирована в руках президента и его ближайшего окружения. Она очень жестко использует репрессивный аппарат против любых проявлений несогласия с войной и другими болезненными для режима темами. Понятно, что больше нельзя говорить о выборах. Смотрите, 2011–2021 годы — это очень важное десятилетие, которое я бы назвал десятилетием Алексея Навального, когда в России формировалось движение за мирные перемены в стране через выборы. Не обязательно на выборах, но в результате выборов. В какой-то момент массовые выступления людей могли бы привести к чему-то подобному тому, что происходило в Украине в 2004 году. Но сейчас это окно возможностей закрылось. Власть перешла к жестким репрессиям и подавлению любого сопротивления. Вся инфраструктура, создававшаяся в это десятилетие, фактически уничтожена или сведена к минимуму. Соответственно, такой возможности внутри России больше нет. Установилась прямая, жесткая диктатура. Что касается элит, мне трудно судить, но я вижу, что в целом элиты сохраняют лояльность власти. Бизнес, кстати, тоже в основном остается лояльным. Это показательная история, над которой стоит задуматься. За редким исключением бизнесмены пока остаются лояльными режиму.

А вообще, что не так с Россией?

— Ой, слушайте, со всеми что-то не так, понимаете? Знаете, что мне не нравится — и не нравилось раньше, и не нравится сейчас? В эмиграции, в оппозиции часто говорят: «Давайте сделаем Россию нормальной страной». Как будто Россия какая-то ненормальная, а мы должны ее нормализовать. Но что такое норма в современном мире? Мы видим, что происходит в США, которые сделали серьезный шаг в сторону диктатуры. Что такое норма применительно к современному миру? Это большой вопрос. Мне кажется, что Россия — это страна со своей историей, со своей сложной судьбой. Как и любая другая страна, она имеет много скелетов в шкафу, много ошибок и преступлений в прошлом. Самое ужасное, что эти ошибки и преступления продолжаются сегодня. Это главная проблема. Но при этом россияне, я думаю, мало отличаются от других народов. Они существуют в обстоятельствах, когда перед ними очень сильное, безжалостное и циничное государство, которому они не могут противостоять из-за отсутствия организации, ресурсов и возможностей. Это не уникальная российская черта. Диктатуры существовали в разных странах, и ни одной стране они не заказаны. В любой стране такое может произойти. Сейчас мы должны думать, как выжить, сохранить свою адекватность и, может быть, когда откроется окно возможностей, сделать что-то, чтобы жизнь стала более мирной, справедливой и свободной.

Каким вы видите окно возможностей сейчас?

— Слушайте, сейчас я этого не вижу. Могу сказать, что год назад я был бы настроен более оптимистично. Теперь я понимаю, что этот вопрос нужно задавать тем, кто остается внутри страны. Во многом повестка зависит от того, что они сделают и предложат. Это абсолютно непредсказуемо и сейчас не видно. Любые публичные выступления сразу пресекаются, люди получают чудовищные сроки. Мы, находясь в эмиграции, можем выполнять одну важную функцию: формировать ориентиры и идеи, которые будут созвучны чаяниям людей внутри страны. Это очень важно, но мы должны понимать, что не всегда будем с ними совпадать. С 2003 года я жду события, которое тогда называли «Акела промахнулся». Уже тогда, представьте, как давно это было, люди из крупного бизнеса, имеющие связи с властью, говорили про Путина: «Может, сейчас Акела промахнется». Прошло 22 года, а он никак не промахивается — или промахивается, но все равно выкарабкивается. Я сейчас не могу сказать, что должно произойти, чтобы ситуация изменилась. Я не вижу акторов, способных на перемены. Но если я их не вижу, это не значит, что их нет.

Может ли Россия выбраться из авторитарной колеи?

— Я думаю, что свобода на уровне личного быта в последние 30 лет была довольно широкой — этого нельзя отрицать, и, может быть, даже больше. Россия — это городская страна, страна крупных городов: не только Москва и Петербург, но и Екатеринбург, Новосибирск, Краснодар и другие. Население достаточно образованное — уровень образования в России в среднем выше, чем в мире, и значительно выше. Люди в целом настроены на ценности толерантности, свободы и справедливости. Запрос на справедливость в российском обществе колоссальный, хотя он подавлялся с 1992–1993 годов и подавляется по-прежнему. Но этот запрос есть, и это важно. Главная проблема российского общества — сильная атомизация, разобщенность людей, отсутствие организации. Если мы хотим перемен, нужно поощрять любые объединения россиян. Три темы жестко запрещены: война, Навальный и ЛГБТ. Они под железным запретом, любое заявление в этом контексте может привести к уголовному делу и долгому сроку. Все, что за пределами этого, гораздо свободнее, и этим нужно пользоваться. У государства не такие безграничные ресурсы. Если боевые действия остановятся, главной проблемой станут не ЗОВ-защитники, а вернувшиеся с фронта люди, которых нужно будет держать в узде и обеспечивать их лояльность. Они будут задавать вопросы: за что мы воевали, за что потеряли столько товарищей? Здесь как раз и может открыться окно возможностей.

