Как достучаться до родителей? Взять детей в заложники
Задержание, допрос и обыск за аватарку в школьном чате и пропуски «Разговоров о важном», – кейс московской школьницы Вари Жоликер стал одним из самых громких в России случаев преследований детей и их родителей за антивоенную позицию. Мы поговорили с кандидатом физических наук и преподавателем Еленой Жоликер о том, как на ее 10-летнюю дочь, круглую отличницу, донесла в полицию директор «Школы в Некрасовке» Майя Булаева (по совместительству – муниципальный депутат от «Единой России»). В октябре семью Жоликер поставила на профилактический учет Комиссия по делам несовершеннолетних, а позже саму Елену признали виновной в ненадлежащем исполнении родительских обязанностей (ч.1 ст. 5.35 КоАП РФ). Как мать-одиночка и ее семья попали под репрессии, смотрите в новом выпуске «Очевидцев 24 февраля»
Расскажите о себе.
— Меня зовут Елена, я выросла и большую часть своей жизни прожила в Волгограде. По профессии я физик. Сейчас я в основном преподаю дисциплины, связанные с математикой, информатикой, статистикой, занимаюсь анализом данных, аналитикой.
Как изменилась ваша жизнь после 24 февраля 2022 года?
— Этот год, естественно, был тяжелый, и, скорее всего, он был тяжелым из-за того, что у меня очень ухудшились отношения с моими родственниками. У меня была здесь семья, а сейчас я оказалась одна со своими детьми. То есть я не чувствую поддержки от своих родителей, от своих других родственников. Но это связано с нашими разными взглядами на все происходящее. Мои кровные родственники, можно сказать, от меня отказались.
Ваша семья попала на учет комиссии по делам несовершеннолетних. Как это связано с политическими событиями в стране?
— Я думаю, что эта история началась с того момента, когда директор школы, в которой учится моя дочь, избралась муниципальным депутатом от «Единой России». Та власть, которая попала в ее руки, таким манером затронула мою семью. Вот эти пресловутые «разговоры о важном», которые были введены в образовательную программу школ. На мою дочь стали жаловаться учителя, ее классный руководитель, что она не посещает эти «разговоры о важном». Притом это была не ее инициатива. Насколько я поняла из рассказов учителей школы, их директор школы обязала сообщать о всех родителях, дети которых не посещают «разговоры о важном». То есть 5 сентября прошел первый урок и, наверное, 12 сентября уже посыпались от учителей такие служебные записки на родителей, я говорю сейчас не только про себя, но и про всех остальных родителей, дети которых не ходят на эти уроки. У меня в школе учатся две дочки, Варя — старшая, ей осенью был 10 лет, и младшей 9 лет. О том, что им указано сообщать, мне рассказала учительница младшей дочери, а классная руководительница старшей дочери просто звонила или спрашивала: «Почему вас не было?» Причем каждый раз я говорила, что Варя болеет, или мы поехали к ортодонту. И она написала 26 сентября, то есть после трех прогулов этих «разговоров о важном», директору служебную записку, причем сгустила краски, написала, что мама специально не пускает дочку, что она высказывается, что это разговоры о неважном, и в этой же жалобе она следующий абзац посвятила Вариной аватарке. То есть она написала: «А еще у Вари необычная аватарка», и в скобочках добавила: «Скрин у меня есть» — заранее уже подготовилась.
Почему аватарка вашей дочери привлекла к себе внимание работниц школы?
— Тогда я видела эту аватарку, как нарисованную девочку в стиле аниме на желто-синем фоне. Да, я угадывала в этом фоне флаг Украины, но мне не казалось это чем-то таким экстремистским, как потом сказали мне в полиции. И девочка эта держала что-то наподобие пушки. Варя играет на фаготе, то есть фагот, если представляете, это такой большой цилиндр, девочка его держит в руке. Даже есть такое оружие — противотанковые ракеты российского производства, которые называются «Фагот». Сейчас психологи и те, кто пытается как-то объяснить себе, почему Варя выбрала именно эту аватарку, связывают это с ее любовью к этому инструменту. И кроме того, если говорить о школе, в которой дети учатся, там рисунки разного оружия просто на каждом метре. Выставка к 23 февраля — от танков до пистолетов, гранат, чего угодно. Была годовщина битвы за Москву — детей заставляли фотографироваться у танка. То есть учительница в приказном тоне сказала: «Идите сфотографируйтесь у танка, дайте мне эту фотографию». В чем проблема аватарки моего ребенка якобы с оружием, я так до сих пор не поняла, если они сами требуют какого-то оружия на фоне своих аватарок, мемов и фотографий.
Как о вас узнала полиция?
