Олег Проскурнин: «Делили буханку на 70 человек»

Олег Проскурнин – заместитель ректора по административно-хозяйственной деятельности Национального фармацевтического университета. Жил в пригороде Харькова. В свободное время разводил домашних птиц и выращивал цветы. Ранним утром 24-го февраля после получасовых сборов Олег и его семья привычно включили охранную сигнализацию и, оставив дома кота и двух попугаев, выехали в бомбоубежище в Харьков. Думали, что вернутся после обеда… Сейчас Олег с женой и младшим сыном в Болгарии, куда он, не пригодный к службе из-за плохого зрения, 3-го марта уехал по просьбе 19-летнего старшего сына. Сын служит в территориальной обороне Украины и в конце мая принимал участие в освобождении села Русская Лозовая-Питомник, где жили Проскурнины. От него Олег узнал, что его дом наполовину разрушен и полностью разграблен. О жизни в бомбоубежище и свободолюбии украинцев – в новом выпуске «Очевидцев 24-го февраля».

Расскажите о себе.

— Мне 40 лет, я из Харькова, по образованию юрист. Долгое время работал адвокатом, был на государственной службе. Последние годы работал заместителем ректора по административно-хозяйственной деятельности в национальном фармацевтическом университете.

Что сейчас происходит с университетом?

— Учебный процесс проходит онлайн. По сравнению с тем, как пострадали другие университеты нашего города — нашему пока еще повезло. Дай бог, чтобы так и было дальше. Потому что прилеты продолжаются ежедневно. Жизнь вообще разделилась на «до» и «после». 24-го февраля мы проснулись от выстрелов в районе 5 часов утра. Я живу недалеко — в 20 километрах от границы с Россией. Мы проснулись от звуков выстрелов и в окно увидели, что вся граница светится. Сразу же собрались и выехали в город. Я понимал, что оставаться в доме будет небезопасно. Мой дом попал в оккупацию в первый же день.

Что сейчас с домом?

— Я мечтал о своем доме. Всегда был городским жителем, большую часть жизни прожил в квартире, но с детства мечтал о частном доме. Мечта моя осуществилась, но продлилась не очень долго. Сейчас дом очень сильно пострадал. Находится, практически, в нежилом состоянии — без окон, крыша пробита, всё-всё разворовано. Нет гарантии того, что он вообще выстоит, потому что в округе разрушено практически все.

Что было в первые дни войны?
— В городе было очень неспокойно. Рядом с бомбоубежищем ракета прилетела — не разорвалась. Очень много ДРГ было в городе. Мы неделю пробыли в Харькове — в бомбоубежище одного из заводов, не буду его называть. Большое спасибо, конечно же, руководству этого завода. Директор за неделю, дней за десять до начала войны, подготовил подвальное помещение — это старый завод конца 19 века, с огромными, широченными стенами. Подвальные помещения, в принципе, были предназначены для бомбоубежища. Он оборудовал их лавками, поставил печки-буржуйки. И вот мы там находились, готовили еду на буржуйках. Было такое ощущение, что сейчас побудем тут пару часов, и все нормально, уедем. Сознание не могло воспринять войну. Я о войне слышал только от своей бабушки. Естественно, читал, видел фильмы, документы какие-то изучал. Вживую никогда не мог представить, что в нашей стране может такое быть. На первое время все пришли с пакетиками — еда какая-то была, потом ее стало меньше, потом что-то завод давал. Был момент, когда приходилось разделить две полбуханки хлеба на 60−70 человек. Тот ужас, который останется в моей жизни навсегда — когда ребенок подходит и просит: «Дайте еще кусочек хлебушка». Мне страшно представить, что такое вообще возможно в моем городе, в моей стране, в двадцать первом веке. Не готовы были, конечно же. Потом люди начали приносить еду, директор завода организовал подвоз еды. Потом даже открыли столовую, сотрудники столовой хлеб выпекали под бомбежками.

Как оказались в Болгарии?