Есть ощущение, что во всем мире сейчас демократия в отступлении, а авторитаризм в разных формах наступает. В чем сила авторитаризма сегодня?

— Это очень важный вопрос. Смотрите, в современном мире последние 20–30 лет мы наблюдаем, как внутри победившего 35 лет назад мирового уклада, который можно назвать капитализмом, — он окончательно победил, когда распалась мировая система социализма, когда закончился Советский Союз и когда перестали всерьез рассматривать альтернативу в лице советского социализма, — появились новые страны, которые вошли в эту мировую капиталистическую систему, оставаясь при этом жестко авторитарными. Прежде всего, это, конечно, Китай. Когда говорят, в чем ошибся Фукуяма, — он хорошо предсказал конфликт России и Запада в своей первой статье «Конец истории» 1989 года, но ошибся в другом. Он рассчитывал, что рыночные реформы в Китае приведут к освобождению этой страны, связывал рынок с демократией как единый пакет. А оказалось, что это не так. Выяснилось, что рыночная экономика может быть эффективной, и даже более эффективной, в авторитарных режимах. Китай до последнего времени демонстрировал очень высокие темпы роста, гораздо более высокие, чем западные демократии, будучи авторитарной страной. Это обстоятельство делает авторитаризм привлекательным не только в Китае, не только в развивающихся странах, которые хотели бы повторить китайский опыт, не только в России, которая тоже смотрит на Китай, но и на Западе. Запад понимает, что начинает проигрывать Китаю в темпах развития. Почему? Потому что нам нужно постоянно согласовывать политический курс, договариваться с оппозицией, бороться за свою позицию в свободных медиа. А если этого не будет? Решения будут приниматься быстрее, и политика станет эффективнее для накопления капитала и приумножения прибыли. Это очень опасный соблазн для всего мира.

В прошлом году Нобелевскую премию вручили за доказательство того, что для развития экономики важны демократические институты. Получается, зря?

— Нобелевские премии вручали много раз и за разное. Мне кажется, что те, кто получает прибыль, ориентируются не на нобелевских лауреатов, а на свои ощущения и доходы. Боюсь, что Илон Маск, который сейчас прямо разрушает инфраструктуру американской демократии, действует из своего понимания мира. В этом мире, к сожалению, популярна идея просвещенной монархии. Сейчас на Западе — в меньшей степени в России, кстати, — очень популярно палеолибертарианство. Это когда с одной стороны выступают за полную свободу в экономике, а с другой — считают, что нужно опираться на семейные ценности, изгнать из общества всех, кто не вписывается в старые патриархальные устои. Они считают, что лучшая форма правления до уничтожения государства — это не либеральная демократия, а просвещенная монархия. Эти люди составляют поддержку таким фигурам, как Милей в Аргентине и Трамп в США. К сожалению, они, боюсь, не знают о Нобелевской премии и считают ее либеральной выдумкой, придуманной для продвижения своих идей. Они думают: «Мы будем плевать на эти идеи».

Значит ли это, что лидеры, игнорирующие научные факты о значении демократии для экономики, в долгосрочной перспективе проиграют?

