Маргарита Кучушева: «Как выжить антивоенным россиянам в эмиграции и дома»

Маргарита Кучушева — российская правозащитница, живущая на Кипре. Эмигрировала в 2005 году еще ребенком – ее мать покинула Россию по политическим причинам. Маргарита получила юридическое образование в Лондоне и работает с темой убежища, экстрадиции и правовой помощи эмигрантам. После полномасштабного вторжения России в Украину Кучушева стала консулом Антивоенного комитета и является одним из координаторов Демократического сообщества россиян на Кипре. В интервью — о культуре доносов и репрессивной машине в России, о трудностях адаптации и поиске убежища в других странах, и о том, насколько безопасно для эмигрантов приезжать в Россию по делам.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Рита. Я юрист-правозащитник. Я родилась в Москве, а сейчас нахожусь на Кипре. Изначально я училась на экономиста. В какой-то момент я сломала руку, точнее, казалось, что не сломала, но мне надо было постоянно ходить к доктору, менять повязку и так далее. Я нашла себе стажировку и пошла работать в очень большую правозащитную фирму, которая занималась экстрадицией, беженством и так далее. Так я попала туда в 19 лет и осталась. Я ушла из экономического университета и закончила юридический вуз. Сейчас практикую.

Команда, в которую я попала, занималась именно российскими беженцами. То есть у нас было очень много людей, преследуемых по политическим мотивам, ещё с первой и второй волн бежавших до войны. Потом я изучала российское право. И чем больше я с ними работала, тем больше, так сказать, нарабатывался опыт. Я эмигрировала с мамой ещё в 2005 году. Для неё это тоже была такая вынужденная эмиграция. Она не могла больше возвращаться в Россию по политическим мотивам, и я переехала с ней. Я получила образование в Англии. Потом моя мама очень сильно заболела, и мне пришлось приехать на Кипр. Я за ней ухаживала и как-то влилась обратно.

Когда вы впервые осознали себя в оппозиции к действующей власти в России?

— В целом, у меня и семья всегда была очень против того, что происходит, и я сама понимала, что в России всё не так хорошо, как рассказывают по телевизору. Когда я попала в правозащиту, я напрямую познакомилась с ужасами, с которыми сталкиваются люди, ещё в довоенное время, с политическим преследованием, с оппозицией и так далее. Тогда уже полностью спали розовые очки, и я поняла, что такое российское правительство и как оно работает. Режимом репрессируют не всегда громкие имена, о которых вы слышите, а часто это могут быть и конфликты на каких-то региональных уровнях.

Например, беженцы из Чечни, у которых сложились очень плохие отношения с их местным правительством, их очень много. Тот факт, что о них не было слышно раньше, не значит, что их не было. Просто сейчас их в разы больше, потому что люди бегут от войны.

Как полномасштабное вторжение России в Украину изменило вашу жизнь?

— Очень сильно. Никто не ожидал. Несмотря на то, что звоночки были, я просто абсолютно не верила, что это могло произойти. На самом деле нет слов, это был какой-то ужас. Мы сразу же начали работать, эвакуировать людей оттуда, которые, мы знали, могут быть под риском политического преследования. Пытались понять какую-то дальнейшую стратегию, что делать, как спасать людей, которых сейчас могут отправить на войну. Никто не понимал, что делать. В правозащитном сообществе был абсолютный хаос. Мы пытались его структурировать, понять, чем заниматься в первую очередь.

Мы также занимались беженцами из Украины, пытались заниматься вообще всем, всем-всем. Нас было пятеро. Мы просто ездили по разным городам, оказывали консультации. Часто даже на месте договаривались с миграцией, что мы помогаем заполнять все эти документы. Просто ставили столик, заполняли все документы, отдавали, и человек шёл оформлять себе защиту. Не было никаких проблем, честно. Ни разу ко мне никто не подошёл и не сказал: «Как вы можете? Да вот там россиянка, что-то такое». Были люди, которые отказывались просто говорить с нами на русском. Мы могли говорить с ними на русском, а они отвечали нам на украинском. Это не такая большая проблема, тем более что у нас были и сотрудники, которые говорят на языке. У нас получилось так, что стала работать одна большая антивоенная правозащитная коалиция, у каждой из которых свои направления. Мы научились эвакуировать людей, спасать их от мобилизации и помогать с беженством.

