Яна Кущенко: «Нам рассказывали, что Россия прекрасная, а вокруг враги»

Яна Кущенко — волонтерка Just help. Зарабатывает репетиторством, преподает математику, физику и химию. Яна рассказала о том, как война изменила ее маму. Как сократилась помощь НКО. Она возмущена тем, что деньги на убийства, а не на медицину и образование.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Яна. Я родилась в Москве. Мне 30 лет. Если по работе, я занимаюсь сейчас репетиторством, преподаю математику, физику и химию. Ещё я, можно сказать, волонтёр в проекте, который занимается письмами политзаключенных. Но там это, можно сказать, оплачиваемое волонтерство. Мне там немного платят.

Основная, какая-то деятельность, которую я считаю основной, это волонтерство в проекте JustHelp. Это проект, который возник как продолжение закрывшего гуманитарное направление проекта Immigration for Action. И мы продолжаем помогать украинцам, украинским беженцам в Грузии с медикаментами, а также информационную поддержку оказываем, какую-то социальную. Просто поддерживаем людей.

Как война изменила вашу жизнь?

— На самом деле основное какое-то личное, это, ну, если мы не берем то, что это, конечно, просто ужасные, ужасные, как это горе, и просто это полу, как ты просто война, это ужасно, то просто. Если про личную какую-то жизнь говорить, то я в 2020 году пошла получать второе высшее медицинское образование. Но когда война началась, полномасштабное вторжение, я еще доучилась немного, у меня полгода, а потом я поняла там.

Вот именно на учебу, такую важную, серьезную, у меня моральных сил нет, поэтому я забрала документы и всё, то есть в каком-то смысле прекратила свое обучение. Я очень хотела бы стать врачом, но пока что, как бы, это прекратилось. Я тогда еще заболела ковидом в начале 22 года, и у меня была сдача экзамена там на 25 февраля. И я очень в этот экзамен не его сдала, призывала как-то во фрустрации какой-то.

Как отреагировали тогда ваши преподаватели на начало войны?

— У нас был БЖД предмет, и на нем, как и много где, у нас первое полугодие, там нам рассказывали просто как-то, ну как не то, что военные, а оказание первой помощи, ну и там, во время каких-то действий, тоже военных. Но вот как раз это на второе полугодие оно выпало, на какую-то серию лекций по всякой военной медицине.

И военная медицина, в принципе, сама по себе нормальная, понятная область. Но там нам читали лекцию с какими-то картинками, например, Финляндия хочет разделить Россию. На русском языке картинки из интернета скачаны. Или как Китай тоже хочет нам всем навредить. И там, и Швеция, и все вообще, и США, тем более. А мы такие прекрасные. Ну, не мы, а вот Россия прекрасная, а все вокруг враги.

И про военные действия как раз тоже нам рассказывали, что, ну вот тогда это же было, как бы начало, про всякие… Как издеваются над российскими пленными, а какие российские военные, наоборот, какие-то прекрасные, благоразумные и какие-то совсем другие. Я у него просила доказательств, как бы подскажите, пожалуйста, на чём основаны ваши вот эти слова, где это там написано, где задокументировано или что-то такое. Он как бы просто отмахивался, но потом…

Потом я пошла в деканат и сказала, извините, пожалуйста, мы, конечно, можем быть разными, как-то по разной стороне поддерживать или что-то вообще, но как бы с таким, ну, это было просто, как-то довольно по-злому. В общем, он это всё рассказывал и преподавал.

Есть ли у вас близкие, поддерживающие войну?

— Да, из родственников есть, да, такие люди. У нас уже не сильно большая вообще семья. Поэтому точно да. Друзей и каких-то близких знакомых в основном нет. Ну, из друзей и близких знакомых это либо те, кто как бы против вот этого всего и уже не в России живет сейчас, ну, кто-то и в России остался. Либо кто-то какой-то более ровный, да, это плохо, но что-то там, как бы противоположное, не говорит.

Просто живем, не поддерживаем, не идем воевать, если это там чьи-то мужья, родственники. Кто-то не поддерживает активно и находится в России. Как мама моя, например. Ну, мама у меня как бы даже по каким-то более радикальных взглядов по поводу там неподдержки всего. Она там ходит везде и всё рассказывает.

Вы не тревожитесь за маму?

