Егор Холод — ведущий настольных ролевых игр в Тбилиси. Он уехал из России, потому что не хотел оставаться в стране, ведущей несправедливую войну.

В 2018 году трагедия, произошедшая в торговом центре «Зимняя вишня» и видео Алексея Навального об этом произвели на Егора такое впечатление, что он стал интересоваться политикой и выходить на митинги. 24 февраля привело его, как и многих, к отчуждению от близкого человека. С мамой он почти не общался два года. Сейчас они пытаются разговаривать, выводя войну за скобки.

Ребенок, выслушав все это, смотрит и говорит: «Путин! Вор!» Все вокруг поддержали этого ребенка. Здесь был большой запрос на, так скажем, лечащие сюжеты — на то, что ты можешь что-то изменить.

И вот это меня сильно вытащило. Впрочем, как и многих игроков, которые у меня играли. Это именно понимание, что здесь ты можешь что-то поменять.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Егор, мне 35 лет. Я из России, родился в Москве. Последние 12 лет до переезда я жил в Санкт-Петербурге, а теперь живу в Грузии. Я ведущий настольных ролевых игр, или, в простонародье, данж-мастер, как бы провокационно это ни звучало.

Когда и почему вы уехали из России?

— Я уехал через два месяца после начала войны. Уехал бы раньше, если бы был умнее и заранее сделал загранпаспорт. Но март я провел в удивительном ожидании.

Уехал я после начала так называемой «специальной военной операции» — получается, с 28 апреля 2022 года.

Почему вы не видели для себя возможным оставаться в России?

— По ряду причин. Во-первых, я давно думал пожить где-то еще, так что уехать для меня не было проблемой.

Во-вторых, семейные обстоятельства. Моя бывшая жена работала на заграницу, и переводы стали практически невозможны. Поэтому мы приняли решение.

Плюс оставаться там, где все это происходит, было сложно. Я сам был свидетелем происходящего, ощущал это на себе. Трудно жить там, где тебе нехорошо.

Есть ли среди ваших родственников и друзей люди, поддерживающие войну?

— Моя мама. У нас с ней была интересная беседа после начала войны. На третий или четвертый день я ей позвонил.

Я говорил про высадку десанта, радовался, что она не удалась. А она: «Как ты можешь? Это же…» И начались стандартные разговоры про «8 лет» и все остальное.

Я пытался возражать: «Мама, ну как же так?» Я ходил на митинги, пытался участвовать в политической жизни. Но она считала, что я не прав.

На этой почве мы почти два года не разговаривали. Сейчас, кажется, она начала что-то понимать, но мы стараемся эту тему не трогать.

Вы говорите, что ваша мама начала что-то понимать. Что вы имеете в виду?

— Думаю, когда вокруг тебя больше двух лет, почти три, идет все это, сложно оставаться в непробиваемой раковине.

В какой-то момент начинаешь что-то понимать. Может, не признаешься себе в этом, но зерна сомнений появляются.

Когда вас заинтересовали расследования Навального?

— Это была, по-моему, «Зимняя вишня». Я случайно наткнулся на ролик. Его деятельность я знал и раньше, но в 20 лет не особо разбирался в политике и не участвовал.

На «Зимней вишне» я сделал репост ВКонтакте. В комментариях началось: «Лучше бы кровь сдал, чем репостил». Мне было смешно — одно же не исключает другое.

С того момента я стал активнее смотреть его канал, интересоваться. А потом пошел на первый митинг.

Почему вы вышли на митинг?

— Это было связано с выборами — кажется, недопуск Навального или поддержка его. Точно не помню, память как тыква.

Но это объединяло. Хотелось быть участником событий, понять, что это такое, посмотреть, сколько нас таких — заинтересованных.

Лучшее впечатление — шествие по Невскому. После трех часов передвижений по городу и беготни от полиции мы зашли в «Макдоналдс» перекусить.

40 минут сидели, ели и видели, как колонна по Невскому идет и не заканчивается. Мы вышли, влились в нее и дошли до Московского вокзала.

Это было неизгладимо — столько людей, думающих схоже с тобой, понимающих, заодно с тобой. Приятная общность.

Почему российское общество не сумело изменить вектор развития страны?

— Страх. Только страх. Когда людей долго запугивают, они начинают верить.

Мой дедушка говорил: «Если человеку все время говорить, что он свинья, он захрюкает». Если доказывать, что ты бесправен, ты не будешь ничего решать.