Конкретно наш проект, Консулы антивоенного комитета, помогает антивоенным россиянам в изгнании, у которых есть проблемы за рубежом. Они полностью решают эти проблемы, например, с беженством, в случаях экстрадиции, в случаях, если происходит депортация. Особенно сейчас мы очень сильно работаем с США и с правозащитными организациями.

На ваш взгляд, что происходит с россиянами, которые против войны, но по разным причинам остаются в стране?

— Они не смирились, они просто научились это игнорировать. В какой-то момент, то есть, я знаю людей, которые приходили домой и автоматом просто включали телевизор, чтобы он им бубнил где-то на заднем фоне. Сейчас они уже включают музыку, потому что слушать это больше невозможно. И очень селективно смотрят. То есть, ну, висит плакат: «Иди на службу Минобороны». И фиг с ним, пускай висит. Просто игнорируют эту часть. Я знаю много таких.

Есть те, которые активно против, но они понимают, что у меня есть семья, дети, что я буду делать, как я уеду, как я могу выражать своё несогласие? Потому что прессинг идёт такой активный, что внутри России на данный момент нету ни одного безопасного способа протеста. Выражать свою позицию ни в соцсетях, ни онлайн, ни делая граффити, абсолютно небезопасно. Я призываю всех не совершать такие действия, потому что вы нам нужны на свободе, нежели чем в тюрьме.

Сейчас в России нет честного и независимого правосудия. Оно не существует. У нас оправдательные приговоры, в случае, если это не суд присяжных, по-моему, сейчас 0,3% от всего общего. То есть мы даже не говорим про какие-то политические дела. И действительно, это ужасно, но все боятся, все понимают, как это происходит. Ни честного правосудия, ни независимого правосудия, ни независимых судей. Они в России отсутствуют.

Можно ли сказать, что в современной России любой несогласный рискует попасть под репрессии?

— Любой несогласный человек, в зависимости от того, кто на него смотрит, может абсолютно случайно попасться. То, что мы видим сейчас, это абсолютно ужасная культура доносов, которая существовала ещё со времён СССР. И вот она сейчас возродилась. Люди смотрят на своих одноклассников, на какие-то другие посты уехавших и пишут, что мы обязательно тебя сдадим, товарищ майор уже знает, за тобой уже выехали. Эта культура, это хуже всего, когда люди считают, что им нужно доносить на своих друзей, близких, одноклассников, на просто человека в интернете, которого они увидели несогласным.

В связи с этим, чем больше доносов, тем более активно работает эта репрессивная машина, тем больше «товарищ майор» видит и знает. К сожалению, несогласным или даже врагом может стать любой человек. У нас недавно кого признали иноагентом? Маркова, по-моему, который очень даже вполне себе «ватный» человек. Но вот, видите, тоже он чем-то не угодил режиму.

Я думаю, что действительно люди очень политизировались. Всегда на фоне войны бывает такой всплеск патриотизма, всплеск «мы там воюем с нацистами», «мы должны за свою страну», «за Путина». Вот такой всплеск патриотизма всегда имеет место быть в любой войне. И вот как раз вот эти люди, которым нам же очень долго мозг промывали телевизором, они вот прогревали эту аудиторию. И сейчас на фоне этого большого всплеска, то, что они считают патриотизмом (давайте я оговорюсь, я не считаю, что это патриотизм; для меня патриотизм — это наоборот любить страну, но не любить наше государство, которое её так активно использует), у них возродилась эта культура, что есть мы, сплочённые, а есть наши враги. И наших врагов надо уничтожать любыми способами, в том числе доносами.

За 3,5 года войны антивоенно настроенные россияне пережили много разочарований. Что разочаровало вас?

— Не могу сказать, что меня что-то разочаровало в политике. Я не очаровывалась, в принципе, ни когда была в России, ни в эмиграции, никакой оппозиционной, честно. Правозащитное сообщество, наоборот, оно очень сплотилось, и я не ожидала, что мы можем вместе работать так хорошо. То есть люди абсолютно разных взглядов, абсолютно разных политических аффилиаций, даже вот по оппозиции, которая раскололась на кучу фрагментов, все оппозиционные правозащитники работают просто замечательно и очень слаженно в экстренных кейсах. Поэтому я наоборот только вдохновилась такой работой.

