Эвелина Геворкян — в прошлом журналист. В эмиграции стала психологом. О необходимости покинуть Россию задумалась, когда была наблюдателем на избирательном участке и увидела, как много людей реально голосуют за Путина, услышала облегченный вздох председателя избирательной комиссии, когда та убедилась, что на их участке у Путина большинство. Подумала: «Эта женщина будет учить моих детей?» Как психолог — последовательница экзистенциальной психотерапии, основателем которой можно считать Виктора Франкла, узника концлагеря и создателя нового направления в психологии. В концлагерях выживали не самые сильные, а те, кто находил смысл в жизни. Эвелина считает, что этот урок крайне актуален для нас сегодняшних.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Эвелина Геворкян. Я живу в Праге, работаю семейным психологом и экзистенциальным психотерапевтом.

Работаю только со взрослыми, онлайн, с русскоязычными клиентами в Праге. В прошлой жизни, до эмиграции, я была журналисткой.

С самой школы работала на независимой телекомпании в Томске — одной из лучших в регионе. Потом — в Москве, на «Эхе Москвы», радиоведущей.

В 2015 году мы с семьей — я, муж и трое детей — эмигрировали из России.

Вы решили уехать из России задолго до войны. Почему?

— Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что моя точка отсчета — выборы 2012 года, когда Путин пришел к власти навечно. Я была наблюдателем на выборах.

Те сутки стали для меня Рубиконом. Произошел момент, после которого что-то внутри перещелкнуло, и я почувствовала, что мне надо уезжать, что я здесь лишняя.

Это была смесь обиды, беспомощности и потери веры в то, что я могу что-то изменить. Жизнь идет, у меня дети — надо было что-то делать.

Тогда впервые появилась мысль об эмиграции.

Расскажите подробнее про фразу, которая стала ключевой для принятия решения об эмиграции.

— Мысли об эмиграции у меня не было до той ночи, когда пересчитывали бюллетени. Я впервые и в последний раз была наблюдателем на выборах — в школе рядом с метро «Бабушкинская».

Провела там целый день. Нас было трое белоленточников — мы сдружились, следили за учителями и председателем комиссии, чтобы не было вбросов.

Напряжение было невероятное. Председательницей комиссии была завуч школы по фамилии Родина — символично.

Я видела, как люди — в основном пенсионеры — шли голосовать за Путина. Они переговаривались: «Ты за кого? За Путина, за кого же еще?»

Ночью, при подсчете, стопка за Путина была огромной, остальные — маленькими. Мы запаниковали, когда Родина ушла в другую комнату, подумали, что она что-то подделывает.

Закричали, включили камеры: «Выходите!» Она вернулась, напряженная, и начала считать: «101, 102, 103, 104. Слава богу. 105, 106…»

Это «слава богу» стало для меня тумблером. Я подумала: «Тебе слава богу?» Целый день я была в напряжении, а вокруг — учителя, мои соседи, будущая школа моих детей.

Мы, трое молодых белоленточников, и эти тетушки были как враги. Они сидели, как двоечницы под камерами, стыдили нас: «Как вам не стыдно, мы же учителя, нам детям в глаза смотреть!»

Мы отвечали: «Дело не в доверии, мы за честные выборы». А потом это «слава богу» за Путина. Я поняла, что мы в меньшинстве.

После этого я начала гуглить, как переехать. Для русскоязычного журналиста, не айтишника, это было непросто.

Что для вас было самым трудным в эмиграции?

— Сложнее всего — потеря идентичности: языка, профессии, социального капитала. Ты оставляешь взрослую, наработанную позицию.

В новой стране ты чужак. Я отношусь к этому спокойно — я здесь гость. Но без языка ты не можешь решать даже бытовые вопросы, как малыш в теле взрослого.

Для мозга это огромная нагрузка. Надо пересобирать себя заново, встраиваться в новую жизнь, думать, чем заниматься.

Если приезжаешь без денег, добавляются финансовые и юридические сложности. Первая наша эмиграция — в Словению по бизнес-программе — была авантюрой, обреченной на провал.

Мы продержались год и собрались уезжать. Но чудом муж получил контракт в Праге, и с тех пор мы здесь. Благодарны мирозданию за это.

Большую часть жизни вы посвятили журналистике, но несколько лет назад решили переучиться на психолога. Почему?

— Я не справилась с кризисом эмиграции. Он сопровождался депрессией и потерей себя.

Восстановиться в журналистике я не смогла. Были декреты, потом эмиграция обнулила мой социальный круг. Русскоязычных онлайн-журналистов тогда было мало, я не встроилась.

Психологией я увлекалась давно — ходила на тренинги, учебы. С рождением детей это усилилось: организовывала семинары по родительству, делала сайт «Сознательно.ру».

Я варилась между психологией и журналистикой годы. В Праге, придя в себя спустя несколько лет, поняла, что пора выбирать. Психология меня привлекла больше.

В психотерапии вы выбрали экзистенциальный анализ. Почему именно его?

— С экзистенциальным анализом я познакомилась как клиент. В Москве, во время кризиса, мне порекомендовали психолога.

Оказалось, она преподавательница этого направления в Российской ассоциации. Мне метод понравился, я осталась в нем.

