Дмитрий Кот — зоозащитник и ЛГБТ-активист. Родом из Москвы, ребенком переехал с родителями в Крым, а после его аннексии — в Болгарию. Соучредитель организации «Десятая жизнь», которая занимается пристраиванием, кастрацией и лечением бездомных животных в Варне. После 24 февраля 2022 года Дмитрий включился в волонтерскую помощь украинским беженцам.

Мы поговорили с Дмитрием о его трансгендерном переходе, законах против ЛГБТ+ людей в России и растущей популярности в мире фашистских идей. История помощи животным и борьбы с гендерной дискриминацией на фоне войн. Дмитрий Кот в «Очевидцах 24 февраля».

Расскажите о себе.

— Меня зовут Дима, я занимаюсь волонтёрством для бездомных животных. В последнее время ещё и ЛГБТ-активизмом. Я из Москвы, здесь [в Болгарии] живу довольно давно. Я уехал из России с родителями, когда мне было 8 — мы переехали в Крым, в Украину. Из России мы переехали из-за политической обстановки, а из Украины из-за того, что началась оккупация. У меня временно нет работы, потому что найти официальную работу для транс-человека в Болгарии с несменёнными документами довольно сложно. Я соучредитель организации, которая помогает бездомным животным, и в основном занимаюсь этим.

Каким вам запомнился Крым?

— Там было довольно классно, там был мой дом, там у меня была школа. Не было никаких проблем из-за того, что у меня русский паспорт — это никогда не вызывало никаких вопросов или неприязни. Там было очень здорово. Когда мы оттуда уехали это стало огромной травмой и проблемой. С одной стороны, это было необходимо из-за оккупации, а с другой стороны, это было необходимо по обстоятельствам, а не по желанию. Мне было ужасно страшно, когда я пришёл в школу, а там были все эти разговоры про какое-то событие с георгиевскими ленточками. Меня это поразило, это было ужасно, и больше я туда не ходил. А потом мы уехали.

Как ваша жизнь изменилась после 24 февраля 2022 года?

— Я не могу сказать, что меня поразило то, что произошло. С одной стороны, это было ужасно, это плохо вписывалось в картину мира, но с другой стороны, после 2014-го для меня это было ожидаемо. Просто удивительно, что это заняло так много времени. Я сразу же стал волонтерить в Спортной зале. Мне казалось, что нужно сделать максимально много, чтобы им помочь. Это был единственный способ справляться с реальностью. Когда ты занимаешься чем-то, видишь, что помог конкретному человеку, двум, десяти, то становится проще. Поток беженцев, эмигрантов, релокантов, новости — всё это было одновременно, и слава богу, что была ежедневная возможность помогать. Плюс то, что очень меня поддержало: в мой собственный проект помощи кошкам стали приходить волонтёры-украинцы. Они приезжали, у них не было круга общения, не было возможности сразу что-то делать. Поэтому мы брали их волонтёрами, давали им возможность заниматься чем-то, а не постоянно скроллить новости. Тот факт, что несмотря на паспорт, на национальность, к нам приходят люди, которые тоже хотят заниматься кошечками, говорят: «Как круто, что мне есть с кем поговорить, есть возможность сделать что-то хорошее» — это было важно.

Как думаете, что происходит с российским обществом?

— Я вижу, что многие люди либо эмигрируют, либо помогают деньгами оттуда, либо помогают украинцам, оказавшимся там. Но, к сожалению, довольно многим людям всё равно. Они слушают телевизор, радио, читают новости, и такие: «О, прикольно, людей убивают». Ужасно страшно, что людям настолько промыли мозги, что странные политические идеи становятся выше идеи о том, что человеческая жизнь важна, что умирают дети, люди, что это никогда ни хорошо, ни правильно. Мне кажется, глобальные люди хотят жить хорошо, а когда им говорят: «Если не будет геев, то станет лучше», им кажется, что сейчас мы соберёмся, убьём геев, украинцев — неважно кого — и заживём. Они так себя ведут не потому, что на самом деле хотят кого-то убивать и мучить, а просто потому, что им кажется, что так станет лучше. Они не понимают, что не станет. Если сегодня мы истребим ЛГБТ, завтра истребим ромов, послезавтра турок, потом женщин, то в итоге никого не останется. Вместо того, чтобы поддерживать друг друга, мы будем вестись на пропаганду, истреблять, воевать и делать только хуже.