— Директор школы Булаева написала свой донос в полицию, в комиссию по делам несовершеннолетних на основе служебной записки Вариной классной руководительницы. На следующий день после служебной записки учительницы меня позвали на беседу с администрацией школы. Причем позвала меня на беседу классная руководительница, и я думала, что я иду беседовать с ней. Оказалось, что это не беседа с учительницей: меня завели в комнату, в которой находилось человек 6−7 женщин, два замдиректора, завуч и несколько социальных педагогов. Я себя ощутила в тот момент двоечницей с каким-то безобразным поведением. Эти женщины накинулись на меня: «Ах, как это так, а почему ваша дочь не ходит на уроки, на разговоры о важном»? Причем моя дочь в сентябре за три недели два раза болела. Несколько дней мы не ходили один раз, и несколько дней мы не ходили в школу второй раз. Каждый раз я писала заявление. И в тот момент я не понимала, что речь идет только о «разговорах о важном». Я им говорю: «Ну, у меня же ребенок учится на пятерки. Все, что вы в школе проходите, мы все это дома делаем». «Математика нас не интересует». «А что вас интересует?» «Вы, пропуская разговоры о важном, дома, может быть, и можете посмотреть презентацию, но вы дома не поднимете флаги и не встанете в строй, не пропоете гимна со всеми стоя» — вот это вот мне сказали наши учителя.
И 30-го числа опять мне звонит эта учительница и говорит: «Сейчас с вами будет разговаривать заместитель директора», и заместитель директора начинает мне — а я была на работе, и мне было очень некогда, это было часов 10−11 утра — рассказывать, что моя дочь вчера что-то написала такое в школьном чате. Она мне говорит, а мне неудобно ее слушать, я занята, и я просто понимаю, что они уже стараются как-то дискредитировать мою дочь… Разговор был на повышенных тонах, я сказала: «Вообще не звоните мне. Давайте, пишите официальные письма мне, я жду». Они, видимо, решили написать официальное письмо, но не мне, а в полицию и в КДН: «Вот такая хорошая девочка, но мы обеспокоены ее судьбой, потому что ее мама оказывает на нее негативное политическое влияние, у нее неправильная гражданская позиция. Помогите, разберитесь с семьей, что-то там не так».
Когда вы поняли, что дело приняло серьезный оборот?
— 5 октября, часов в 11, полиция пришла в школу, за ней пришла классная руководительница и сказала: «Пойдем». Варя говорит: «Я подумала, что меня ведут тройку пересдавать». Классная руководительница завела ее в какую-то комнату с незнакомыми людьми, а сама ушла. То есть Варя моя, ребенок 10 лет, оказалась в комнате со взрослыми дядями и тетями, и полицейская ей стала задавать вопросы. Как достучаться до родителей детей? Взять детей в заложники. Я приехала в школу — это был день учителя — тут увидела знакомое лицо социального педагога, который был при нашей беседе, когда я приходила 29 числа. Она меня завела в кабинет, сказала: «Ждите». В этот кабинет пришла полицейская в сопровождении еще одного социального педагога и какого-то мужчины. Он сказал, что я могу считать, что он из ФСБ — так, шутя. Полицейская в своем телефоне открыла якобы фотографию или скрин сообщения, которое написала Варя: «Вот мы по этому поводу сюда приехали» — и она дает мне телефон в руки. Я его беру, начинаю читать — я же не знала, что там написано. Я начинаю читать, а она у меня телефон вырывает из рук и говорит: «Вы у меня телефон украли, сейчас мы на вас протокол напишем, за грабеж, воровство». Вот этот мужчина, который представился, что он из ФСБ, сидел смеялся, а педагог, учитель — учитель! — говорит: «Да-да-да, я подтвержу». Я думала, что мне сейчас Варю отдадут. Ну, то есть они мне показали это сообщение, я сказала, что не знаю такого сообщения, не было, это не Варя, и все, они сейчас нас отпустят. А на выходе из школы полицейская сказала: «Варя едет с нами».
На крылечке школы ждали два сотрудника полиции: «А вы приезжайте в участок, мы Варю там отдадим». Услышав вот эти слова, Варя моя стала просто истерить, то есть она стала плакать, орать — истерика. «Мама, мама!» — и она ко мне пытается подойти, ее не пускают — держат — я хочу ее успокоить, обнять, сказать, что: «все будет хорошо, только не плачь». Меня тоже кто-то держал. Они настаивали на том, что Варя поедет с ними, а я приеду туда. Я прямо их упрашивала: «Ну, пожалуйста, мы сейчас вместе туда приедем». Тогда меня схватил один полицейский, заломал руку. А за что, а представьтесь, на каком основании, вы меня что — задерживаете? Просто дико гоготали, грубили, смеялись надо мной. Варю потащил один полицейский, а меня полицейский, заломив руку, прямо вот волоком потащил, и с другой стороны — женщина-инспектор по делам несовершеннолетних. Они дотащили нас до их машины, вместе туда упаковали.