Потом решила, что он мне подходит и как профессионалу — школы ведь разные. О выборе не жалею.

Более того, я организовала русскоязычный курс экзистенциального анализа для психологов за границей. Договорились с Альфредом Ленгле из Вены.

Сейчас я в этой учебе, и нас целая группа — русскоязычные психологи из России и Украины.

В двух словах вы можете рассказать, в чем суть этого метода?

— Экзистенциальный анализ вырос из логотерапии Виктора Франкла — автора книги «Скажи жизни да!», о выживании в концлагере.

Он выжил, найдя смысл — мечтал рассказать о своем опыте на конференции. В книге он пишет, что в экстремальных условиях выживают не самые сильные, а те, у кого есть смысл.

Книга, написанная в 1946 году, стала мировой классикой, особенно популярной в России после 24 февраля 2022 года. На нее ссылался Навальный.

Альфред Ленгле, ученик Франкла, развил логотерапию в экзистенциальный анализ, превратив философию в практическую психотерапию.

Есть ощущение, что последнее время у власти оказалось много безумцев. Это так?

— К власти часто приходят беспринципные, циничные, нарциссичные личности, иногда психопаты. Им проще пробиться.

Сейчас таких все больше — не только в России или Белоруссии, но и в мире. История с Трампом и Маском — кровь из глаз.

Это опасные персонажи. Не хочется ставить диагнозы, но посмотрим, справится ли человечество с этим вызовом.

Как война повлияла на вашу жизнь?

— Война многое изменила. После законов о фейках и дискредитации армии мы с мужем не можем ездить в Россию.

Отрезаны родственники, бабушки, дедушки, наша дача под Суздалем — лучшее место отдыха для детей.

Дети спрашивали: «Мам, можно полетим?» Мы отвечали: «Война закончится, полетим». Младшая писала Деду Морозу, чтобы с Путиным что-то случилось, думая, что это конец войны.

Теперь они реже спрашивают. Невероятно, что это длится три года.

Как вы считаете, можно ли спасти семьи, в которых произошел разрыв из-за войны? Обращаются ли к вам с такими проблемами?

— Да, обращаются. Но как семейный психолог я не всегда вижу финал истории.

Пример: муж понимает, что надо уезжать — есть работа, контракт. Жена не хочет — у нее мама, бабушка, она не готова к ответственности в новой стране.

Беспилотники уже прилетают в ее город, муж давит, а она саботирует. Не знаю, чем это закончилось.

Бывает разногласие просто по поводу отъезда — из-за опасности или политики. Это разделяет семьи.

А есть ли у вас среди родных и друзей те, кто поддерживает войну?

— Практически нет. Была соседка — я переписывалась с ней, кидала ссылки, пыталась переубедить.

Думала, она быстро увидит последствия войны. Но чем дальше, тем неадекватнее становились ее аргументы — сработали защиты.

Я тоже искажаю в свою антивоенную сторону, но слышать друг друга мы не смогли. Прекратили общение.

Из близких — пара коллег. Один работает в Крыму, другой на ВГТРК, ездил в Мариуполь, снимал про «укронацистов».

Когда-то мы дружили, а теперь расфрендились в соцсетях. С пропагандистом говорить не о чем.

Антивоенно настроенные люди в России часто пишут, что чувствуют себя в изоляции. Что бы вы посоветовали как психолог?

— Важно быть в согласии с собой и своими ценностями. Но в России это опасно — донос, страх за детей.

Это двоемыслие, как в СССР. Для психики — огромная нагрузка. Не все могут врать или молчать.

Мне самой было бы тяжело там — я бы сорвалась. Программа минимум — держаться за свою правду внутри себя, не поддаваться безумию.

Если безопасно — говорить с близкими. Или работать с психологом, лучше за границей, через безопасные каналы.

Сейчас у многих есть ощущение, что мир сошел с ума. Как в этом безумном мире самому не сойти с ума?

— Мы жили 80 лет без войн и не знали такого экстрима. С ковида началось безумие, и оно раскручивается.

Как экзистенциальный психолог, я бы смотрела на ситуацию каждого человека индивидуально. Ответы — внутри, на основе своих ценностей.

Жизнь посылает вызовы, и важно брать ответственность за свои решения, чтобы сделать жизнь чуть лучше в этих обстоятельствах.

А как справляться со стрессом, который теперь каждый день с нами?

— Заботиться о себе и близких. Начинать с тела — физическая активность, баня, сон.

Стресс зажимает дыхание, так что полезны дыхательные практики, медитации. Обращайте внимание: я зажат или дышу свободно?

Если не справляетесь — не стыдно обратиться к врачу за антидепрессантами или к психологу. Это время такое — помощь нужна многим.

О чем вы мечтаете?

— Мечтаю, чтобы боевые действия закончились, люди перестали гибнуть, а агрессоры и военные преступники были наказаны.

Хочу трибунала в Европе или России, чтобы вещи назвали своими именами.

Мечтаю, чтобы Россия повернулась к западной цивилизации, а не к Северной Корее, вернулась к диалогу с миром.

И чтобы мы не просто летали на дачу, а все россияне могли вернуться к нормальности.