Консулы антивоенного комитета — очень хороший проект. Могут и написать юридическое заключение, и письмо в поддержку, и помочь разобраться на месте: как подать документы, куда подать документы. В экстренных случаях они тоже реагируют. То есть в случае депортации могут попробовать снять с рейса, если человек находится в транзите. В случае экстрадиции мы тоже очень много работаем, если экстрадиция по запросу РФ, в политическом деле. Потихоньку мы начинаем показывать странам, что запросы, даже если через Интерпол или через межгосударственный розыск, это всё-таки более политические запросы, нежели чем действительные. Вот сейчас у нас девочка в Казахстане, как раз, тоже Юля, её арестовали по абсолютно надуманному уголовному делу, но она была действительно тоже в межгосударственном розыске. Она одна из волонтёров штабов Навального. Мы надеемся, что тоже нам получится её вытащить.

По вашему опыту правовой помощи, какие проблемы россиян, уехавших от войны, чаще всего остаются за кадром?

— Проблемы социальной адаптации. Что делать после того, как все документы оформлены? Вот этот экстренный кризисный период прошёл, условно говоря, если ты подавался на беженство, получил его. Начинается очень большой кризис именно с адаптацией. Как вливаться в общество, учить язык, находить работу? Не хватает какой-то даже комплексной психологической помощи для тех, кто бежал, где-то даже правовой помощи, потому что люди иногда не знают о проектах, в которые они могут обращаться, чтобы им помогли.

Иногда бывает так, что у нас человек вот убежал из России, и ощущение, как будто весь мир на его плечах, что ему нужно всё решать в незнакомой стране, просто начинать с нуля. Есть и хорошие истории, есть и не очень. Многие сталкиваются с проблемами, допустим, когда они начинают искать работу. В России у них был один уровень, но в другой стране они не могут банально подтвердить свой диплом или работать по специальности. Им приходится выбирать что-то ниже. Язык очень трудно бывает выучить. Людям трудно адаптироваться, когда они пытаются учить язык, особенно если это одно из требований визовых. Мы сейчас не про беженство говорим, а про другие виды. У нас на острове все страдают, но учат греческий, потому что сейчас нам это нужно для того, чтобы получить паспорт. Я уже свободно разговариваю, но я давно здесь.

Есть и те, которые, к сожалению, начинают немного больше выпивать, чем они раньше выпивали, смотря новости из родного края. Но всё зависит от человека тоже. В какой ситуации он был до эмиграции, как у него получилось переехать, куда он переехал, есть ли там сообщество, которое может его поддержать. Мне было гораздо проще, как ребёнку, адаптироваться к новой ситуации, к новой стране.

Поэтому сейчас мы курируем ещё несколько проектов, которые помогают детям адаптироваться в эмиграции. Конкретно у «Ковчега» есть такой проект адаптации детей с инвалидностью в эмиграции, который курирует абсолютно замечательный проект «Фора». И иногда они делают вебинары просто для подростков, для детей, как помочь им адаптироваться в эмиграции, социализироваться, как поговорить с ребёнком, если у него, допустим, трудности в школе или с языком, или с друзьями. Это очень интересно. Я всем советую.

Есть мнение, что любой антивоенно настроенный россиянин при желании может уехать из страны. Согласны?

— Абсолютно не каждый мог себе позволить уехать, особенно в Европу. Но у нас очень много, допустим, дезертиров в Армении, у которых вообще ничего не было. Они просто бежали с фронта. Если на тебя заводят уголовное дело или тебе говорят, что на тебя заведут уголовное дело, то ты будешь искать вообще любые способы для того, чтобы уехать. Ну, большинство, о которых я знаю, те, кто не могут себе это позволить, но просто против войны, да, действительно, они пока, к сожалению, остаются внутри.

С какими трудностями сталкиваются россияне, которые в новой стране пытаются легализоваться через политическое убежище?

— Огромная проблема сейчас в США. Все, кто переходит границу сейчас, большинство из них попадают под арест сразу же, и они ожидают всё это время в детеншене. И мы часто видим, что даже если мы выигрываем суды первой инстанции, допустим, прокурор всё равно подаёт апелляцию, и это всё затягивается. Нам опять нужно на стадии апелляции объяснять, что человек подходит под критерии беженства, но человек всё это время сидит. Это огромная проблема.

