Григорий Оханов: «Насилие и власть их главные ценности»

Григорий Оханов — бывший председатель Ассоциации православных молодежных общин Санкт-Петербурга «Керигма». Он остается в России и не прекращает говорить о человечности и милосердии. Люди, недовольные ходом «спецоперации», пытаются сделать его «заместительной жертвой», призывают писать на него доносы. Но Григорий не обижается, ведь восемь лет назад он и сам считал себя путинистом. Он уверен, что нужно продолжать поддерживать и объединять тех, кто не приемлет насилие. Об отношении православной церкви к войне, о сатанистах и традиционных ценностях Григорий Оханов рассказал в проекте «Очевидцы».

Главные традиционные ценности, которые их интересуют — это насилие и власть. И деньги. Всё основано на лжи. Ну, это, возможно, война против сатанистов, только явно сатанисты не на той стороне, а на этой. То, что делает сейчас Россия — это идет против Христа. Война против неких западных ценностей — это война против Христа, потому что западные ценности основаны на Евангелии.

Расскажите о себе

— Я церковный служитель Русской Православной Церкви. Я работаю на приходе, и занимаюсь много лет молодежной работой. Я около трех лет возглавлял крупнейшую православную молодежную общественную организацию Петербурга, но в октябре из-за ряда событий я оттуда ушел.

Ваши первые мысли и чувства 24 февраля?

— Я не верил в то, что все так случится. Но, вместе с тем, поскольку мы в семье обсуждали, что возможно начало войны, я каждое утро просыпался и думскролил, я проверял соцсети, я проверял «Медузу». Был момент в феврале, когда признали независимость двух республик. Я думал, что все, можно расслабиться, обошлись малой кровью. Но, потом все равно, 24-го числа я открыл «Медузу», и там было написано: «Война». И это, конечно, был для меня такой шок! Я подобный шок испытывал только когда узнавал о смерти своих близких родственников. Я прям весь затрясся, и мне стало казаться, что за окном сейчас полетят ракеты, и вообще весь мир рушится.

Мы с молодежным активом нашей организации собрались в конце февраля и стали просто говорить на тему того, что происходит. Я знаю, что в некоторых организациях не принято это обсуждать, по крайней мере в церкви, в некоторых приходах. Потому что считается, что если мы будем это обсуждать, то возникнет конфликт, все перессорятся, и все разойдутся. Но, наш опыт показал, что наоборот, конфликт все равно будет, он есть, но важно встречаться людям с разными взглядами и обсуждать, что они чувствуют, как они воспринимают происходящие события. И вот мы тогда это обсудили, и мы согласились с тем, что у нас есть разные мнения, кто-то «за», кто-то «против», но мы вместе. Нас объединяет что-то более глубокое, более высокое, и мы можем вместе продолжать заниматься тем, чем занимались. И у нас даже, на весеннем мероприятии, в качестве эмблемы был голубь мира, и это прокатило, хотя мы проводили его на государственной площадке. Претензий не было, потому что голубь мира — это символ Святого Духа. И, конечно, нам церковникам очень хорошо, потому что у нас в евангелии много правильных слов про милосердие, про человечность, про ненасилие, и мы можем их спокойно цитировать, писать везде. И если ты не выходишь с этим плакатом к Гостиному двору, где у нас периодически проходят пикеты против войны, то в принципе, это прокатывает. И у нас так прокатывало до начала мобилизации.

Что изменилось после 21-го сентября?

—  21-го сентября стало понятно, что невозможно продолжать все так, как оно шло раньше. Единственное, что я могу говорить с позиции руководителя общественной организации, что нельзя убивать людей, нельзя в этом участвовать, нельзя это поддерживать, нельзя собирать деньги на все это. Многие наши активисты, из моей молодежки, 80 процентов парней активных уехали сейчас, в сентябре, в октябре. Я очень рад, что они оказались в безопасном месте. Я понял, что я больше не могу этим заниматься. Надо продолжать быть с людьми, поддерживать их, помогать им найти контакты в тех странах, куда они собираются переехать. Но, я не могу по-прежнему заниматься таким молодежным активизмом, просветительскими мероприятиями, потому что нужно говорить об одном — нужно говорить о том, что нельзя убивать людей. А проводить мероприятия с такой темой, невозможно сейчас.
Я стал писать об этом в соцсетях, и, понятное дело, что это вызвало большой резонанс. Потому что, люди, которые поддерживают операцию, они сейчас не удовлетворены происходящим. Им надо заместительную жертву найти. Вот я, отчасти, стал этой жертвой. Многие люди стали писать: «Вот, этот человек развращает молодежь, он пропагандирует чуждые нам ценности пацифизма и человеколюбия». Не так, конечно, но в том духе, что вот распространяет не патриотическую позицию, и нужно от него избавиться, нужно написать доносы, чем больше доносов будет, тем лучше. И некоторые священники подключились. Печальная, конечно, история, но я на них не обижаюсь, потому что я понимаю, что им сейчас тяжело.
8 лет назад я был убежденным путинистом. Я считал, что Путин такой демократ Петербургский, ученик Собчака, это тот человек, которому можно доверять. Я тогда приветствовал присоединение Крыма, потому что я считал, что крымчане выразили свое согласие быть в России и в Донецкой, Луганской республиках, они такие борцы за независимость. Они хотят выйти из Украины, войти в другое государство, почему бы нет. Но, потом я стал внимательно следить за происходящими событиями, за насилием, которое там из ничего разворачивалось, я понял, что что-то здесь не так. И тогда я переосмыслил свою позицию, и стал придерживаться оппозиционных взглядов.

