Каждый пытается нацепить белое пальто
Виктор Копаница – стендап-комик из Казани. Не участвовал в раскрученных на ТНТ проектах, много шутит на политические и социальные темы: (@kopanitsa) 24 февраля 2022 года в своих соцсетях Копаница призвал выходить на антивоенный протест, после участия в котором получил предупреждение из прокуратуры. Вскоре после этого он эмигрировал в Казахстан. О юморе во время войны, соревнованиях белых пальто и будущем путинского режима Виктор Копаница рассуждает в «Очевидцах 24 февраля».
Расскажите о себе.
— Меня зовут Виктор Копаница, я стендап комик из России.
Как изменилась ваша жизнь за 2022 год?
— Год начался очень сумбурно, было предчувствие чего-то нехорошего, но, конечно, не было предчувствия, что случится полномасштабная война. 24 числа утром (это можно отследить по всем моим соцсетям) у меня появилась запись о том, что я не поддерживаю это, что я не согласен, что они все сошли там с ума. В этот же день я узнал, где в Казани проходят митинги и вышел на них. Я в своих соцсетях активно призывал людей поддерживать этот протест. Я призывал, но никто этого не прочитал, кроме ментов. Менты прочитали и пришли с прокуратурой, стали тыкать мне какой-то бумажечкой в лицо: «Вы подозреваетесь в экстремизме». Между строк мне объяснили, что пока мы вас не сажаем. «Пока нет, но еще что-нибудь — и ты отъедешь». И я ему так же между делом сказал: «Ну слушай, а ты хочешь пойти на войну? Ты понимаешь ради чего она?» Он говорит: «Мы люди подневольные, у меня приказ, а ты все понял». Ты все понял… В общем, мне так это все не понравилось, было ощущение бесконечной мерзости. Я не почувствовал никакой солидарности с людьми в Казани, потому что на площади нас человек 60, а ментов штук 200. У меня есть фотки, где всё в автозаках и в ментах, они все готовы воевать. Чуть-чуть начинает кто-то активничать — его сразу же выводят. Эти 60 человек ничего не могут сделать. Появляется ощущение своей ничтожности, и я подумал: «Я в этом не готов дальше жить». У меня были запланированы какие-то концерты, я их все переформатировал, сказал, что большую часть средств отправлю на благотворительность. Я заработал каких-то денег, и как только выехал из России, сразу же эти деньги отдал активистам в Кыргызстане, которые собирали большой контейнер гуманитарки. Получается, где-то около месяца у меня заняла подготовка: я сделал загран, доделал последний концерт, чтобы не подставлять ни людей, ни зрителей, собрал эти деньги и всё, и больше меня там не было.
Все больше информации появляется о погибших на войне российских добровольцах и мобилизованных. Это повлияет на поведение россиян?
— Несколько месяцев назад было ощущение, что гробы, которые приезжают, что-то меняют. Сейчас ощущение, что все уже все поняли. Тех, кто еще не сделал выбор, были единицы. Мне кажется, еще до войны была определена диспозиция, еще до войны все примерно понимали, как себя поведут. Война просто заставила это проявиться. Людей, которые сомневаются — меньшинство. Мне кажется, гробы их не сильно переубеждают, хотя я почему-то думал, что переубедят. Мне стали знакомые говорить: «Вот у меня бывший одноклассник, вот у меня какой-то одногруппник попал в этот Казанский полк, и почти всем составом они полегли». Это просто рассказы людей, я не могу предоставлять это как достоверную информацию, но могу сказать, что слышал эти истории, и их у меня уже не одна, и не две. Я думал, что это начнёт менять сознание, что люди начнут задаваться вопросом «Почему так? А, может быть, нам с этим что-то сделать?» Но вопрос «Почему?» появился, а «Что с этим делать?» — нет. Сейчас каждый пытается нацепить на себя самое белое пальто. У нас соревнование — кто белее. «Я остался в России, и я не доволен. Смотри, какой я белый.» «Ну, а мы уехали и не платим налоги в России. Смотрите, какие мы белые.» Мы соревнуемся, а сами вот так вот в говне стоим и машем своими белыми оголёнными плечами. Никто не знает, как правильно.
Какие эмоции вызывает у вас героизация войны в российской пропаганде?
