Новая версия крепостного права

Борис Керженцев (Тарасов) — российский историк и публицист. Исследует проблему угнетения людей в Российской империи. Наиболее известная его книга – «Россия крепостная. История народного рабства». В ней крепостничество представлено как система последовательного подавления народного самосознания и свободы. Керженцев с семьей покинул РФ после объявления мобилизации. Сейчас он в Аргентине. О бесправии россиян и воспроизводстве новой версии крепостного права в России Борис Керженцев рассуждает в интервью «Очевидцам 24 февраля».

Расскажите о себе.

— Меня зовут Борис Керженцев. Я историк, публицист, автор нескольких книг по истории церковного раскола, по истории крепостного права в России. Сейчас я занимаюсь исследованием, если можно так сказать, формирования в России тоталитарной модели управления — той самой модели, которая воспроизводится на протяжении столетий с удивительным сходством. Почему это происходит и механизм формирования этой системы мне очень интересен. Сейчас я живу в Аргентине, в Буэнос-Айресе.

Вы помните свои ощущения 24 февраля 2022 года?

— Если говорить про ощущения, то это было несколько чувств и эмоций, которые возникли сразу в момент чтения новости. Сначала это было недоумение и шок. Я до сих пор периодически испытываю их. Для меня начало этого вторжения было совершенно невероятным. Сам факт того, что можно было придумать такое, осуществить настолько варварскую агрессию на пустом месте — в голове не укладывается. Шок, потому что было понятно, что агрессия обязательно будет иметь непредсказуемые последствия. Как это аукнется во всей мировой истории? Возникло ощущение очень серьезной опасности и непредсказуемости. Когда в 7 утра я смотрел фрагмент интервью Путина, я четко чувствовал и понимал, что на моих глазах он делает себе харакири. Он берет и перерезает себе горло, потому что было совершенно понятно, что ничто не может и не могло поколебать ни режим, ни власть Путина еще десятилетия. Единственное, что могло погубить его, это что-то вроде нападения на Украину, на Германию. И он это сделал. Единственное, что могло погубить этот режим, он сделал сам.

Почему вы уехали из России?

— Определяющим мотивом явилось не то, что было сказано или написано, а то, что нельзя больше ничего говорить и писать. Фактически это был обет молчания. Все равно, что зашить себе рот, потому что в противном случае… Знаете, один иностранец, который жил в России еще во времена Николая I, Эдмунд Кларк, написал такую фразу: «Талант в России является несчастьем для его обладателя, а ум — паспортом в Сибирь». Вот с тех пор ничего не изменилось. И альтернатива была — или молчать, или отправиться в Сибирь. Я вот решили все-таки в Аргентину.

Как вы оказались в Аргентине?

— Нас многое связывает с Аргентиной, мы жили здесь раньше. Но идея эмигрировать в Аргентину появилась довольно давно, несколько лет назад. В 2022 году после начала войны переезд был уже совершенно решенным делом. Но, к сожалению, обстоятельства сложились так, что мы не смогли сразу уехать. Мы были вынуждены провести в России еще весну и лето. У нас уже были приобретены билеты в Стамбул на 28 сентября, а 21-го объявляется мобилизация. Это, конечно, заставило нас торопиться, аккумулировать сборы. Мы оставили в покое билеты в Стамбул, которые лежали у нас больше месяца, и стали придумывать другие пути, потому что я был убежден в том, что границы будут закрыты. Это пугало больше всего. Я не так боялся, что меня сразу заберут в армию или мобилизуют, но перспектива закрытия границы, перспектива оказаться заложником этого режима на неограниченный срок — она, признаться, приводила меня в отчаяние. Поэтому мы купили билет в Волгоград и в воскресенье прилетели всей семьей, у нас трое детей. Там нас встретил по договоренности человек, и мы отправились к казахской границе. Я нашел на карте маленький пограничный пункт, который практически никому не был известен, и была надежда на то, что там не будет много людей. Конечно, мы ошибались: мы приехали, а там огромная очередь. Этот пограничный пункт называется Полынный, и он действительно затерян в поле. Мы приехали вечером в воскресенье, когда, по моим расчетам, уже должны были закрываться границы. И все говорило именно об этом: люди, которые стояли на этом посту, рассказывали, что проходит одна машина в несколько часов. То есть фактически никого не пропускают. Наш водитель оказался пограничником в отставке, он каким-то образом договорился с этими людьми, и нас чудом пропустили. Это было, конечно, последним ярким впечатлением о родине.