— Во-первых, если США выберут авторитаризм, они проиграют в любом случае. К сожалению, люди не всегда действуют с точки зрения рациональности общего блага. Они думают о своей собственной рациональности. Им выгодно сейчас получить то, что они хотят. Если для этого нужно отказаться от демократических судов, они пойдут на это. Стратегически Америка сильно потеряет, это будет ей дорого стоить, но это не значит, что люди, принимающие решения, на это не пойдут. Трамп, помимо всего прочего, пытается законсервировать старую экономику. Посмотрите, что он поддерживает: в своей инаугурационной речи он объявил о поддержке старого автопрома, бензиновых и нефтедобывающих компаний. «Drill, baby, drill» — «бури, детка, бури». С другой стороны, он хочет вернуть американскую мечту 60-х годов: автомобиль на полквартала, Buick или Ford. Это приведет к серьезным проблемам в американской экономике и социальной структуре, если такой курс будет выбран. Но предпосылки к этому есть. Что касается демократии, то да, я с вами согласен: она позволяет сохранять конкуренцию в обществе, а конкуренция хорошо влияет на развитие экономики. Но капитализм не обязательно предполагает конкуренцию. Он предполагает накопление капитала и приумножение прибыли конкретных людей. Если это можно сделать через монополию или используя государство, они будут это делать. Посмотрите на Маска: он прекрасно сотрудничает с государством, задает монополии с его поддержкой. Социальные сети тоже фактически монополизированы. Это показывает сущность процесса: конкуренция не обязательное условие. В дальнейшем это может привести к деградации и распаду системы — возможно, это закономерно с точки зрения диалектики развития.

Вы пишете, что миром правят миллиардеры-психопаты. Как это могло произойти в демократических обществах?

— С одной стороны, были ошибки самих либерально-социалистических сил. Меня спрашивают, кто я — социалист или либерал. Мне кажется, что мир, построенный после Второй мировой войны, предлагал диалектическое партнерство социалистов и либералов. Либеральная демократия включала и тех, и других. Либеральные демократии Западной Европы — Германии, Франции, Великобритании — строились на этом партнерстве. Основные партии в Германии — либо либеральные, либо социалистические. Есть право-либеральные, более консервативные, как ХДС/ХСС, но они не отрицают логику либеральной демократии. В Америке либералы и социалисты вообще объединены в одной Демократической партии. Но эти люди, возможно, в какой-то момент утратили связь с народом, с широкими массами. Они слишком увлеклись тем, что называется «woke» — я люблю это слово, хотя считаю его стигматизацией неправильной, — повесткой новых свобод, всем тем, что было в центре внимания последние 10–20 лет. Но они забыли о простых вещах: сколько у семьи денег, может ли она купить то, что хочет? Считается, что Трамп победил во многом под лозунгом «дешевые продукты». Правые силы демагогически использовали настроение проснувшегося большинства, которое голосовало за них, обещая более сытую жизнь. Другое дело, что этой сытой жизни не будет — это уже другой разговор. Смогут ли левые либералы и социалисты вернуть себе аудиторию рабочего класса, среднего класса, широких масс — пока неизвестно. Сейчас в леволиберальном спектре какое-то цепенение. В Америке они просто себя скребут от стенки после победы Трампа. Но, наверное, это единственный путь — вернуть расположение трудящихся масс. Извините за штамп, я в последнее время стал использовать советские выражения, но это, возможно, уместно. Я взрослел в 80-е годы и помню, как это вызывало у меня ироничную, скептическую ухмылку. Но многое из того, что тогда говорилось, например, Горбачевым в программе «Новое мышление» о реформировании социализма и создании демократического социализма, не было утопическим. Многие учения проходили стадию террора. Христианство в позднем Средневековье тоже не было сахарной идеологией, но оно очеловечилось. Социализм тоже мог бы эволюционировать, но мы от него отказались ради джинсов, жвачки и двухкассетного магнитофона Panasonic, который у меня был с 90-го года. Это было круто, это дала экономика капитализма. Советский человек тосковал по шмоткам, красивым упаковкам, хорошему дизайну — и во многом поэтому социализм пал. Но за 35 лет, поскольку не нужно больше балансировать советский социализм, на Западе исчезли самоограничения капитализма. Советская власть первой дала женщинам свободу и равенство, декриминализовала однополые отношения до 1933 года — потом это вернули, произошла контрреволюция сталинизма. Но многие вещи первых лет после Октябрьской революции были заимствованы западными обществами: профсоюзы, 8-часовой рабочий день, welfare state, когда неважно, работяга вы или лорд, у вас есть право на дом, машину, пинту пива в пятницу в пабе. Это сложилось в Западной Европе в послевоенный период как реакция на советский проект, чтобы удержать людей. После его исчезновения зачем нужна сложная инфраструктура? Проще получать прибыль, просто бурить скважины. Это и предлагает Трамп. Посмотрим, чем это закончится. Я не думаю, что игра окончена. Силы, способные этому противостоять, найдутся. Будем наблюдать.

Пришла новая эпоха глобальной нестабильности. На ваш взгляд, в какую сторону меняется мировая политика?