— Да никаких эмоций эта героизация войны не вызывает. Я учился на пиарщика по специализации «политический пиар» и бросил универ потому, что мне не нравилось, как нас там образовывают. Я пошел на практику, и оказалось, что российская политика вообще не выглядит так, как в американских учебниках. Оказалось, что ты просто заходишь в дом, отключаешь с помощью знакомого прибухивающего чувачка из ЖЭКа у них воду, например, на неделю. Потом приводишь какого-нибудь подставного ЖКХ-шника, отчитываешь его перед всеми — и этот дом твой. Это уровень муниципальных депутатов. На более высоком уровне начинаются карусели, вбросы, PR-компании чёрные, белые… Это тогда ещё были PR-компании, когда я учился, тогда ещё что-то немножко походило на предвыборные акции. И когда они начали это устраивать, ничего нового не придумали. И ещё делают они это неизящно и неоригинально. Я, конечно, понимаю, что никогда бы не стал так делать, но будь я пиарщиком, я бы отработал лучше. Я смотрю как отрабатывает украинский пиар-штаб, и он отрабатывает лучше. С моей полупрофессиональной позиции, они сильнее работают на медиарынке. А эти ни воевать, ни пиарить ни фига не умеют. Вообще не жалею, что больше не хочу с ними связываться. Это просто толпа бездарностей, которым очень сильно повезло. Вы знаете, российский телевизор — это же помойка. И знаете из-за чего? Потому что кому-то когда-то подфартило сесть на какое-то место, он притащил всех своих хоть сколько-то связанных с телевидением друзей, которые смогли сделать пристойные продукты. В своё время были пристойные продукты, даже когда НТВ захватили менты, а все хоть сколько-то большие телеканалы стали государственными — выходили по инерции. Потом люди второго уровня притащили своих друзей, те своих друзей, и теперь каждая собака там с комплексом «консьержки» сидит: человек попал туда случайно, непонятно за что получает зарплату, но считает себя очень значимым. Там все пытаются самоутвердиться. Я знаю несколько людей с ТНТ почти лично — приходилось взаимодействовать — и я честно не знаю, почему они там. Я вижу, как они боятся, что их кто-то упрекнет в чём-то, скажут, что они зря там сидят, потому что скорее всего есть более компетентные специалисты на это место. И перед всей этой шаболдой впервые стоит настоящая задача по созданию медиарынка, и они так бездарно это делают. Больше всего меня впечатляет то, что этот бездарный уровень показывает фактический результат — отклик от живых людей. Я не знаю, чем они взяли, но мне кажется, что это из разряда «вода по капле точит камень».
Агрессия стала основной эмоцией, которую транслирует российская пропаганда. Как думаете, насколько это эффективно?
— Я как человек, который работает в сфере развлечений, который делает контент, понимаю, что одна и та же эмоция убивает интерес. Потому что даже короткий качественный видеоролик все равно содержит в себе пиковую волну, волну спада. У Руслана Белого в концерте есть шутка — он говорит: «Я не понимаю, как доверять официальным источникам, если я их включаю, а они на меня все время орут «. И это довольно точная фраза, потому что действительно: в каждом фрагменте, который я вижу, кто-то на кого-то орет, кто-то кого-то обличает, называет предателем. Я не понимаю, как можно быть в этом состоянии долго. У меня есть чувство, что они вещают уже для собственных задач. «Вот у нас снова вышел эфир, мы снова продвигали повестку». Я уже не знаю людей, которые смотрят это.
Уместно ли шутить во время войны?
— Мы, профессионалы комедийной индустрии, зарабатываем этим какие-то деньги и, конечно же, стоим на том, что у юмора не должно быть рамок, у юмора не должно быть границ и шутить можно про все. Но также я понимаю, что я живой человек, и если какая-то травма у меня болит слишком сильно, то шутка на эту тему может сделать слишком больно. Поэтому я активно спрашивал в своих соцсетях: «А нужен ли людям сейчас юмор? В какой пропорции?» Я пытался определить для себя, сколько там должно быть моей позиции, а сколько моего юмора. Люди из Украины, которых мне хотелось поддержать в первую очередь, написали: «Мы хотим просто юмор. У нас этой повестки и без тебя хватает, мы в курсе, что ты нормальный пацан. Можешь просто юмор сделать?» Да, могу.
Почему сейчас для вас важно шутить про путинский режим?
— Я делал это и будучи в России. Тут забавный момент: люди, которые видят меня в первый раз, говорят: «Ну конечно — из России свалил, и сейчас страну поносит у нас из-за границы». Да включите мои старые видосы! Кстати, забавно, что когда находят мои видосы четырехлетней, трехлетней давности, они пишут то же самое: «Конечно, свалил, и сейчас гонит на Россию». Ты посмотри на дату этого видоса, это было задолго до. Я ещё скрыл некоторые, когда за это начали сажать: у меня были шутки про то, что я хочу съездить к тётке в Луганской области, а там война — они были задолго до этого так называемого полномасштабного вторжения. Это мой выбор, потому что, мне кажется, единственный нормальный способ существовать нам как обществу, это начать разговаривать о вещах, которые так или иначе, рано или поздно на каждого из нас повлияют. Не говорить о политике — позволить политикам делать с тобой всё, что они хотят. Через некоторое время, когда они поймут степень твоей апатии. Если уж мы европейская цивилизация, и вылезли из Древней Греции, то в той Древней Греции считалось крутым сделать спектакль, который высмеивает правителя, а если плохо высмеяли, значит плохо работает правитель. Вот такие раньше были убеждения. Так почему мы как наследники этих традиций не будем использовать эту славную практику? Мне кажется, если о политике ничего не говорят, значит о нем нечего говорить, но если есть что сказать — молчать про это бессмысленно. Пока мы молчим, нас всех потихонечку заберут или увезут куда-нибудь.