Пограничникам, которые там стояли, было совершенно все равно, кто перед ними: дети, женщины, пожилые люди, инвалиды. А надо понимать, что это просто вагончик, обнесенный проволокой в поле, уже начинались заморозки, у людей не было воды, там в очереди стояли машины из Крыма и со всей России с детьми. И даже магазина рядом нет. Люди устраивали целые экспедиции: два часа нужно было ехать до ближайшего сельского магазина. Это совершенно затерянная дыра в степи. И эти пограничники стоят и смотрят на всех так, как будто бы все находятся в заключении, а они надзиратели, причем досмотр вещей такой же — даже к детям собаку надо обязательно, как будто мы злостные преступники. И на контрасте, когда мы оттуда вырвались наконец, нас встретили казахские пограничники: такая же форма, те же УАЗики — все то же самое, но они невероятно любезны, доброжелательны. И самое главное, что нас потрясло, когда мы пересекли границу, нас остановил казахский милицейский УАЗик и сказал: «Ребята, слушайте, вы наверное проделали длинный путь. Местные власти организовали для вас пункт приема. Там бесплатный ужин, бесплатный ночлег. Чай, печенье, масло. Пожалуйста, если вы хотите, вас встретят и примут». Мы были совершенно потрясены этим после тех мытарств, которые испытывали в течении дня на родине. Мы чуть не расплакались. Но нам было некогда, и мы поехали дальше.

Чем сейчас занимаетесь в Аргентине?

— Я занимаюсь тем, чем занимался всегда. Тем более, что современные средства коммуникации так или иначе позволяют в какой-то степени игнорировать границы. Конечно, есть и трудности, но я стараюсь относиться к этому с позитивным настроем как к новому интересному опыту. Тем более испанский язык, который мы вынужденно учим, невероятно красив. Это в том числе новый и интересный гуманитарный опыт. Мы пытаемся как-то здесь ассимилироваться. Я пытаюсь найти какую-то работу по специальности — может быть, в университете какое-то преподавание.

Но параллельно я работаю над новой книгой, и впечатления последнего времени не прошли даром. И я пытаюсь как-то их собрать вместе, осмыслить и, может быть, что-то появится. Недавно, буквально два месяца назад, у меня вышла в России книжка о крепостном праве: «Крепостное право в России, и как это было?» — она так и называется. История, факты, свидетельства современников. Это книжка, которую я готовил несколько лет. Она все время откладывалась, приходилось что-то дорабатывать, и наконец она вышла, когда я уже не думал, что она выйдет, потому что война, разные издательские перебои. Сейчас я немножко отхожу от темы непосредственно крепостного права и пытаюсь понять, что происходит сейчас. Потому что без всякого преувеличения можно сказать, что сейчас в России воспроизводится новая версия крепостного права. Я как историк это вижу, и это невероятно. Все эти электронные повестки — это система рекрутских наборов, которая уже существовала в России. Практически все податное население потенциально было обязано нести военную службу, и в любой момент любой человек мог быть призван на практически неограниченный срок. Над каждым висел дамоклов меч, вне зависимости от того семья у тебя, дети, какое-то хозяйство. То, что происходит сейчас, это то, от чего Россия ушла в результате буржуазных реформ Александра II, когда были отменены рекрутские наборы, когда была введена воинская повинность — шаг в цивилизационном развитии. А сейчас шаг назад, ко временам Петра Первого.

Какие исторические предпосылки у современного государственного строя в России?

— Дело в том, что в России на протяжении столетий — начиная с конца 17 века — не меняется принципиально модель государственного устройства. Меняются внешние атрибуты, внешние надстройки. Вроде бы меняется социальный строй — был монархический, стал социалистический, теперь постсоветский олигархический. Но это все внешние проявления. Внутренне, фундаментально в России не меняется её устройство, которое я бы назвал системой государственного рабства. Существует абсолютно бесправное общество, в котором нет никакой альтернативы государственной власти. Власть ничем не ограничена и держится на силе, сейчас на силовиках, но это было всегда: не важно, это жандармский корпус, это ЧК, НКВД, ФСБ, ФСО — это всё формальные названия. Проблема в том, что в российском обществе на протяжении столетий не формировалась социальная оппозиция власти. В гражданском обществе нет никакой силы, которая была бы независима от власти. В России любой человек, даже если он имеет какие-то экономические возможности, зависим от власти. Он не может ничего противопоставить ей, и в этом вся проблема.

Практически любое общество, особенно западное, независимо от власти. В нём существуют самостоятельные силы, которые контролируют власть — так сложилось исторически. Эти силы существуют столетиями. Они происходят от независимых феодалов Англии, Франции, Испании, Германии. Эта независимость феодальных элит постепенно транслировалась в нижележащие слои общества, после чего они получали свободу и независимость. В России получилось так, что вся феодальная элита, которая могла бы в будущем транслировать свою независимость вниз, была уничтожена. Она была уничтожена в 15-16-х веках, ее фактически не существовало. Многие историки считают, что проблема восходит еще ко временам монгольского завоевания, когда Москва превратилась в сборщика дани для Орды, когда была уничтожена абсолютно любая оппозиция в обществе. И с тех пор это продолжается, общество так и не может прорастить росток независимости. Как только он появляется — вы видите, что происходит. Вроде бы рухнул Советский Союз, вроде бы стали появляться какие-то независимые силы, но они тут же были уничтожены катком новой диктатуры.

Есть ли у России шанс стать демократическим государством?