Что происходило в полицейском участке?
В полицейском участке была эта инспекторша, и еще туда пришло пять человек: двое мужчин и три женщины. Потом мне сказали, что три женщины — это опека и соцзащита, а двое мужчин — это представители Центра по борьбе с экстремизмом. Все то время, которое мы находились в полицейском участке, они пытались нас разговорить или что-то найти для того, чтобы составить протокол по статье 23.3 «Дискредитация вооруженных сил» на меня. То есть они понимали, что с моей десятилетней дочкой это как-то не совсем законно, это невозможно сделать. А вот я сижу, такой готовый клиент, на которого нужно сейчас что-то насобирать и составить протокол именно по этой статье. Они об этом переговаривались между собой. Полицейская на звонки с кем-то отвлекалась, она об этом и говорила. Даже при мне был такой психологический прессинг, запугивали, то есть обещали меня оставить там, в спецприемнике, моих детей куда-то определить, раз взрослых никого больше нет дома.
Я даже думала, что они сейчас начнут меня и Варю бить — так они вели себя. Они не кричали, но в их разговорах было столько агрессии, и было столько уверенности в том, что они правы, и в том, что они могут это делать — вот это чувство безнаказанности, которое дает им эту уверенность в своих словах, вопросах, в своих поступках. «Мы сейчас к вам поедем домой». Опять же — какие-то документы, которые позволяли бы им ехать к нам домой, не предоставили. «А если вы нас не пустите, то мы сейчас вас здесь оставим». Я открыла ключом квартиру, один эшник просто отпихнул Варю, побежал первым делом на балкон — что-то он думал на балконе, наверное, спрятано. Я очень боялась того, что они мне сейчас что-то подкинут.
Как вы считаете, для чего в школах введены «разговоры о важном»?
— «Разговоры о важном» ввели для того, чтобы из детей воспитывать таких послушных государству солдатиков. Основная идея этих разговоров от нашего правительства, от нашего департамента образования — это любовь к родине. То есть нужно воспитывать в детях любовь к родине. Но, по моему мнению, любовь к родине не воспитывается. Государство само должно демонстрировать людям и детям, как оно о них заботится, как им люди и дети важны. И только видя эту заботу, человек влюбляется в родину, в то место, где он живет, где он вырос. А насильно привить любовь к родине, прослушивая гимн, и просто в строю посмотрев, как поднимается флаг — это невозможно. Многие дети ходят на эти уроки о важном, а потом обсуждают и смеются. Я читала переписку в классном чате Вари, как дети рассуждают о этих разговорах о важном. Одна девочка описывала другого мальчика, как он слушал гимн и одновременно с этим зиговал. Где зигование, а где гимн России. Мне кажется, что департамент образования не этого хотел, а получается все наоборот. И мне не нравится то, что на этих разговорах о важном делают акцент на том, что вот есть такой русский народ, и только он хороший, патриотичный. Даже когда говорят о России, очень мало говорят о национальных меньшинствах, которые проживают в России. Меня очень еще сильно удивляет, что на этих уроках пропагандируют какой-то старый образ жизни. Какие-то семейные традиционные ценности, показывают, как было 200 лет назад. Основу этих уроков придумывают какие-то люди 60+, это точно. Молодежи это неинтересно.
Что не так с Россией?
— Сила пропаганды победила, победила здравый смысл. Потому что я знаю очень вроде бы умных людей, профессоров и академиков, которые разговаривают языком «Первого канала». И это очень печально. Поколение, которое выросло в 40-х, 50-х годах, привыкло к той диктатуре, которая была тогда. Оно не знает, как по-другому. Размышляющих, как я — а я математик, увлекаюсь статистикой — таких людей, по моему мнению, 5% от российского сообщества, может быть больше. Но в моем окружении это 5%. А 5% – это статистическая ошибка. В любом обществе эти 5% откуда-то появляются. Кто-то читает слишком много разных книжек, кто-то слишком много путешествует, у кого-то слишком много денег. То есть на них не влияет сила телевидения, радио. Такие как мы, это просто статистическая ошибка.
Какое будущее ждёт Россию?
— Мы скатываемся в тотальную диктатуру. Никак это изменить невозможно. Много людей, обычных людей, которые среди нас, на работе, в школе, родителей — не против. Они этого хотят. Они не понимают, что это плохо, они считают, что так надо. Они постоянно борются против какого-то мифического американского противника, они живут этим. Если у них это отобрать — смысл жизни их вообще потеряется. Через 5 минут я могу думать, что, просто невозможно, чтобы в нашем веке, в веке таких технологий и возможностей, люди жили как при царе Горохе. Просто это нереально.