А когда начинаются кровавые события, страх усиливается: «Я пойду на митинг, меня заберут и отправят на войну». Это базовый страх, его можно понять.

Не хватает общности. Чтобы преодолеть страх, нужно понимание, что вместе, в большом количестве, можно добиться изменений, даже мирных.

Если по Москве идет миллион человек к Кремлю, кто что сделает? Ничего. Но люди боятся выйти — за себя, за близких, за детей. Страх сковывает. Победить его непросто.

Вы занимаетесь профессиональным ведением настольных ролевых игр. Расскажите, что это такое?

— Это форма игры, где игроки берут на себя роли персонажей и отыгрывают их в выдуманном мире. Исследуют его, изучают историю, проходят квесты.

Простой пример — «Подземелья и драконы» (D&D). Кто-то вспомнит Бендера из «Футурамы», кто-то «Теорию большого взрыва» или «Очень странные дела», которые популяризировали ролевки.

Я — ведущий, главный арбитр. Описываю мир, события. Если сравнить с компьютерной игрой, я — движок и платформа, а игроки — персонажи, совершающие действия.

Как война отразилась на вашей работе?

— Первые полгода я не понимал, что веду. Мои игры — это эмоции, переживания, отношения. А внутри у меня была пустота. Я был мертвым, с невыразительным лицом.

Вел технично — опыт позволял. Знал, где дать информацию, где бой, но не чувствовал процесс. Как будто смотрел стрим со стороны.

Приходил домой и думал: «Какой ужас, как плоско, как пусто». После переезда стало проще. В Грузии был запрос на лечащие сюжеты, где можно что-то изменить.

Это вытащило меня и игроков. Понимание, что в игре ты можешь менять, постепенно переносится на реальный мир. Люди учатся преодолевать страхи, проживать беды. Для меня это воздух.

Вы обсуждали войну со своими игроками?

— Незадолго до войны я закончил трехлетний кампейн про войну. Одно государство, сжигая свои города, переплывало на другой континент и захватывало его — из-за отсутствия выбора.

Это было про ужасы, кровь, несправедливость. Ошибки во благо приводили к третьей стороне конфликта. Мир мог рухнуть в ад, если не объединиться.

Когда 24 февраля я проснулся в пять утра, увидел новости и понял: будет все то, о чем я рассказывал. Ужас, кровь, мерзость — но без смысла.

В игре я хотел показать, как это плохо. А потом столкнулся с тем же в реальности. Понимание есть, но зачем люди это делают — неясно.

Почему многие в России так легко поверили пропаганде и повторяют тезисы власти?

— Люди внушаемы. Тот, у кого есть дар внушения, должен иметь совесть, чтобы не вредить.

Совесть подсказывает, где грань между мелкой шалостью и злодейством. Но если закона нет или он не соблюдается, совесть молчит.

Как происходила ваша адаптация в Тбилиси?

— Первые три месяца были волшебными, как в анекдоте: «Вы не путаете туризм с эмиграцией?» Люди улыбались, говорили приятное даже в магазине.

Потом эйфория спала, но я легко адаптировался. Нравится климат, смена сезонов — после 12 лет серого Петербурга тут яркие краски, горы.

Людям здесь по большей части все равно, а у меня космополитская внешность — на меня не обращают внимания. Живу тихо, пытаюсь вылезти из ментальных проблем.

Грузия похожа на Россию, но не Россия. Возможно, это та Россия, которую я хотел бы видеть. Люди выходят на митинги, не забивают. Я всей душой с ними.

Не боитесь ли вы, что Грузия пойдет по пути России?

— «Боюсь» — неправильное слово. Изменения будут, в любую сторону. Сейчас везде радикализм — правый, левый, любой.

После войны с Россией грузины не захотят так жить. Старое уйдет, вопрос к молодым — им здесь жить.

В России я ходил на митинги, пытался участвовать, но не справился, как и многие. Но не все потеряно. Люди смертны, Путин тоже.

Что будет после него — неизвестно. Нужно будет справляться, а не предполагать. Я верю в грузинский народ — они добьются своего.

Чего вы боитесь?

— Смерти. Но не своей. Боюсь за своих кошек — если со мной что-то случится, о них некому будет позаботиться.

Это мой главный страх, который держит меня на плаву. Я взял ответственность и должен достойно ее нести.

А еще я вижу, как люди меняются благодаря моей деятельности. Это дает надежду.