Мама кричала: «Русские солдаты не могли такого сделать»
Елене Костюченко — 35, 17 из них она проработала журналистом Новой Газеты — независимого издания, выходившего в России с 1993 до начала полномасштабного вторжения в Украину. В марте 2022, после второго предупреждения Роскомнадзора, газета приостановила выпуск. В сентябре у нее отозвали лицензию. «В том числе, и за мои репортажи из Украины», — считает журналистка. О пропаганде, которая «переплюнула Геббельса» и о режиме, который похож на секту, Елена Костюченко говорит в проекте «Очевидцы»: «Я говорю — мама, я видела мертвых детей сегодня, убитых… Она говорит — русские солдаты не могли такого сделать, просто не могли! Когда случилась Буча, она просто орала на меня в трубку».
Расскажите о себе.
– Меня зовут Елена Костюченко, мне 35 лет, я журналистка, родилась в городе Ярославле.
Как война изменила вашу жизнь?
– Я 17 лет работала в «Новой газете», а теперь её не существует – у нее отобрали лицензию. В том числе, я думаю, за мои репортажи из Украины. Я не могу вернуться домой в Россию. Я не могу увидеть свою маму, сестру, кошку. Главное, что изменилось: моя страна от моего имени убивает украинцев. Моя страна не первый раз это делает: то же самое происходило в Чечне, то же самое происходило в Грузии, в Сирии. За новейшую историю еще не было столько жертв. Война идет уже год. Неприлично про такое говорить, со всех сторон за это прилетает, но я не знаю, есть ли какой-то народ или страна, которая была бы мне ближе, чем Украина. У меня там живут родственники, у меня украинская фамилия, правда это не делает меня украинкой. У всех моих знакомых есть родственники в Украине, а у знакомых украинцев – родственники в России. И это что-то невообразимое… Я хотела сказать “преступление”, но это хуже, чем преступление. Есть слово “война”, но оно на самом деле ничего не описывает. Просто каждый день происходят убийства людей людьми от моего имени. С этим очень тяжело жить.
Чувствуете личную вину или ответственность за эту войну?
– Конечно. Я работала журналистом, я очень много ездила, я очень много видела. Я знала, что в России фашизм. Окончательно я это поняла в 2015-м году, когда приняли закон против пропаганды ЛГБТ – тогда впервые ЛГБТ назвали социально неравноценной группой населения. Это уже фашистские категории, когда мы делим население по группам и говорим, кто социально равноценен, а кто нет. Потом я работала внутри ПНИ – психоневрологический интернат. Это система концлагерей, в которых содержатся люди с психическими и неврологическими диагнозами. Они лишены всех прав и содержатся там всю жизнь. Я понимала, что у нас в стране фашизм, но при этом мне казалось, что достаточно просто делать свою журналистскую работу. Я правда очень старалась, но текст не может противостоять фашизму. До какой-то степени может на смысловом уровне, но он не меняет режим. Мне почему-то казалась правдивой иллюзия, что журналист не должен ни в чем участвовать. То есть я участвовала в каких-то протестных акциях, естественно. Но, во-первых, это было не так часто, как я могла. Во-вторых, я думаю, что всем уже стало более-менее очевидно к 2022-у году, что выходить на улицы с плакатиками тоже бессмысленно. Да, конечно, я чувствую свою ответственность. И, конечно, я знаю, что могла бы делать гораздо больше, но почему-то свой комфорт мне был важнее. Мне казалось, что катастрофы не произойдет. Что не может быть такой войны. Даже когда Россия вторглась в Украину в 2014 году. Даже когда случилось 24 февраля. То есть, когда я собирала сумку в командировку в Украину, я положила туда один свитер, трусы, носки, запасную пару джинсов, бронекаску и запас лекарств, которые я постоянно принимаю, на неделю. Своей девушке я сказала: “Это не может продлиться дольше нескольких дней”.
Почему многие в России поддерживают войну?
