Родители говорили: «Полковник ГБ до добра не доведет»
Георгий Нурманов родился в Сибири, вырос на Урале, долго жил в Москве, столько же живет в Варшаве. Из России уехал в конце 2012 — то была реакция на Болотную и переизбрание Путина. С 26 февраля 2022 Георгий — организатор и координатор группы волонтеров на польско-украинской границе «Russians for Ukraine». О травме, ненависти и благодарности Георгий говорит в проекте «Очевидцы».
Расскажите о себе.
— Меня зовут Георгий Нурманов. Родился в Сибири, вырос на Урале. Долго прожил в Москве и почти столько же — в Варшаве. Занимался в Польше бизнесом, делал пельмени. Было интересно, но не очень прибыльно. В России занимался политическим активизмом. С 26 февраля 2022 года я являюсь организатором и координатором группы волонтеров на польско-украинской границе.
Когда и почему вы уехали из России?
— Я уехал не по своей воле. Это был конец 2012 года, это была реакция на Болотную площадь, на переизбрание нашего дорогого президента на… Какой уже там срок был? Я уехал потому, что в России уже было очень тяжело жить, нечем было заниматься в сфере наблюдения на выборах. Мы уехали в Польшу — чтобы не очень далеко, и, если что, вернуться на баррикады.
Помните день 24 февраля 2022 года?
— Мне не спалось. Я посмотрел выступление Зеленского, это было часа два, наверное, по Польше, может быть три. Я засыпал в расстроенном состоянии, потому что было понятно, чем пахнет дело. Просыпаюсь часов в 9 утра, и не хочу брать телефон, но открываю первым делом «Медузу». Я понимаю, что не хочу сейчас открывать новости, вот хоть убей. А там большими буквами: «Война», начинают мурашки бегать от пяток до макушки. Это какой-то переворот, как будто марсиане высадились на землю. То, про что ты смотрел в кино, пришло к тебе в жизнь. Последний раз такое было 11 сентября 2001 года, когда ты смотришь в экран и не веришь, что это на самом деле имеет место быть. Вечером я поехал к российскому посольству. Там уже стояли тысячи людей — пикетировали, со всех сторон обложили посольство в Варшаве. Кто-то выступил, и я точно помню, как после пикетирования у посольства пошел к своей машине, а у меня на машине питерские номера, хоть сам я не из Питера, это долгая история, и машину я оставил в километре примерно. Подхожу, сажусь, выезжаю, меня подрезают какие-то ребята с польскими или украинскими номерами и кричат, не очень цензурно, все, что они по моему поводу думают. Потом я еду по Варшаве, и меня какие-то поляки подрезают, велосипедисты показывают мне неприличные жесты. Как будто я кого-то убил или кто-то из моих родных совершил что-то непоправимое, а мне теперь с этим жить. Просто хочется орать, выть, ты сходишь с ума — вот это было мое состояние в течение двух дней.
Как родился ваш волонтерский проект?
— К вечеру 25-го мои друзья уезжали из Киева, они, кстати, туда бежали из России в свое время, и я поехал встречать их в Перемышль. Но они добрались туда сами. Так как я в социальных сетях написал, где я, мне стали писать другие мои знакомые, которым нужно было помочь кого-то встретить, кому-то что-то подсказать. Я остался там на сутки с лишним. Мы занимались организацией гуманитарного потока, потока беженцев, потому что их в то время приезжало в Польшу, наверное, тысяч по 50, по 100 в день. И через наш переход проходило тысяч по 20, наверное. Были люди, которые просто бежали, не понимали, куда ехать дальше. Мы с ними разговаривали, консультировали, кого-то подвозили, кого-то сажали в машины других волонтеров. Я уехал обратно в Варшаву 1 марта, вернулся и написал в Фейсбуке пост. Я собрал небольшой коллектив волонтеров. По дороге мы зарегистрировали телеграм-канал под названием «Russians for Ukraine». Долго думали над названием — было непонятно, как нам себя обозвать. А потом решили не мудрствовать лукаво: русские — русские, ради чего — ради победы Украины. Потом уже через личные связи, через сарафанное радио, через СМИ мы стали привлекать других волонтеров. У нас работало около 270 человек со всех концов света, от Новой Зеландии до Исландии, от Владивостока до Калининграда. Они к нам приехали для того, чтобы поучаствовать, чтобы не быть безразличными и выразить свою позицию по отношению к этой войне.
Как беженцы относились к тому, что им помогают россияне?
— За этот год по пальцам одной руки можно пересчитать случаи, когда у нас были какие-то конфликты с украинцами. Даже не конфликты, конфликтов быть не может, потому что мы в них не вступаем. Даже если люди настроены не очень лояльно по отношению к нам. Как ты будешь относиться к человеку, к которому ты подошел, чтобы спросить, как пройти в библиотеку? Как проехать? Где здесь выпить чаю? Откуда уходит поезд на Баден-Баден? Украинцы говорят: «Мы слышим по акценту откуда вы». Нормальный человек, а таких подавляющее большинство, не будет тебе ничего высказывать, когда ты ему в чем-то помог. Было несколько случаев недопонимания с волонтерами, с которыми мы взаимодействовали. Они говорили: «Русские? Серьезно? А что вы здесь делаете?» И с местными поляками — с полицией, со спецслужбами, с вахтерами. Мы сняли шелтер полгода назад, я помню, прихожу, а внизу сидит охранник в классическом российском представлении. Он говорит: «Ваши документы?» Я ему показываю паспорт, и он понимает, откуда я. Немая сцена, минуты две зависания, наверное. «А что вы здесь делаете? А почему вы им помогаете?» Я говорю: «А что, я должен идти убивать их сейчас? Я должен стоять здесь с заградотрядом и пулемётом их всех класть?» Если человек идиот, то это надолго. Не все черное и белое. Не все определяют себя согласно политике партии. Если Путин что-то сказал, то не все 140 миллионов, а по всему миру еще больше, взяли под козырек и пошли мочить.