— Не сильно. Конечно, я как бы не скажу, что я просто… Я просто так же, как я из-за себя, ну, вот как-то нет страхов или чего-то. Ну, то есть это не то, что… Понятно, что ты всегда переживаешь за близких, и за маму тоже. Но не то, что это какая-то тревога, а просто понятно, что хочешь, чтобы было с человеком хорошо, а не хочешь, чтобы было плохо.

Но так, чтобы, например, что-то ей говорить… Не делай там, или, а лучше вот так, или тут что-то, так точно нет, потому что, ну, живем раз. Если хочется что-то делать и кажется, что это правильно, то, ну, в каких-то разумных, наверное, пределах, понятно, что, например, прям как-то, как это тут, наверное, на рожон лезть, наверное, может быть, не сильно это как-то оправданно, хотя если кому-то прям что-то хочется делать, вот прямо такое, и он понимает последствия, какие могут быть, то, как бы я только поддерживаю человека. Если это никому не вредит, а просто он там за правду или что-то, что-то его беспокоит, хочет что-то делать.

Как вы общаетесь с родственниками, поддерживающими политику Российской Федерации?

— Тетя, дядя. У них, как-то, да, они взрослые. Например, телевизором. И вот там все время был какой-то Соловьев. Вот и вот они там это, когда много лет. Вот это вот идет эта линия, это так вот хоп сложно делать, но, например, но точно это возможно, потому что вот у моей мамы совсем по-другому. Не сказать, что она ходила там и говорила Крым наш, такого не было.

Но вот она и на митинги ходила, там, когда-то еще в 12-м году, что-то. Но как-то так, больше все равно так она общалась, например, с тетей, как-то тоже тут телевизор послушать. Ну, у нас там давно у нее не было. Ну, в общем, намешаны разные. Поэтому, но по другим еще вопросам, там, например, даже не про войну, а про какой-нибудь там ЛГБТК. Вот у нее раньше было, например, что-то вот.

А потом… Как раз она сама говорит, что после начала полномасштабного вторжения у неё прям всё, как-то перерубилось. И всё, и как бы… Вот если, например, раньше что-то вот делает, допустим, какие-то законы, то теперь у неё прям всё, вот всё, что делается, всё как бы плохо. То есть, например, если какой-то закон, там ЛГБТК плюс пропаганда запрещается, значит, это, ну, как бы, давайте посмотрим. Это всё-таки нормальные какие-то понятные вещи. Не закон, принятый, а то, что это должно быть разрешено, и нет в этом ничего плохого.

Или там что-то, вот иногда могло быть, про какие-то национальности, что-то могло там прозвучать в разговоре, какой-то не всегда какой-то отзыв, о какой-то национальности, что-то могло по национальному признаку определять. Сейчас такого нет.

Почему война так изменила вашу маму?

— Ну, потому что это какое-то что-то прям откровенное зло, какое-то.

Почему закрылся волонтёрский проект Immigration for Action, в котором вы волонтёрили?

— Это довольно сложная, комплексная какая-то вещь, потому что точно сказать могут сооснователи Immigration for Action, почему закрылось гуманитарное направление Immigration for Action. Ещё же, да, когда мы говорим, что Immigration for Action закрылся, Immigration for Action не закрылся, а закрылось гуманитарное направление в Грузии, которым Immigration for Action занимается.

Верим, что когда-то, где-то, что-то ещё Immigration for Action будет делать, если как бы там сооснователи захотят, если будет какая-то идея, какая-то деятельность, которой захочется заниматься. И вот она может быть под вот этим названием, таким уже дорогим и родным. Но как бы причин закрытия несколько.

Как основная, по крайней мере, как вот нам сказали, я поняла, это всё-таки снижение как-то пожертвований. Война идет немало лет, уже четвертый год, и денег у людей меньше, интереса как бы к помощи тоже меньше, ну, по разным причинам. Ну, в общем, всё, это приводит нас к тому, что меньше денег на то, чтобы помогать.

А людей, которым нужна помощь, да, их становится меньше, но они всё равно есть. Ну, становится меньше просто потому, что там кто-то устраивается, кто-то переезжает куда-то, кто-то возвращается в Украину. Но всё равно людей, которым нужна помощь, немало, даже если был бы один. Сейчас так работает, даже если был один, мы кому-то можем помочь, уже есть смысл какой-то проект организовывать.

Но, в общем, да, основной причиной, я поняла, вот в рамках наших, можно сказать, даже полугодовых каких-то обсуждений и попыток как-то проект Immigration for Action сохранить, это всё-таки недостаток финансовых средств. Да, действительно, основная причина, по которой Immigration for Action закрыл гуманитарное направление Грузии, это финансовое, но есть ещё несколько.