– Я не знаю людей, которые поддерживают войну в России. Я знаю людей, которые верят, что это справедливая и неизбежная война, но эти люди не хотят войны. На чем основывался наш оптимизм, кроме биологического чувства, что все обойдется, все будет хорошо? Никто не хотел войны. Невозможно на самом деле хотеть войны, становиться убийцами или умирать. Просто некоторые люди верят, что мы не знаем всей правды, и если наша власть идет на такие чудовищные преступления, значит, у нее должна быть очень важная причина это делать. А некоторые люди просто не чувствуют в себе силы сопротивляться войне. Жить в России – это постоянно чувствовать себя беспомощным.
Почему люди верят Путину?
– На это тратится много усилий очень умных, талантливых, целеустремленных людей и гигантский бюджет. Наша пропаганда – это явление, которое я даже не знаю, с чем сравнить. Когда я училась в университете, я писала научную работу про внутреннюю пропаганду Третьего Рейха и думала, что писала историческую работу. Думала, что это все ужасно интересно и никогда мне не пригодится. Наша пропаганда переплюнула Геббельса. У Геббельса было только радио и газета. У нас же есть радио, газеты, интернет, социальные сети, телевидение – это гигантский, мощнейший инструмент воздействия. Совершенно новые технологии, совершенно новые нарративы. Меня очень смешит, когда люди, особенно интеллигенция, говорят: “На нас не влияет пропаганда”. Пропаганда влияет на всех. Просто у пропаганды есть разные цели. Конечно, главная цель пропаганды – убедить всех, что Путин прав. Но если не получается, то можно попробовать убедить, что не все так однозначно – в чем-то прав, а в чем-то нет. Всей правды мы не знаем. Если и это не получилось, то можно убедить в том, что если ты будешь не согласен, то твоя жизнь будет разрушена. Тут подключается репрессивный аппарат, который в России довольно чудовищный, и с каждым днем все хуже и хуже. Только что человека посадили на семь лет за два комментария в интернете. Если это не получилось, нужно убедить, что ты одинок, что только ты так думаешь, больше никто. Если и это не получилось, то нужно убедить тебя в том, что ты ничего не можешь. И это все работает. Просто все оказываются на разных уровнях.
Можно ли переубедить людей, “облученных” телевизором?
– Конечно. Нужно. Вот у меня мама смотрит телевизор, например. Я что, отдам свою маму Путину? Этого никогда не будет. Я ее люблю, она меня любит. Мы с ней каждый день разговариваем, хотя у нас это не всегда получается. Иногда мы общаемся пять минут, а потом она говорит: “Я больше не могу разговаривать”. И мы два дня не говорим про войну. А потом: “Давай поговорим”. И мы снова пять минут разговариваем. Как-то так, потихонечку мы двигаемся друг к другу. Еще нужно понимать, что то, что мы хотим, чтобы люди осознали – очень страшно. Моей маме 75 лет. Сначала она была химиком. Потом в 90-е, когда у науки не было денег, она стала учительницей. Она по-настоящему добрая и умная. Она очень любит свою страну, я тоже люблю свою страну – это у нас семейное. И я хочу, чтобы она поверила, что ее любимая страна — убийца. Что в ее стране фашизм. Фашизм, который победил ее отец. Что много лет ей врали, а она верила. И что от ее имени совершаются убийства. Как в 75 лет такое осознать? Но любая самая страшная реальность лучше, чем ложь. Потому что ложью прикрываются убийства. Мы все являемся соучастниками этих убийств, молчаливыми или немолчаливыми. Из этой конструкции надо выламываться любой ценой, хотя это очень больно.
Многие сравнивают путинский режим с сектой, из которой невозможно вырваться. Насколько обосновано это сравнение?