— Я не пессимист. Я думаю, что шансы есть. Единственное условие для того, чтобы это произошло — в России должна быть абсолютно переформатирована система государственной власти, а, возможно, и сама структура государственного устройства. Воспроизведение силовой модели, воспроизведение империи, естественно, требует тоталитарной верхушки, которая сидит и всем управляет. Эта система должна быть сломана. Россия должна превратиться в обычное демократическое государство. И если ради этого ей придется отказаться от каких-то имперских и территориальных в том числе особенностей — ну, может быть, оно только к лучшему? Потому что, опять же, как историк я могу сказать: у нас в стране множество людей грезит имперским наследием, имперским величием, но в отличие от многих империй, современных российской, не важно, советской, постсоветской, население этой империи — русский народ — никогда не получали никаких преимуществ от нахождения в империи. Они получали только дополнительное несчастье.

Война надолго?

— В то утро, 24 февраля, я, признаться, думал, что все закончится быстрее, возможно, к осени не будет режима и что-то поменяется. Но мы видим, что это не так: остается и режим, и война. Но я не думаю, что это продлится долго. Рано или поздно это закончится крушением режима. Я не сомневаюсь в этом. Я знаю, что такая страна, как Россия, не может существовать в изоляции от всего мира хоть сколь-нибудь продолжительное время. Это физически невозможно по всем экономическим и социальным законам. Общество, рано или поздно, потребует перемен. Понятно, что экономическая жизнь в стране будет только ухудшаться, социальное положение будет только ухудшаться. Такой степени изоляции, которую сейчас переживает Россия, никогда не было, даже в самые глухие сталинские времена. Общеизвестно, что экономика сталинского СССР во многом подпитывалась Западом. Все заводы, промышленность, в том числе военное оборудование — все они практически целиком везлись с Запада и собирались под ключ в сталинском СССР. Существовали налаженные экономические и производственные связи, несмотря на борьбу идеологий. Тому, что происходит сейчас, нет аналогии. Такого никогда не было. Исходя из этого я полагаю, что ни одна экономика ни одной страны мира, включая самые развитые, не может потянуть такую изоляцию. Это невозможно.

Почему многие люди в России поддерживают войну или делают вид, что ее нет?

— Да, к сожалению, многие люди её поддерживают. Во многом это способствовало принятию решения об отъезде, потому что я понял, что не хочу жить среди людей, которые совершенно неадекватно воспринимают реальность. Российское общество очень бедное и в большинстве своем дурно образованное. Соответственно, существуют эти имперские амбиции как компенсация бедности и варварства. «Пусть мы бедные, но зато нас все боятся». Эти атавизмы остались, к сожалению, в наследство от крушения СССР. Они не изжиты и, скорее всего, не будут изжиты до тех пор, пока не будет принципиально изменена социальная структура России. История учит нас тому, что большинство никогда не участвует в истории, не определяет ключевых событий, происходящих в обществе, в стране. Большинство всегда пассивно. Поэтому, я думаю, что крушению режима будет способствовать не пробуждение сознания большинства, а ряд совершенно конкретных обстоятельств, таких же, как в 1917 году, в 1991 году. Эти события, которые вдруг подводят черту под существованием режима, возникают совершенно неожиданно. Вы знаете, можно завтра проснуться и узнать, что все — это произошло.

Вы испытываете чувство вины перед украинцами?

— Вы знаете, да. Я всей душой за Украину. Когда думаю о том, сколько гибнет невинных людей, которые вынуждены идти на войну, которые оторваны от своих семей, которые погибают за свою страну, за свою родину, я испытываю и гордость за них, и вину за себя и за свою страну, которая так или иначе причастна к этому. Я категорически не согласен с утверждением, что это война Путина. Я вообще не склонен слишком персонифицировать Путина, придавать ему слишком большую субъектность. Путин, на мой взгляд, мало чем отличается от большинства населения России, подверженного комплексу империи, комплексу реваншизма. На месте Путина мог оказаться практически любой человек из так называемой ваты. Эта война не просто Путина, это война российского общества, больного реваншизмом.

Что могут сделать россияне для того, чтобы эта война скорее закончилась?

— Я восхищаюсь людьми, которые остаются в России и выходят на площади городов с какими-то плакатами. Честное слово, может быть, я плохой человек, но я не представляю степень этой храбрости. Вы знаете, есть история диссидентского движения Советского Союза, когда люди выходили с плакатами против вторжения в Чехословакию. Я восхищался этими людьми, подвергавшимся преследованиям. Но степень беспредела, которую позволяет себе власть сейчас и в советскую эпоху, совершенно несравнима. Те люди, которые выходят на площадь, подвергаются давлению, которое было немыслимо со стороны власти в советское время. Поэтому личная храбрость и самоотверженность этих людей просто непостижима для меня. Но это самоотречение. Я убежден в том, что это не может ничего изменить. Это самопожертвование, прекрасное самопожертвование, но оно не может поколебать систему. Я думаю, что каждый должен делать то, что может. Если я могу высказывать свои мысли, если я могу писать статьи или книги и говорить о том, что и почему происходит, то, на мой взгляд, это уже очень важно. Значит, это то, что я могу и должен делать. Как только в России что-то изменится, произойдут хотя бы какие-то перемены, когда этот совершенно законсервированный, закоснелый режим даст хоть маленькую трещину, тогда можно будет думать о том, чтобы возвращаться и действовать дома, на родине.