Расскажите о своей зоозащитной организации.

— Организация называется «Десятая жизнь». Примерно два года назад вокруг меня стали появляться люди, у которых тоже была потребность что-то изменить в отношении к бездомным животным. Здесь толпы некастрированных кошек, умирающих котят. Так получилось, что у меня появились котята, которых некуда было деть, появились люди в такой же ситуации, и мы решили, что надо как-то сорганизоваться, чтобы делать это вместе. Мы стали их пристраивать, стали появляться новые котята. Мы поняли, что надо кастрировать кошек, иначе это никогда не закончится. Мы стали кастрировать кошек, людей становилось больше, а состав менялся. Полгода назад мы официально зарегистрировали организацию и теперь хотим выйти на новый уровень: организовать adoption-центр, место, где люди смогут усыновлять котов, а у нас в этом месте будет возможность лечить животных, нуждающихся в длительном уходе.

Идут войны, в помощи нуждаются люди. Почему вы выбрали помогать животным?

— Я не могу сказать, что я выбираю помогать только и исключительно животным. Просто мне кажется, что когда мы делаем хорошие вещи, они хоть и не уменьшают всего ужаса, происходящего в мире, но тем не менее они нужны. Людям нужно что-то делать, чтобы не сойти с ума от того, что в мире несколько войн. Животным тоже не становится лучше, в общем-то, им только хуже. Все равно кто-то должен этим заниматься, кто-то должен им помогать, вовлекать других людей, чтобы и у других была возможность сделать что-то хорошее. Мне кажется, это важно. У нас появляются волонтеры-украинцы, сейчас есть девочка из Израиля, и я вижу, что это важно не только мне. Иногда появляются люди, которые говорят что-нибудь из серии: «Лучше бы помогли украинцам, Палестине, Израилю» — всегда лучше помочь кому угодно. Люди всегда знают, кому лучше помочь, чем котикам. Но кто-то же должен помогать и котикам.

Как думаете, почему в России принимаются законы, дискриминирующие ЛГБТ+ людей?

— Всегда удобно найти кого-то, кто будет страшным, на кого можно направить агрессию, пропаганду. Плюс выделить в группу и потихоньку, по одному, истребить гораздо проще, чем всех сразу. Мне не кажется, что гомофобия в России началась сейчас. Уже давным-давно принят закон о запрете пропаганды гомосексуализма, что бы это ни значило. С тех пор понятно, что будет становится хуже и хуже, а сейчас, после принятия нового закона, будет еще больше трэша. Интересно, что в Болгарии несколько дней назад тоже пытались протащить закон о запрете пропаганды гомосексуализма среди несовершеннолетних, но не получилось. Зато тут есть закон, в связи с которым транс-люди не могут сменить свои личные документы. Сейчас мы можем наблюдать в Софии голодную забастовку девочки, которая сидит перед судебной палатой с 13 ноября. Она не ест, не принимает медикаменты, но всем все равно.

Расскажите о своем опыте трансгендерного перехода.

