Стас Малков: «Коллективная ответственность — это когда не видишь в человеке человека»

Стас Малков — режиссер видеомонтажа из Санкт-Петербурга. Пишет сценарии. Переехал из России в Грузию. Говорит, что там русскоязычное сообщество гораздо добрее и здоровее. В интервью «Очевидцам» он рассказал о сложностях эмигрантской жизни, о разрыве общения с отцом, отношении к коллективной ответственности и вине:

Расскажите о себе.

— Меня зовут Стас, я режиссер, но зарабатываю как режиссер монтажа и иногда пишу сценарии.

Почему вы уехали из России?

— Конечно, из-за войны. Другое дело, почему конкретно или чего я испугался — как это произошло. Мы с женой решили уехать из Москвы — я не москвич, но работал там три года, это была моя единственная работа после университета. В марте мы уехали сначала в Армению, два месяца прожили там, и теперь я нахожусь в Грузии.

Как родные отнеслись к вашему отъезду?

— Мама волновалась, но поддержала. А с отцом я просто уже не общаюсь три года, в том числе из-за политических разногласий. Он, грубо говоря, называет меня либералом — может быть, так и есть, я сам до конца не знаю. Он открытый патриот, и это усугублялось с каждым годом нашего общения. В какой-то момент мне это надоело. Это было инициировано с моей стороны, но он постарался, вот так скажу.

Что самое сложное в жизни в эмиграции?

— Наверное, самое сложное в эмиграции — это понимать, зачем ты продолжаешь здесь оставаться, находить силы просто для того, чтобы жить вне своей родной страны, и отвечать на какие-то экзистенциальные вопросы. Ты в эмиграции в Грузии, потому что тебе нравится Грузия и ты хочешь остаться здесь? Или это просто какой-то транспортный хаб, а потом ты собираешься ехать в Европу? Я не могу ответить себе на эти вопросы, пока я просто живу сегодняшним днем. У меня не получается планировать, а планировать — это, наверное, как раз самое сложное.

Зачем Путину эта война?

— Я не могу ответить на этот вопрос, потому что, на самом деле, я перестал об этом думать. Я, может быть, задавал его себе, когда эта война только началась, но это были даже не попытки заглянуть ему в голову, а, скорее, что-то терапевтическое. Но терапия уже запоздала, чтобы задавать такие вопросы, а сам себе такие вопросы задавать я сейчас не хочу. Да, я просто не хочу лезть к нему в голову. Мне кажется, там слишком мрачно.

Должны ли все россияне нести коллективную ответственность за эту войну?

— Нет, я вообще не поддерживаю тезис коллективной ответственности. Возможно, потому что я слишком частно смотрю на жизнь и не склонен обобщать. Это то, с чем я действительно не согласен. Дело в том, что для того, чтобы нести коллективную ответственность, нужно как минимум родиться и вырасти в стране, где есть демократические институты, которые позволяют эту ответственность в себе выработать. Я не считаю себя виноватым в том, что случилось, но мне стыдно за тех русских, которые это дело поддерживают. И я не хочу обобщать и причислять себя к ним, потому что если я скажу, что у нас коллективная ответственность, значит, я с этими людьми, а я с ними не имею ничего общего. Наверное, стоит добавить, что коллективная ответственность предполагает, что ты не видишь в человеке человека как такового. Мне с моим русским бэкграундом в Грузии не все всегда рады. Были, конечно, не конфликты, но мне говорили на улице неприятные слова, и это тоже часть коллективной ответственности. Я в Грузию в 2008 году не входил, почему я должен чувствовать ответственность за это? У меня тогда еще даже паспорта не было. Это просто для меня странно.

Вы могли бы рассказать о случаях агрессии в ваш адрес из-за того, что вы русский?

— Я бы не сказал, что здесь есть какая-то дискриминация, и не могу сказать, что я ее чувствую по отношению к себе. Просто есть, например, общие моменты, когда русским принципиально не сдают квартиру. Это одна история, и она мне и в России знакома. А если говорить про личные моменты, то, наверное, каждый раз это случалось тогда, когда я стрелял сигареты. Один раз меня спросил молодой человек: «Откуда ты?» Я сказал по-английски, что из России. Он спросил меня: «Оккупант?» Я начал что-то отвечать, сказал буквально пару слов, не помню, что сказал, что-то вроде: «Нет, я вообще-то себя к оккупанту не причисляю», но не успел даже третьего слова сказать, как он ответил: «Ok, go». Ну, просто неприятно. Самый неприятный случай был, когда мне на русском языке мужик угрожал отрезать голову — я тогда тоже у него сигареты попросил. Но я у него почему-то очень спокойно спросил: «А почему?», и тезисно он так и не ответил, просто ты русский и все. То есть такое случается, да. Но в целом я чувствую себя здесь гораздо комфортнее, даже если не брать в расчет войну или то, что мне сейчас некомфортно находиться в России. Мне в принципе эти люди гораздо ближе, и то, что они могут честно заявить о своих политических взглядах, пускай даже обобщая, для меня важнее, чем холодное притворство или скрытая ненависть, которую я чувствовал в России от русского к русскому.