– У них есть общие места. Прежде всего, так называемый принцип нарциссического совращения. Это то, через что вербуют людей в тоталитарные секты. Человеку говорят: “На самом деле ты хороший. Ты очень хороший. Ты не неудачник, ты не слабый, не безвольный, не глупый. Но у тебя тяжёлая жизнь, правда? Правда, да? А знаешь, почему у тебя тяжёлая жизнь? Потому что люди вокруг вредят тебе. Они враги. Но как хорошо, что ты нашёл своих, которые будут тебя любить, поддерживать, заботиться о тебе, подсказывать, что делать, как жить”. Это то, что делает пропаганда. Россия безгрешна. Ничего плохого Россия сделать не может. Когда я работала в Украине, я пришла в Николаевское бюро судмедэкспертизы, куда свозят тела, и провела там много времени. Тела там лежали друг на друге, потому что морги Украины не рассчитаны на такое количество тел. Тела лежали на земле, в гараже, который освободили для этого, лежали пластами в одном из холодильников, одно на другом. Там были тела двух сестёр семнадцати и трёх лет – Арина Бутым и Вероника… Я забыла фамилию старшей девочки. Их убило осколками, потому что при обстреле Николаева что-то не долетело. Мама мне всё время звонила и пыталась объяснить, что происходит, что я вижу на самом деле. Я ей говорила: “Не надо, пожалуйста”. В очередной раз она мне звонит и начинает рассказывать, что всё не так. Я говорю: “Мама, я видела мёртвых детей сегодня. Мёртвых убитых детей”. И она говорит: “Русские солдаты не могли такого сделать. Не могли. Ты что? Как?” Когда стали известны события в Буче, она просто орала на меня в трубку: “Нет. Нет, невозможно”. Очень страшно признать, что русские солдаты могли такое сделать. И делали это же в Чечне, в Сирии. И многие годы мысль о безгрешности России, о том, что мы всегда были правы, что у нас нет никакой исторической войны, что наша страна никогда не допускала ошибок, просто вбивалась в голову. Это же очень приятная мысль. Представляете: жить и чувствовать, что ты в абсолютно справедливом государстве, которое никогда, за всю свою историю, не делало ничего плохого. Это же просто великолепно. Меня поражало, что какие-то пойнты пропаганды противоречили даже школьному курсу истории. Есть пойнт, что Россия войны не начинает, она их заканчивает. Но это неправда, мы начинали войны много раз, как и другие страны. Но нет, на одной стороне сухой учебник, который, кстати, сейчас переписывается, а на другой стороне прекрасно подготовленные аналитические передачи, очень красочные и красивые фильмы про то, какая мы безгрешная страна, какой мы удивительный народ, совсем не такой, как все остальные. Это же всё очень долго готовилось. Нельзя сказать, что 24 февраля всё случилось внезапно. Оно для нас случилось внезапно, потому что мы были… Скажу за себя: я была глупой, ленивой оптимисткой.
Чего вы боитесь больше всего?
– Что Россия выиграет эту войну. Это будет смертью для моей страны. Нет ничего чудовищнее, чем выигранная неправедная война. Если Россия выиграет эту войну, то это будет полное разрушение нашей национальной идентичности. А сколько людей погибнет, пока Россия будет выигрывать эту войну? Это позволит фашизму ещё больше расцвести. И за этой войной будет следующая, потому что фашизм всегда экспансивен. Погибнет ещё больше людей, и этому ужасу не будет конца.
Каким вы видите будущее России?
– Я верю, что оно есть, и мы не исчезнем. Никак не исправить то, что произошло, что сделано. Ничто не воскресит мёртвых. Но у нас будет возможность понять, что мы совершили, и как-то дальше с этим жить. Понятно, что и мы будем уже другие, когда поймём это, и жизнь будет другая. Иначе это просто исчезновение. Я думаю, что всем нам надо будет очень много работать и сейчас, и потом. Нет времени на жалость к себе. Мне 35 лет, и интересно, хватит моей жизни, чтобы хоть как-то, хоть частично поправить то, что произошло? Я не уверена. Возможно, нет. Но я думаю, что теперь всем нам нужно очень много работать и очень долго жить. И это будет непростая жизнь. Но это будет жизнь.