— Наверное, у меня было довольно раннее осознание. Мне было около 8 лет, когда я понял, что что-то пошло не так. Лет в 12 у меня был неудачный каминг-аут перед семьей, но удачный перед знакомыми. С тех пор я искал методы, желательно легальные и безопасные, чтобы совершить трансгендерный переход. Сейчас это очень забавно говорить, но еще два-три года назад я думал о том, чтобы поехать в Россию на операцию, потому что в Болгарии это сделать невозможно. Сейчас, конечно, в России это сделать уже невозможно, и это кажется просто абсурдной мыслью. Здесь с этим тоже все плохо, поскольку у врачей нет регламента, по которому они могли бы работать с транс-людьми, и есть закон, запрещающий повреждать репродуктивные свойства людей. В общем, врача могут привлечь к уголовной ответственности, поэтому никто не хочет этим заниматься. Нельзя отрицать, что есть транс-люди, что есть интерсекс-люди, которые не могут без этого жить. Когда ты в детстве осознаешь, что твой гендер отличается от биологического пола, ты начинаешь чувствовать постоянное давление, потому что тебе нужно притворяться кем-то, кем ты не являешься. Тебе почему-то нужно разговаривать об этом с остальными людьми, потому что они не понимают, что происходит. Обычно вначале ты сам не понимаешь, что происходит. Потом ты приходишь к осознанию, что индивидуально совершить переход в той или иной мере — это единственный способ нормально жить, общаться с людьми так, чтобы они относились к тебе в соответствии тому, как ты сам себя ощущаешь, и успешно строить свою жизнь.

Этим летом в России был принят закон, запрещающий проводить хирургические операции по смене пола и менять гендерный маркер в документах. Как думаете, какие у него будут последствия?

— Я думаю, что среди людей, которые не могут эмигрировать, это повлечет волну суицидов, волну опасных попыток самолечения, которые в большинстве случаев закончатся довольно плачевно, тяжелейшие депрессии. Жизнь людей будет просто разрушена.

Как отразится на российском обществе закон о признании «международного движения ЛГБТ» экстремистским?

— На ЛГБТ-сообществе, очевидно, это отразится ужасно. Я все-таки надеюсь, что большинство активистов эмигрировали. У кого нет такой возможности, кто не сможет молчать, жить своей маленькой частной жизнью — очевидно, будут аресты, сроки за то, что люди хотят быть собой и иметь права, которые есть у всех остальных людей. Как повлияет на обществе в целом — не знаю. Для меня это загадка. С одной стороны, когда большинство общается с ЛГБТ или транс-людьми, они просто общаются, как один человек с другим. Обычно это не вызывает никаких проблем. Когда люди общаются со мной, мы вместе делаем какие-то дела, учимся вместе, а потом они узнают, что я трансгендер, они говорят: «Окей, ты трансгендер». Обычно они узнают это случайно, например, из-за документов. Люди удивляются, почему у меня документы, которых не должно быть. Так же и со всеми другими людьми. Но, с другой стороны, пропаганда в обществе очень сильная. И транс-людей, и ЛГБТ-людей выставляют какими-то чудовищами. Люди не понимают, как это работает. Мне кажется, некоторые вправду верят, что наша единственная цель — это найти их детей и завлечь их в наши темные сети. Поскольку нет видимости ЛГБТ-людей в обществе, у них нет понимания, что это те же люди, которые ходят с ними в школу, в университет, ездят в транспорте. Для них это какие-то другие страшные люди, которых они не видят, но они есть и охотятся за их детьми.

Многим людям придется скрывать свою идентичность. Насколько это травматично?

— Я думаю, это ужасно. На самом деле я очень сочувствую этим людям. Ты постоянно играешь чью-то роль. Это ролевая игра, у которой нет границ, нет правил и нет окончания. Ты выходишь из дома, и твой любимый муж или жена перестает существовать и становится твоей подругой. Или ты общаешься с кем-то как Вася, а потом выходишь и начинаешь быть Машей. Или наоборот. Это ужасно. Идея поддерживать иллюзию консервативного патриотического мира, мне кажется, губит продуктивность и таланты очень многих людей. Я не думаю, что обществу есть польза от того, что какой-нибудь человек вместо того, чтобы быть талантливым художником или инженером, будет тратить все свои силы на то, чтобы скрываться, пребывать в жесткой социальной тревожности, депрессии. В этом нет смысла, это не нужно. Мы можем посмотреть на транс- и ЛГБТ-людей в странах, где больше запретов, меньше возможностей жить своей жизнью: там гораздо выше количество самоубийств, гораздо выше количество психических проблем. С одной стороны, это очень удобно выставляет ЛГБТ-людей психами, но на самом-то деле они не психи. Это люди, которые вместо того, чтобы вложить силы во что-то полезное, интересное и нужное, страдают.