Да, это введённый здесь и принятый всё-таки закон об инагентах. Он чем неприятен? Понятно, что нужно как бы заявиться туда, отчитываться о финансовых своих поступлениях, но ещё как бы более для нас неприятное, что это могут прийти в любой момент, попросить предоставить данные о людях, которые получают у нас помощь. Или о людях, которые волонтёрят, или о каких-то сотрудничествах, партнёрствах.

И вот как бы это кажется более каким-то чувствительным, что люди вряд ли бы хотели, ну, украинцы, возможно, не хотели бы, конечно, данные свои раскрывать, и что они здесь получают от россиян помощь, допустим. Или просто не хотелось бы данные как-то раскрывать. Было про волонтёров тоже, что волонтёрят в организации, помогающей украинским беженцам, потому что кажется какой-то абсурд помогать украинским беженцам, что это что-то запрещенное.

Но оно может быть таким, к сожалению, по мнению российского государства, возможно, когда-то грузинского. Ну, в общем, финансовая отчетность это ладно, одно, там скрывать нечего. Этот закон не только про это, но много еще про что. Но вот про то, что могут в любой момент попросить данные предоставить. Не хотелось бы их раскрывать, потому что это что-то чувствительное.

Immigration for Action закрылась, но появилась JustHelp. В чем разница?

— На самом деле ничего не поменялось. То есть пожертвований у нас сейчас тоже, можно сказать, немного. Гораздо меньше, чем было во времена, когда у Immigration… Ну, если можно сказать, лучший по доходам, ну, как-то по доходам, по донатам времена Immigration for Action, это, конечно, вообще не сравнить.

Но мы, организовываясь в новый проект, в JustHelp, мы так и решили, что если у нас пока что есть какие-то финансы, и мы на них можем делать то-то, то-то, то-то, помогать тем-то, тем-то, тем-то, то мы будем это делать.

Ваш вход в активизм начался с благотворительности. Вы помогали и помогаете в Фонде «Подари жизнь». Пострадал ли этот фонд от войны?

— Я расскажу про «Подари жизнь», но вообще это касается точно всех каких-то благотворительных организаций, находящихся в России, действующих там. Война, конечно, очень сильно повлияла, ну война, да, полномасштабное вторжение, на пожертвования, да, потому что как бы обрубились какие-то разные способы донатить.

Понятно, что это ещё было раньше, из-за всяких законов об инагентах нельзя там принимать какие-то иностранные платежи, но как-то ещё сложнее стало что-то как-то с переводами, с переводами денег. Это там касается частных каких-то пожертвований. Потом каких-то международных партнёрств тоже стало меньше. Это тоже как бы нехорошо сказывается на деятельности организации.

Но ещё, например, различные реагенты, какие-то лекарства, медикаменты. Это либо каким-то в начале войны вообще, либо окольными путями. Это всё нужно провозить, перевозить, с какими-то ещё более сложными разрешениями. Помню, там было, что DHL вроде как отказались сначала, потом вроде бы снова какое-то отдельное соглашение, что давайте мы какие-то лекарства, медикаменты, всё-таки будем перевозить.

В общем, с логистикой стало тоже гораздо сложнее. Там и костный мозг, например, если он раньше возился. Ну, понятно, что часто доноры костного мозга, они в Германии находятся. И костный мозг нужно перевезти. Если раньше это можно было одним рейсом сделать, то сейчас это как бы с пересадками. Там через Стамбул. Или как-то ещё.

Чего не хватает в гуманитарной помощи? Ресурсов, людей, внимания, общества?

— Мне кажется, если мы про Россию, допустим, говорим, что, конечно, было бы хорошо, если было больше денег. Денег меньше, в том числе и потому, что… Да, и про деньги, и про внимание, и про ресурсы человеческие, в том числе. Многие уходят на войну. То есть…

Вот, например, у «Подари жизнь», насколько я знаю, и не было, и сейчас тоже нет там государственных грантов. Ну, это такая позиция, просто фонда. Но кто-то получает государственные гранты, я не могу сказать, что это какие там размеры, просто не знаю.

Но есть вероятность, что если бы просто денег на войну ушло меньше, то, возможно, на какие-то НКО или просто проекты, социальные инициативы, гуманитарные, какие-то вещи денег шло больше. Ну, как и там, просто, там, понятно, там, на медицину, на образование, на всё. В общем, на всё, что кажется хорошим, денег бы, кажется, шло больше, если бы они не шли на плохое, на войну.