— Я думаю, что мировая политика вернулась ко временам до 1917 года, к эпохе Англо-бурской войны. Только с одним нюансом: тогда не было ядерного оружия, не было возможности у сверхдержав уничтожить мир несколько раз. Сейчас ядерные потенциалы США, России и Китая позволяют это сделать, как писали Сахаров и Горбачев в 1980-е. Это важное отличие. В остальном это классический империализм: великие державы готовятся делить мир, балансировать власть друг друга, и этот баланс всегда на грани войны. Кто нажмет на кнопку, у кого дрогнут нервы — непонятно. Это опасная ситуация. Мир нельзя поделить раз и навсегда, раздел ведет к переделу. Читаем то, что читали советские школьники: «Империализм как высшая стадия капитализма». И последняя, боюсь, если дойдет до большой ядерной войны между этими державами. Но есть потенциал: после распада колониальной системы и падения старых европейских империй — Великобритании, Франции, Швеции, которая тоже когда-то претендовала на имперский статус, — возникло множество малых государств. Это большинство мира — страны без амбиций сверхдержав, готовые к равноправным отношениям. Если вокруг Скандинавии, других стран Европы, Канады, Мексики — где, кстати, отличная президентка, женщина с корнями среди евреев-литваков, — создастся новое движение неприсоединения к империям, если они сохранят инфраструктуру ООН, Международного уголовного суда (МУС), который поддерживают эти средние и малые страны, а не США, Россия или Китай, и либеральный институционализм — институты многостороннего регулирования, — может получиться отдельный полюс власти. Китай достиг потолка роста, в России власть может «слинялась за два дня», как писал Розанов, а США на грани гражданской войны. Не нужно преувеличивать мощь этих империй — они могут неожиданно закончиться. Малые страны должны сохранять либеральные институты в интересах своего суверенитета и свободы, следуя кантовской идее кооперации для поддержки друг друга. Может, из этого что-то выйдет.

Российская оппозиция в очевидном кризисе. Есть ли перспективы ее пересборки?

— В январе 1917 года в большевистской партии оставались только два видных деятеля: Сталин и Скворцов-Степанов. В феврале (по новому стилю — в марте) происходит свержение монархии. Ленин возвращается, и летом-осенью 1917 года численность партии вырастает в 10 раз за считанные месяцы. Затем она берет власть. Оппозиция сейчас в упадке, потому что у нее нет поля деятельности. Без него не достичь расцвета. Тем более убили одного из лидеров, идет постоянная свара — это нормально, так было между 1907 и 1917 годами. Когда появится поле деятельности, появится все. Трудно сказать, кто это будет — нынешние игроки или новые. Но то, что это возможно, мы знаем из истории.

Как проходит ваша адаптация? Что было самым сложным для вас?

— Самое сложное — невозможность вернуться на родину. Многие уезжали и до войны — в 90-е, нулевые, 10-е — и могли хотя бы навестить родной дом. Для меня это закрыто. Это главная проблема, к которой невозможно адаптироваться. Я лелею надежду, что это не навсегда, что я смогу вернуться, пройти по двору, где рос первые 10 лет, который мне дорог, выйти на Театральную площадь и дойти до проезда Художественного театра. Это не ностальгия, а ощущение, что вас отрезали от того, что вам принадлежало. В остальном я не настроен на ассимиляцию в обществе, где живу. Я живу как временный эмигрант. Может, это неправильная тактика, но я к другому не готов. Если пойму, что никогда не вернусь, нужно искать место в странах, ориентированных на иммигрантов, — в Новом Свете. В Старом Свете трудно интегрироваться без корней, без хутора или деревни, где жили бабушка или прабабушка. Я на это не ставлю, но если придется, возможно, получится.

Что помогает вам не падать духом?

— Работа. Я сажусь и пишу. Кстати, Трамп меня стимулировал больше писать — это один из источников моего дохода. Работа держит, позволяет приносить пользу себе и окружающим, не терять себя в этом безумном мире. Неопределенности я не боюсь — из нее состоит моя жизнь и жизнь большинства людей. Я уже всего боялся и отбоялся. Смерти не боюсь — пережил инсульт в 2018 году, был близок к клинической смерти во время операции. Никто не живет вечно, зачем это бояться? Остального тоже бояться бессмысленно — оно менее опасно.

О чем вы мечтаете?

— Мечтаю о мире, о большей справедливости, о том, чтобы страна, где я родился и провел большую часть жизни, стала свободной, справедливой и мирной. И чтобы я увидел это при своей жизни. Все, что мне нужно лично, у меня есть.