Как относятся русские к русским в Грузии?

— Очень хотелось бы верить, что когда русские стали уезжать из России, то уезжали лучшие представители своего поколения и народа. Но это первичное заблуждение, которое возникло у меня, когда я только приехал в Грузию. А дальше начинаешь общаться с людьми, и кто-то тебе не нравится, ты видишь, что он совершенно других взглядов. Некоторые даже на войну, оказывается, смотрят по-другому, и им здесь просто нравится жить. Все равно приходится вычленять, какой русский человек тебе приятен, а какой нет. Но в целом здесь, конечно, гораздо более доброе комьюнити. Это уж точно. Если говорить в сравнении [с Россией], то русское комьюнити очень здоровое.

Какое кино помогает справиться с тем, что происходит?

— Я не могу, как Галина Юзефович, скинуть актуальные книги, которые помогут понять диктаторов, и сказать что-то подобное про кино. Я сейчас вообще перестал смотреть кино по личным причинам. Я в свое время посмотрел довольно много фильмов, сейчас у меня уже сложился какой-то вкус, и я заранее понимаю, какое кино мне понравится, а какое нет. Если говорить про терапевтическую роль кино, то любой добрый фильм, который вам нравится. Подходить к этому нужно так же, как если у тебя депрессия или ты просто чем-то расстроен. То, что тебе нравится по личным вкусам, то и смотри. У меня такая логика. От происходящей сейчас войны я не могу посоветовать какое-то кино, но точно знаю, что смотреть не надо — это все, что сейчас снимают в России, включая недавно вышедший фильм про вторжение в Украину, и любые другие современные отечественные блокбастеры про войну — это просто ужасно.

Какое самое сильное антивоенное кино на ваш взгляд?

— Я помню, что за последние пару лет выходили на крупных фестивалях разные фильмы, которые так или иначе касались диктатуры. Просто из-за того, что я сейчас смотрю меньше фильмов, я не могу их назвать. Но да, тот же Долин в своих статьях ссылается на что-то: «Посмотрите, как актуально это сегодня». Кино может быть актуальным, но его нужно уметь смотреть. Если ты смотришь кино из-за аналогии с современностью, то ты должен быть достаточно смелым, чтобы такую современность принять, потому что тебе ее и так хватает там, за пределами кинотеатра, а еще и в кинотеатре — это сможет не каждый, мне кажется.

Снимают ли ваши коллеги кино на антивоенную тематику?

— Среди моего круга общения — нет, таких работ не было. Другое дело — кино в эмиграции. Если снимать антивоенное кино, то, скорее всего, ты это будешь снимать не в России. А если и в России, то каким-нибудь очень подпольным путем. Я таких фильмов не знаю. Но, как минимум, я знаю про фестиваль, в котором сам участвовал в Грузии, в Тбилиси, в ноябре. Там собрались русские киношники, которые друг друга особо не знали, и для того, чтобы сплотить это комьюнити, они за 72 часа снимали короткометражный фильм. Там часто встречались антивоенные работы. В таком жанре и формате антивоенное кино вполне себе может существовать. У меня даже была задумка антивоенного фильма, в смысле, с антивоенным месседжем. Но это очень сложная с точки зрения морали работа. Весь этот фильм должен был быть построен на разговоре русского и украинца. Мне просто не удалось найти какие-то опорные точки, чтобы понимать, что я до конца честен в этом вопросе. Плюс я не нашел поддержки со стороны украинцев, среди которых искал исполнителя. Я могу их понять.

Вы верите в светлое будущее России?

— Светлое будущее именно в России? Честно говоря, нет. Я смотрю на историю своей страны, и если когда-то она и была счастлива, то, может быть, в начале нулевых. Но, смотря на это из настоящего, мы уже знаем, что такое начало нулевых — это тоже было довольно пугающее время, если подумать. Мне сложно представить, что когда-то я скажу: «Блин, да в России классно жить, там здорово, это светлая страна». Очень жестко сказано, но это так. Я очень сильно люблю в России определенные вещи, но сказать, что у нее светлое будущее, я не могу — я в это не верю.

Вы хотели бы вернуться в Россию?

— Только если это будет кино. У меня все-таки сценарии по большей части написаны про Россию, и жизнь в России я знаю лучше. Если снимать об этом, то это, конечно, причина для возвращения, однако других я пока не вижу. Даже несмотря на войну, я бы вернулся ради съемок.

Вам страшно вернуться в Россию?

— Мне не страшно, но мерзко. Почему-то такое слово у меня.

Чего вы боитесь?

— Себя, наверное. Одиночества и неспланированного будущего. Я сейчас не знаю, кто я такой, и мне приходится заново себя строить в этой стране. Вдобавок я тут один, потому что уезжали мы с женой, а сейчас я один. От этого вдвойне сложнее, потому что я, получается, должен дважды себя найти за это время. Пока что я в поисках.