Все основано на лжи. Я, как православный христианин, не мог этого принять. Я долгое время считал что у нас власть адекватная, настоящая, честная, христианская, и она не может врать. Это просто не вмещалось в моей голове, как можно фальсифицировать выборы. Как можно говорить сегодня одно, а завтра другое.

В четырнадцатом году я это осознал, и мои взгляды сильно изменились. Главные традиционные ценности, которые их интересуют — это насилие и власть. И деньги. Очень традиционные ценности. Остальное — это все прикрытие. Я понял, что не могу молчать, но говорить о своей позиции я тоже не могу, потому что, я таким образом подставляю тех людей, которые вместе со мной, и свою организацию, достаточно большую, подставляю под удар. Зачем это нужно?

Я решил уйти с поста председателя ассоциации.

Как ваши друзья и родственники отреагировали на начало войны?

— С женой мы придерживаемся одной позиции, а вот с ее семьей сложнее, с родителями, потому что они бюджетники, они поддерживают власть. Они так привыкли. И один из близких родственников ушел по мобилизации. Конечно, я очень переживаю за него, потому что он может погибнуть, потому что, он может стать убийцей. Я не представляю, как мне с моими детьми потом говорить об этом, и о том, что их дедушка с бабушкой такое поддерживали. Это тяжело. Я боюсь, что наша семья немножко, в этом плане, трещит по швам. Не наши отношения с женой, потому что, как я сказал, мы одной позиции придерживаемся, а отношения с родителями.

Пытались ли вы переубедить окружающих?

— Я, скорее, старался изменить позицию людей по отношению к происходящему еще до всех этих событий. За счет того, что мы пропагандировали милосердие, человеколюбие, правду, и так далее. За счет этого, люди учились еще и критическому мышлению параллельно. Я думаю, что действительно, многие люди, благодаря тому, что мы делали вместе с моими коллегами, они занимают более адекватную позицию, чем могли бы, если бы они к нам не попали.

Как по вашим наблюдениям общество реагирует на происходящее?

—  Появилась большая напряженность и появилась большая вовлеченность. Эта история стала личной. Если раньше, последние полгода, казалось, что все происходит где-то далеко и тебя не касается, что это именно специальная такая операция, где контрактники — профессионалы работают, то сейчас это хоть и не стало народной войной, но это то, что касается напрямую каждого.

Как отреагировало на войну православное сообщество?

— Православное сообщество отреагировало по-разному. Мне очень страшно видеть, как патриарх и многие священники в России поддерживают происходящее. Они буквально благословляют солдат убивать, они собирают, так называемую, гуманитарную помощь. На самом деле, это просто обмундирование для тех, кто пошел воевать на Украину. Это отвратительно. Но, есть очень много достойных людей, которые это не поддерживают. Некоторые из них высказываются, некоторые просто молчаливо наблюдают за происходящим. Но, по крайней мере, они в этом не участвуют. И это очень достойная позиция.

Как православная вера относится к войнам, допустимо ли для верующего воевать?

— Тут какой-то единой православной позиции нет. Но, у нас есть в РПЦ основы социальной концепции, и в принципе, мейнстрим состоит в том, что воевать можно, но это должна быть справедливая оборонительная война. Конечно, российская власть пытается выдать происходящее за оборонительную войну. Но, выглядит это очень странно, потому что, как можно вести оборонительную войну на чужой территории, если приказ о наступлении, так или иначе отдаешь ты, и вообще нет никаких подтверждений тому, что реально на Россию готовилось нападение. Это абсурдно. Для Украины это оборонительная война, я считаю, и это справедливая война. Для России это не так.

Как вы относитесь к заявлениям известных священнослужителей о том, что это война против западных ценностей и сатанизма?

—  Это возможно война против сатанистов, только явно сатанисты не на той стороне, а на этой. Отвратительное заявление, и церкви придется за это каяться обязательно. Я думаю, что это будет лет через 50, я надеюсь.

Нет никаких западных ценностей, есть ценности христианские, которые на западе реализуются, выражаются в правах человека, свободе слова, свободе собраний, свободе вероисповедания и так далее. Россия — часть этой европейской, христианской цивилизации. Война против таких западных ценностей — это война против Христа, потому что западные ценности основаны на евангелии. То, что делает сейчас Россия — это идет против Христа

Почему вы не уехали из России?

—  Личная причина. У меня бабушка в тяжелом состоянии, лежачая больная. Хотя, она сейчас в пансионате находится, но все равно, ее трудно оставить, потому что это самый близкий мой родственник, так получилось. Но, я думаю все равно над отъездом, потому что, как я сказал, очень мало возможностей сейчас в России заниматься тем, чем я привык. Это общественной деятельностью, просветительской, культурной, церковной, в конце концов. Чем-то трудно заниматься, кроме просто молитвы. Так что, возможно, я все-таки уеду. В любом случае, я уеду, если пойму, что мне тут грозит какой-то срок.

Чего вы боитесь больше всего?

— Я боюсь, что ничего не изменится, что все останется также. Война будет продолжаться 10 лет. Я боюсь, что Россия не раскается в этом, как раскаялась нацистская Германия. В России не произошло раскаяния по отношению к террору, к красному террору, к большому террору тридцатых годов. Я боюсь, что также не произойдет раскаяния в отношении этих событий.

Что будет с Россией и Украиной?

— Я думаю, что с Украиной будет все хорошо. Я надеюсь, я этого желаю им. Единственное, что, конечно, главная катастрофа этой войны — это смерть людей, это увечья, это инвалидности. Все остальное восстановится, экономика, города, все будет застроено. С Россией не знаю, что будет. Я надеюсь, конечно, на то, что война закончится и будет трансформация, демократизация. Но, я не ожидаю, что это будет в ближайшем будущем. Мне кажется, лет через 10 у нас будет шанс.