Огромная проблема в том, что семьи разделяют, но эта политика ещё при Байдене началась, что могут разделить семьи, очень часто не объединяют кейсы. То есть, если у мужа, допустим, сильный кейс на убежище, у жены его нет, они рассматривают отдельно, несмотря на то, что у мужа есть доказанные риски. Жену они не могут прицепить к нему, то есть объединить это всё в одно делопроизводство.

Большие проблемы в Швеции, там тоже очень трудно выдают убежище. В Хорватии большие проблемы, особенно с лагерями для беженцев, куда все попадают. Насколько мы понимаем, там ещё большие проблемы с выходцами из Чечни. Почему-то они считают, что это угроза национальной безопасности. В Нидерландах тоже катастрофически ужасная ситуация с лагерями для беженцев. Ну вот это страны, в которые мы считаем, что не нужно ехать запрашивать политическое убежище. Совсем не надо. Это трудный процесс. Это и морально трудный процесс, и по деньгам он бьёт. Если брать адвоката, который будет всё это готовить, адвокатов про боно, которые могут бесплатно брать, катастрофически не хватает, поддержки тоже катастрофически не хватает, потому что бегущих гораздо больше, их становится всё больше и больше.

Важна не только правовая поддержка, но и социальная поддержка тоже в этом случае. Какие-то психологические службы любые на русском языке, что самое важное, потому что в странах, куда люди приезжают, возможно, что есть такая поддержка, но её нету на английском или на русском языке, а они не разговаривают. Сначала можно выйти на свою местную диаспору. Мне кажется, что почти в каждом крупном городе есть какая-то своя маленькая диаспора. Можно обратиться в «Ковчег» — замечательное сообщество, у них есть чаты почти по всем странам. «Ковчег» помогает. У «Ковчега» есть психологическая служба. В Германии, по-моему, у «Горизонтов» есть своя психологическая служба. Их довольно много. Просто нужно активно их искать и попросить о помощи. Даже если это выйти куда-то, кофе попить с людьми, которые поддерживают твои взгляды, иногда тоже может быть очень хорошо. Обратиться к психологу, обратиться к психиатру, если это нужно.

Как вы относитесь к тому, что некоторые эмигранты всё же приезжают в Россию по делам? Можно ли считать такие поездки безопасными?

— Если вы совсем не активны, то есть вы приехали, но как вы были в России, молчали, так вы и здесь молчите, то с очень большой осторожностью можно, соблюдая все рекомендации правозащитников и так далее. Если вы хоть один раз донатили, ходили на митинг, у нас была девочка даже с фотографией с концерта «Оксимирона» (в телефон попал баннер с надписью «На хуй Путина») и у неё, когда в телефоне это нашли, тоже было очень проблематично. Пришлось её эвакуировать.

Любая такого рода активность для вас уже небезопасна, потому что вы можете просто попасть на допрос по приезду. А если у вас не чистый, абсолютно сброшенный до заводских настроек телефон, или если в нём ведутся какие-то политические разговоры, то тоже небезопасно. Если вы вообще никуда не ходили, просто сидели себе тихо и у вас в телефоне переписка с мамой, котики, как пересадить алоэ, то, наверное, да, можно, но тоже с большой осторожностью.

Чем Кипр хорош для эмиграции и с какими сложностями здесь приходится сталкиваться?

— Здесь радостно и приятно, что это маленький остров, что я к вам сегодня ехала из другого города, проехала буквально час, и я объехала почти половину побережья. Здесь очень спокойно, очень тихо. Здесь очень мало криминала, почти все разговаривают на английском. Здесь очень спокойная, очень тихая страна. Но россиян, как бы это ни было смешно, это бесит, потому что они привыкли, что всё можно найти и в 9, и в 10 часов ночи, что если сантехник говорит, что он придёт завтра, он придёт завтра. На Кипре он завтра никогда не придёт. Он придёт через 2 дня плюс ещё и опоздает на 10 часов.