— Я не планировал выезжать — я не прошел медкомиссию, меня сняли с воинского учета. У меня проблемы со зрением. С 24-го февраля у меня зрения вообще очень сильно ухудшилось — атрофия зрительного нерва, поэтому, естественно, на нервной почве стало хуже. Я приехал в военкомат, меня отправили на медкомиссию, а после сняли с воинского учета. Это дало мне право выехать официально с территории Украины. Старший сын воюет на войне. Он остался в Харькове. В первую очередь я из-за него не хотел выезжать, но он попросил, чтобы никого не оставалось в городе. Его это очень сильно отвлекает — он переживает, и так ему будет проще.

Как организована жизнь в Болгарии?

— Снимаем квартиру. Живём в квартире с видом на море, которое не радует. Я два месяца занимался волонтёрством практически без выходных. Все делали — сбор гуманитарки, выдача гуманитарной помощи и оформление документов. Я большую часть времени на документах сидел. Оформляли паспорта гражданам Украины, [продлевали] просроченные паспорта, вклеивали фотографии. У детей не было паспортов — вклеивали фотографии в паспорта родителей. На данный момент оформили здесь общественную организацию. То есть я продолжаю заниматься волонтерством. Ну и надо деньги зарабатывать — работаю на стройке.

Что сейчас происходит в Харькове?

— В Харькове очень тяжело. Каждый день прилеты по гражданской инфраструктуре. Разрушено очень много жилых домов. Самый огромный район города Харькова, в котором проживало 400 тысяч людей практически уничтожен. Это был европейский город. Очень страшно представить, что сейчас там. Я когда где-то в интернете вижу фотографии Харькова, то, что сейчас там происходит, я просто перелистываю — не могу смотреть.

Какая новость или фото потрясли больше всего?

— Да все ужасно. Я не могу сказать конкретно. Это и Буча, и Ирпень, и Харьков, Мариуполь… Это вообще страх, что происходило в Мариуполе. Все ужасно. Я не могу выделить что-то. Это просто трагедия украинского народа.

Каким видите будущее Украины?

— Я глубоко убежден в том, что Украина победит. Дальше Украину ждет достаточно сложное время. Мы прекрасно понимаем, что уничтожено очень много всего в Украине, но мы справимся, все отстроим и дальше будет рассвет.

Какое будущее ждёт Россию?

— Ничего хорошего. Российский режим уничтожает не только Украину, но уничтожает и Россию.

Есть ли нацизм в Украине?

— Я не видел ни одного. Я всю жизнь живу в Украине, и мне они не встречались ни в одной точке Украины — ни на востоке, ни на западе, ни на севере, ни на юге, ни в центре Украины.

Были проблемы из-за того, что говоришь на Русском языке?

— У нас вообще никогда не было вопросов. Все вопросы, связанные с языками, с признанием русского языка как второго государственного — это все были просто политические игры. Мы знаем, кто это устраивал. Никогда не было вопросов в Украине с языком. Я с Харькова приезжал на Западную Украину и говорил на украинском языке — со мной говорят на украинском. Я перехожу на русский — переходят на русский язык. И говорят лучше, чем мы на востоке Украины, потому что у них более литературный язык. А у нас суржик.

Возможны ли в будущем дружеские отношения между Россией и Украиной?

— Я знаю, что мы этого не увидим, и вряд ли, наверное, наши правнуки это увидят. Я думаю, что невозможно. Самое страшное то, что режим режимом, но россияне поддерживают эту войну. Русские люди поддерживают войну. Это видно по комментариям, это видно по их реакциям — вот это самое страшное. Промыли настолько мозг людей, что они верят в то, что надо кого-то убивать, и считают это священным долгом.

Что отличает украинцев от русских?

— Свободолюбие, наверное, самая основная вещь, которая отличает украинцев от русских. Украинец готов умереть за свободу — в разных пониманиях этого слова. Русский человек больше привык, наверное, быть под царем-батюшкой. Сверху ударили — все переживем, но кто-то есть. Украинцы свободные люди.