Почему так много россиян поддерживает войну?
— Я на самом деле не уверен, что их много. Если бы 24 февраля 2022 года Путин сказал: «Завтра мы идем аннексировать Марс», его поддержало бы ровно то же самое количество людей. И ты бы меня сейчас спрашивал, почему люди хотят на Марс, что им нужно на этом Марсе, что им сделали несчастные марсиане. Это не так работает. В течение 20 лет существования этой КГБистской системы сформировались методы манипуляции народом, промывания мозгов, уничтожения институтов. Им сказали — и они пойдут, проголосуют, поддержат все что угодно, а пропаганда преподнесёт это так, будто их 99 процентов. Я не считаю, что война поддерживается. Люди не могут быть за войну. Люди хотят мира. Кого ты не спроси: россиян, украинцев, ингушей, чеченцев — никто не скажет: «Я хочу войны», потому что война — это табуированное слово и понятие. Потому что война — это смерть твоих близких. Нет и никогда не было никакой угрозы. Россия — это как буйный сосед. Представим, что весь мир — это большая коммуналка, и в одной комнате живет буйный сосед-алконавт, здоровый такой, отъевшийся. Когда кто-то из соседей, идя в сторону туалета, проходит мимо комнаты этого ненормального, он выскакивает оттуда и говорит: «Что вы здесь мимо ходите? Нарушаете мой суверенитет». А у соседа, кстати, ещё и семья в заложниках.
Ощущаете личную вину или ответственность за происходящее?
— Вины не ощущаю. Я никогда за Путина не голосовал — когда он пришел к власти, у меня ещё не было права голоса. И мои родители, все мое окружение, все говорили, что полковник КГБ до добра не доведет. Но это история, это исторический процесс. Ты же не можешь обвинять себя в том, что есть исторические закономерности — ты не можешь на них влиять, ну хоть ты тресни. Пока эта имперскость не получит ответный удар, пока имперские настроения не будут разбиты в пух и прах, пока не будет этого опыта, травмы от того, что мы враги, фашисты, ничего не произойдет. И мы идем к этому. К сожалению, идти к этому нужно через кровь, через свои и чужие трупы. Иначе это не работает. Ощущение того, что ничем хорошим это не закончится, было у меня последние шесть лет. Что нужно, по возможности, валить, спасаться, вооружаться, быть к этому готовым. Мы же всех застали врасплох. Весь мир немножко офигел в 4 часа утра 24 февраля от того, что происходит. Хотя у вооруженных сил Украины 8 лет был перманентный конфликт, и они, слава богу, набрались сил и подготовились.
Что ждет Украину и Россию?
— У Украины все будет хорошо. Это будет фактором, способствующим образованию нации. У Польши есть несколько дат, когда все сплотились, то, от чего они отталкиваются и ощущают свою идентичность. У России такого нет. У России опять все будет плохо, по крайней мере после того, как мы оставим Украину в покое, пока мы не разберемся в себе, все будет плохо. Будет этап смуты, возможно будет распад того, что есть сейчас. Да, будет плохо, но потом обязательно будет хорошо.
Хотели бы вернуться в Россию?
— Я очень хочу вернуться в Россию. Я хотел вернуться с тех пор, как вылетел из Внуково 27 декабря 2012 года. Мне хочется вернуться, чтобы отстраивать Россию, чтобы она стала нормальной. И я хочу, чтобы вернулись мои дети. Дети выросли здесь, они не помнят себя в России. Я всегда говорил им о том, что они — россияне. Что ты родился в Москве, а ты, хоть и родилась в Варшаве, все равно русская девочка. Рано или поздно мы все вернемся. И эмиграцию я воспринимаю как теплицу для детей, куда пересаживают саженцы из суровых условий, чтобы они подросли. Но потом их нужно вернуть назад, для того чтобы они были гордостью своей страны, для того чтобы они репрезентировались на мировом уровне.
Что вас поддерживает сейчас?
— Меня очень поддерживает общение с людьми, которым мы помогаем. Я понимаю, что если ты общаешься с людьми на горизонтальном уровне, то еще не все потеряно. Я общался с десятками тысяч людей за этот год. У меня нет ощущения того, что все отношения окончательно порваны и разрублены. Люди хотят мира, они не хотят друг друга убивать. Я понимаю, что все будет хорошо. Очень здорово, когда украинцы тебе говорят: «Хорошо, что есть такие россияне, как вы, и вас бы больше таких» — это классный фидбэк, благодаря которому мы держимся. Они же тоже не были к этому готовы. 24 февраля они проснулись, а их бомбят. Кто бомбит? Да вот, ближайший сосед. Подожди, а почему бомбит? У меня же там мама, папа, двоюродная сестра, троюродная бабушка сидят. Для них это был шок. И когда они приезжают сюда, в Польшу, и встречают, например, нас, многие из них выдыхают. Они видят свет в конце туннеля, так же как его вижу я, когда они не бросаются на меня с ножом, а я не бросаюсь на них с пулеметом. Они понимают, что выход есть. Потому что очень сложно жить зная, что тебя ненавидит 150 миллионов орков. Когда тебе говорят о том, что с востока на тебя идет «Большой старший брат», который тебя замочит — это действительно страшно.