Но ресурсы тоже, как бы, от какого-то банального, что просто какие-то люди, которые волонтёрили и не могут волонтёрить, они там погибают на войне. Если мы там про Россию говорим. Или же они волонтёрят там в госпиталях.

Вот у нас есть… На самом деле, да, там у среди волонтеров «Подари жизнь» понятно, что это волонтеры, это люди, обычно какие-то неравнодушные в среднем. Ну, есть и другие разные мотивы, но часто как-то так. И какой-то вот тоже в компании волонтеров «Подари жизнь» прям явно видно, что это, кто-то, например, уехал, не поддерживает какую-то войну правительства, и сейчас там помогает украинским беженцам, где-то.

Ну вот, например, как мы с Женей тут. Кто-то там собирает на какие-нибудь рации для того, чтобы российские военные что-то там делали на территории Украины. Или же там волонтёрит в госпиталях, в российских госпиталях, там помогает российским военным. Здесь тоже как бы тонко, что помогать людям именно, вот, например, если там… Ну, это больше про врачей.

Тоже долгая тема, помогать людям, конечно, да, но не в том, чтобы они убивали других людей. И внимание, конечно, тоже, фокус внимания больше, вот у нас, там, на храмах, я, когда приезжаю, там делаем свечи для СВО. А могли бы, там, не знаю, какие-нибудь занятия для детей провести, там, допустим, из малообеспеченных семей или ещё что-то, ну что и делалось.

А сейчас там плетём сети, делаем свечи, и вот даже тогда… Да, наблюдала на выборах. Это как-то просто может быть. Ну, в общем, там, да, тоже. В этой, в штабе КПРФ открывается шкаф, и там свечи эти окопные стоят. Господи, какой ужас.

Каким вы видите будущее России?

— Хочется верить, и я верю, что можно жить хорошо. Вот иногда, что может всё наладиться. Должна закончиться война сначала. По-хорошему, если страна, развязавшая войну, по максимуму, должна просто всё наладить, что она там разрушила, порушила.

Что это просто уже невозможно сделать, потому что людей нет. Или там уже 50 раз эти здания перестроились, и вот именно такую квартиру человеку не построить, которая у него была. Но максимально вот это вот сделать.

А, ну, перед этим, конечно, признать, что как бы это было всё такой ошибкой ужасной. Прям вот, ну ничего не оправдывать, а как признать свою вину без всяких каких-то там оговорок, приговорок, и чтобы это был такой нарратив государства, страны, что вот такое мы совершили, давайте как-то что-то исправим.

Чего вы боитесь?

— Мне не очень нравится, когда стеклянный пол, а внизу пропасть. Вот такое мне… Ну, то есть смотреть даже вниз нормально, но вот идти, вот именно стеклянный пол, а когда… Я вот помню несколько вот таких вот мест, даже где это было.

Но из последнего, просто быстро расскажу, из последнего, это вот в Астане, там есть музей, такой круглый, он там энергетики, экологии посвящен. Там есть такой мост, такой стеклянный. И там, помню, прям ходила семья с ребенком на плечах, маленьких по этому стеклянному полу. Я на них смотрела и думала, какие смелые люди.

Что дает вам силы?

— Любовь, мне кажется. Которая как-то… Которую я ко всем вообще испытываю, чувствую. Она разная, но она ко всем есть, какая-то такая безусловная, потому что все есть, существуют, люди, животные, природа.

И вера в то, что в людях она тоже есть. И когда видишь какие-то проявления чего-то доброго, светлого, то как-то ещё больше верится в что-то хорошее. Понятно, что всегда как-то что-то зависит от нас, что-то не зависит, и происходят какие-то злоужасные вещи.

Но они тоже как бы… И как раз они происходят, когда муж, кто-то не почувствовал любовь, какую-то свою ценность, поэтому из-за каких-то своих слабостей, страхов и чего-то вот как-то что-то неверное, на мой взгляд, делает.

Но и кажется, что вот если как бы больше будет чего-то доброго и хорошего, и в ответ, в том числе на злое, понятно, что здесь тоже могут быть какие-то… Какие-то вещи, что прям на убийство прям благодарить за него, конечно, нет. Но как-то не множить что-то, какое-то зло, а множить добро, кажется важным.