Почему режим Путина не допускает политическую сатиру?
— Да потому что он чувствует, что во всех стёбах просвечивается правда. Как и люди, которые случайно нашли свое место. А место-то прибыльное, на него-то претендуют профессионалы посильнее, и они чувствуют, что эти профессионалы есть. Они чувствуют свою импотентность. И чем более ублюдочный и тираничный режим, тем сильнее он закручивает гайки свободе слова, потому что каждое слово может в какой-то момент что-то поджечь. Я не думаю, что отдельная статья или отдельное громкое высказывание поджигает волну недовольства и угрожает режиму, но все это носит накопительный характер. Поэтому то, о чем можно говорить на кухнях, должно оставаться только на кухне, чтобы они дальше сидели и делали то, что делают. Единственное, о чем я жалею: когда мы продавали ипотечную квартиру в Казани, у меня была куплена бутылочка винишка, которую я пообещал открыть, когда всё поменяется. Это еще до войны было — мне подарили бутылку хорошего вина, и надо было куда-то ее отправить или сохранить её, потому что сейчас мне придется покупать новую. Сейчас у меня такое чувство, что я наконец увижу это. Я 10 лет ходил по России, как кликуша, мне из-за моих стендапов говорили: «Ой, политота. Что ты суёшься, куда ты лезешь в эту грязь? Зачем? Это нам не надо — шути про тёлок, вот это все». Я думал, что выгляжу как дурачок, а сейчас что-то все хотят об этом говорить, а сейчас я уже не дурачок. Нет, меня дурачком, конечно, запомнили. Такое чувство, что об этом никогда не надо было молчать. Жалко, что это осознание слишком долго до нас доходило.
Почему вы уверены в том, что режим Путина нападёт?
— Он входит в топ-10 мудаков по версии человечества. Ну как это может не закончится? Да хорош! Мне 32 года, а ему сколько, 500? Сколько ему лет? Он всё равно помрёт раньше, чем я, даже несмотря на всю свою прекрасную медицину. Что-то я увижу, какой-то из его концов. И чем дальше это идет, чем больше анонсируется вооружение для Украины, чем больше я вижу недовольных голосов из России, а они все равно пробиваются через асфальт молчания, тем ближе завершение.
Что могут сделать россияне для того, чтобы война поскорее закончилась?
Рядовой человек может говорить, может воспитывать, может переубеждать. Мирный протест, мне кажется, для России сейчас не вариант. Я вообще сейчас не в России — что я, буду кого-то учить? Что кажется, то и делаю: я спонсирую некоторые фонды, спонсирую некоторых конкретных людей. Не огромными суммами, но какими уж обладаю. Какая бы у меня ни была аудитория, я стараюсь на нее вещать. У меня появляются новые люди среди подписчиков, каждый из них будет видеть мою позицию, и будет знать, что такая позиция легитимна, она имеет право на существование. Это мой маленький вклад. Какой могу, такой и делаю. Я считаю, что если каждый начнет делать то, что может… Большая проблема в том, что многие думают: «Я очень мало чего могу, тогда я ничего не сделаю». Нам надо уйти хотя бы от этого. Я понимаю, как никчемно это выглядит: «Ой, ну давайте хотя бы слово скажем». Там ракеты в людей летят, у них дома рушатся, рушатся семьи. Я лично знаю эти истории, а мы такие: «Ну нам хотя бы вслух сказать, что война — это война». Кто-то из нас умеет говорить, и раз я это умею, я буду говорить.
Какое будущее ждет Россию и Украину?
— У меня было предчувствие в начале этого года, я проснулся и подумал: «Угу, к концу 23-го что-то случится, конкретно к концу осени». Это просто предчувствие, я не политик, я не аналитик. Кстати: вообще все аналитики, которых я читал, ничего не угадали, ни черта. Нету достоверного источника. Мне кажется, что к концу этого года что-то случится. Ну, как минимум, оккупантов выбьют, и Россия получит уже не щелчок по носу, а с ноги пяткой в лицо, и это заставит что-то поменяться внутри. Уж как эти изменения будут проходить, я не знаю. Мне страшно, например, от того, что все эти вояки приедут обратно травмированные, проигравшие, и начнут кошмарить в первую очередь свои семьи, а во вторую очередь своих сожителей и соседей. Я не вижу для России ничего хорошего. Но я вижу для Украины: как у Булгакова было: «Да, это не рай, но хотя бы покой».