За что в этом году вы были номинированы болгарским отделением Хельсинского комитета на премию «Человек года» и почему потом отказались от участия в конкурсе?

— Хельсинский комитет ежегодно проводит конкурс «Человека года». Это конкурс для правозащитников, активистов и людей, которые своей волонтерской деятельностью добиваются каких-то результатов и пользы для общества. За последние несколько лет это были люди, которые работали с украинскими беженцами, помогали им, защищали их права, решали сложные кейсы. В том числе туда номинируют организации и людей, борющихся за ЛГБТ-права, а еще есть номинация для организаций, помогающих животным. Это довольно забавная история: кто-то номинировал меня как ЛГБТ-активиста из-за Варненского прайда и случая столкновения с поклонниками партии «Възраждане» в кинотеатре. С другой стороны, организация «Десятая жизнь» номинирована за программу кастрации, помощь животным и за зоозащитную деятельность. Но был парадоксальный случай с Татьяной Кристи. Он совершенно идиотский. Во-первых, Татьяна и ее фондация в Варне делает ужасно много для украинских беженцев. В своих постах она выразила поддержку Израилю в текущей войне, что вполне нормально, но, на мой взгляд, из-за того, что у некоторых соучредителей Хельсинского комитета сильно пропалестинская позиция, ее обвинили в хейт-спиче, ничем это не подтвердив. Если вы обвиняете человека за конкретные посты, говорите, что там есть речь ненависти — приведите примеры. Никаких примеров, конечно, не было. Мне показалось, что это безумие: дисквалифицировать человека за придуманную речь ненависти, которую не могут подтвердить. При этом доказано, что этот человек активист, правозащитник. Просто из-за того, что ваши политические взгляды не сошлись, вы говорите: «Уходи». Это ограничение свободы слова, это недопустимо, и я решил, что не хочу в этом участвовать, потому что так не должно быть. Я попросил их убрать мою номинацию. Ужасно, что многие люди с, казалось бы, современными и прогрессивными взглядами, в том числе активисты, говорят то же, что и фашистские партии, и поют в унисон с Путиным про то, какой Израиль ужасный, как он убил 15 тысяч людей.

Чего вы боитесь?

— Честно? Третий мировой. Вряд ли она будет похожа на все предыдущие, но я боюсь, что военных конфликтов станет больше, что люди будут поддаваться этой ужасной пропаганде, что ценность человеческой жизни будет снижаться, что мы будем идти не к прогрессу в правах, во взглядах. Что мы придём не к нормальному обществу, в котором видно, что есть разные люди, что у кого-то специальные потребности, что кто-то ЛГБТ, а кто-то из этнического меньшинства, в котором мы все вместе живем и у нас все хорошо, а что будет становиться только хуже и всего этого будет меньше. Мне кажется, мир не может работать так, как он работал до этого и, к сожалению, у меня нет ощущения, что сейчас эти войны закончатся и все будет хорошо. Мне кажется, будет становиться хуже, фашистская пропаганда и идеология будут вспыхивать в разных местах, это будет приводить к ещё большему количеству военных конфликтов. Даже по ситуации в Болгарии я вижу, что бытовая атмосфера ухудшается. Я вижу больше свастик, растет статистика убийств, растет статистика домашнего насилия. Мне кажется, что все это суперплохо влияет на психику людей, и им будет становиться тяжелее и хуже. Смелость — это не когда ты не боишься, а когда несмотря на то, что боишься, продолжаешь делать. В личном плане я боюсь, что мой страх перед этими превысит мою способность делать какие-то хорошие вещи, неважно, для людей или для котиков.

О чём вы мечтаете?

— Раньше, наверное, я бы сказал, что очень хочу эмигрировать в страну, где этого нет, но сейчас я понимаю, что такой страны нет. Это банально, это глупо, но я хочу, чтобы все это кончилось, и чтобы люди потихонечку начинали жить нормально. Я не знаю, возможно ли это, но скорее всего нет.