Здесь очень такой медленный бюрократический процесс, особенно в случае миграции. Все хотят, чтобы это функционировало как МФЦ, но это так не функционирует. Это просто такие маленькие, очень-очень загруженные офисы, которые выдадут вам карточку после дождичка в четверг, если у вас сойдутся звёзды. Они не соблюдают сроки, у них нету такого, что ты чётко сказал, ты чётко сделал. Это всё такая очень «релакс» страна. У них самое любимое слово — «сига-сига». Это потихоньку-потихоньку. Сейчас мы всё сделаем, сейчас разберёмся. То есть после такого бешеного драйва, если ты в большом мегаполисе живёшь, приезжать сюда — это, ну, многие сравнивают, как выйти на пенсию. Что всё размеренно, спокойно, тихо.

Если говорить о беженцах, то для россиян это очень-очень долгое ожидание. У нас может быть от 2 до 6–8 лет. И всё это время есть ограничения на работу, ограничения на пособия, ограничения на жильё. Здесь из России очень-очень мало беженцев. Это действительно изнурительная очень процедура. Есть очень ограниченный список работ, на которые беженец может податься и потом работать, они не могут работать на каких-то высокооплачиваемых работах. Украинские беженцы, они все находятся под временной защитой. У них есть и право на проживание, право на работу без всяких проблем.

Насколько велика русскоязычная община на Кипре и как она изменилась после 2022 года?

— Она большая. Тут и раньше очень много было россиян, как и туризм, так и постоянно проживающих здесь. После войны я думаю, что переехало очень много людей. В основном это компании, которые переехали сюда. Это финтех, это IT. Многие просто переехали, выбрали Кипр как такую дружественную для россиян страну. С самого начала войны мы собирали огромные митинги. Было очень-очень много людей, было видно, что люди против. Мы собирали огромные демонстрации. Сейчас уже интерес подупал. Люди осели, у них есть своя работа, дом, ну вот они меньше внимания обращают на какие-то протестные активности. То есть у них запрос на это гораздо меньше. Но с самого начала войны мы видели очень много несогласных, то есть там почти вся русскоязычная диаспора выходила против.

В последние годы на Кипре сформировалось сплочённое демократическое сообщество россиян. На что, на ваш взгляд, могут влиять такие локальные объединения?

— Локальные объединения повлиять, на самом деле, глобально ни на что не могут. Но они могут воздействовать на политику внутри страны. То есть мы видим, допустим, что вот здесь проходит шествие с огромным российским флагом. Мы можем на это пожаловаться, мы можем как-то лоббировать некоторые вещи внутри парламента, хотя ресурсы на это абсолютно маленькие. Что мы можем сделать как диаспора? Мы можем помогать людям. Это хороший такой коннект сообщества. Мы пишем письма политзаключённым. Мы очень много фандрайзим, в том числе на закрытие каких-то сборов для политических заключённых. То есть такое мы можем и практикуем, и делаем: сбор денег, какие-то встречи, митинги, письма. А в глобальном смысле я не считаю, что диаспора может прямо сильно на что-то повлиять.

Откуда вы черпаете ресурсы, чтобы не опускать руки?

— У меня замечательное сообщество, замечательный мужчина, замечательные коты. Как-то так. Я стараюсь разделять дом, работу. У меня очень много друзей. Я знаю, что у меня очень много антивоенных друзей остаётся в России. Это тоже вдохновляет, что там люди тоже не опустили руки.

Чего вы боитесь?

— Не знаю. Смерти. Боюсь, что за мной придёт путинский режим. Тоже боюсь. У меня часто бывают кошмарные сны, когда я просыпаюсь в России. И понимаю, что я забыла всю инструкцию, как эвакуироваться, как оттуда уехать, как я вообще туда попала. Такие страхи есть, как у всех.

Вернётесь в Россию?

— Вернусь обязательно. Первым рейсом в Домодедово, как только будут гарантии безопасности. Если сменится правительство, если мы поймём, что всем россиянам, которые находились под преследованием или в изгнании, в эмиграции, будут даны какие-то базовые гарантии безопасности, что вас не арестуют при новом правительстве, или наоборот произойдёт какой-то переворот или свергнут, тогда, да, я вернусь абсолютно первым рейсом.

О чём вы мечтаете?

— Вернуться в Россию было бы хорошо. У меня там родители похоронены, я давно их не видела. Хотелось бы к ним съездить. Я мечтаю, чтобы Россия была свободной демократической страной, чтобы она всё-таки пережила как-то этот кризисный период без огромных потерь, которые уже кажутся неизбежными, и действительно стала той свободной Россией, о которой мы все мечтаем.