Дмитрий Валуев — активист, руководитель «Russian America for Democracy in Russia» (организация признана в РФ нежелательной). В интервью он рассказывает о низовых инициативах демократически настроенных соотечественников в Штатах. Среди них диалог с властями США по обмену заключенными, выявление кремлевских агентов, помощь Украине и россиянам, застрявшим в детеншенах на границе с Мексикой.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Дмитрий Валуев, я являюсь руководителем организации продемократических и антивоенных россиян в США под названием Russian America for Democracy in Russia. Мне 45 лет.

Когда и как вы оказались в Штатах?

— Мы приехали в США с женой в 2011 году. История у нас была довольно простая. Мы приехали как студенты. Но при этом, когда мы приезжали в США, мы не планировали изначально здесь оставаться. Мы думали, мы приедем, поживем, посмотрим, как работают развитые демократии. Мы тогда к этому времени с женой жили в Москве и уже участвовали в протестном движении, ходили на акции протеста на Пушкинской, на Болотной. И если вы вспомните, перед 2011 годом это было такое вот затишье в каком-то смысле в протестном движении. И было ощущение, что ситуация никуда не движется, что не очень понятно, что будет дальше происходить. И мы вот использовали, решили использовать это время, чтобы пожить где-то еще. Мы много тогда путешествовали по Европе, и нам хотелось окунуться как бы в среду демократии, посмотреть, как это происходит на практике, как это все работает. Мы приехали в Нью-Йорк поучиться как студенты. Мы учили английский язык, мы не изучали какие-то специальные науки, а мы решили, скажем так, взять программу углубленного изучения английского языка. Пять дней в неделю по пять-шесть часов, плюс факультативы различные. Это, на самом деле, довольно было полезно. Были выборы в декабре в Государственную Думу, фальсификации массовые, массовые видеозаписи, наблюдатели регистрировали все эти нарушения. И мы начали тогда вместе с коллегами, вместе с такими же активистами, как и мы, организовывать протесты перед консульством в Нью-Йорке. Декабрьские, январские акции набирали по 800 человек, тысячу в Нью-Йорке. И долгожители, старожилы нью-йоркские говорили о том, что они такого не видели даже во времена Холодной войны. Чтобы такое количество россиян приходило к нью-йоркскому российскому консульству с протестами. И вот в 2012 году я познакомился с человеком, который предложил мне работу. Это была такая коммерческая работа. Скажем так, мой бэкграунд всегда был в Москве, это IT-сфера. Вот работа была связана с IT, это была принтинговая компания, которая предоставляла разнообразные услуги бизнесам.

Что привело вас в Russian America for Democracy in Russia?

— Это был Навальный, на самом деле, потому что Russian America for Democracy in Russia, RADR, зародилась как организация… В январе 2021 года, когда Навальный вернулся в Россию, после отравления и после реабилитации в Германии, впервые, наверное, в таком масштабе россияне вышли с протестами против диктатуры, против империи, против жестокости власти по всему миру. И мы с удивлением замечали, что, допустим, в Сиэтле выходило… там 500 человек с протестами, в Майами, в Лос-Анджелесе, в Чикаго и так далее. Мы увидели, что таких россиян, как мы, которые выступают за свободу, за демократию, которые хотят видеть нашу страну свободной и цивилизованной, их много, и они везде. Мы просто с Америкой, с американскими организаторами решили так, что у нас довольно большая разница с Европой, это, как правило, 6-7 часов. И нам удобнее координировать и организовывать какие-то координационные созвоны по нашему времени. И давайте сделаем какой-то координационный чат, какое-то отдельное пространство, где мы можем общаться. И, собственно говоря, так и зародился RADR. Мы это сделали. К ноябрю месяцу мы уже зарегистрировались как некоммерческая организация. И, собственно говоря, дальше пошла работа. То есть мы уже понимали себя как некую сущность, объединяющую вот эти протестные центры, протестные комьюнити, сообщества по всей Америке. Мы строим сообщество. Только сообща, мы верим в это, только сообща. Не с помощью лидеров. Не нужно надеяться, что наши оппозиционные лидеры за нас решат и сделают Россию демократической. Нет. должны это сделать. Это наша работа. В этом и есть ключ к победе над диктатурой. Коллективные усилия, совместные действия.

RADR инициировал первую адвокацию интересов российской диаспоры в Конгрессе США. Чего удалось добиться?

— Адвокация – это общественная кампания, когда делегаты из разных штатов США съезжаются в Вашингтон и встречаются с членами Конгресса из своих штатов. И, как правило, рассказывают им о тех проблемах, которые их волнуют, просят их о чем-то или предлагают им какие-то идеи законопроектов, которые можно внедрить или которые были внесены, но которые они хотят, чтобы члены Конгресса поддержали. Из тех пунктов повестки, которые мы поднимали, мы видим, что были реализованы два. Первый – Конгресс принял бюджет с украинской помощью. 61 миллиард долларов был выделен бюджетом американским Украине. И второй пункт, про который мы говорили, – это обмен политзаключенных. То есть мы вообще предлагали Конгрессу подумать о том, чтобы создать регулярный механизм обмена, как это было во времена Холодной войны. Очень сложно всегда отследить, насколько наше участие было решающим. Я думаю, что оно было, конечно, незначительным, но мы, по крайней мере, про это говорили. Наша задача вообще в рамках этой адвокации была сделать следующее. Продемонстрировать, что адекватные, продемократические, антивоенные россияне существуют. Что это не только лидеры общественного мнения, не только наши оппозиционные лидеры, а это вот потому что… Поймите, что Конгресс и европейские политики постоянно видят лидеров. Мы уважаем очень лидеров, они заслуживают нашего респекта за ту работу, которую они делают. Но при этом наша задача как низового движения продемонстрировать, что продемократическое движение россиян – это не только лидеры, это люди. И мы организация людей. При том, что имейте в виду, что когда лидеры, допустим, приезжают из Европы в Америку говорить с политиками американскими, они после этого уезжают обратно. И американские политики понимают, что они какому-то человеку, даже очень известному, не подотчетны. А нам, как американцам, мы платим налоги, многие из нас уже стали гражданами. Мы выбираем этих людей, мы за них голосуем, мы платим их зарплаты. И они понимают, что мы никуда не уедем. Мы придем еще раз, и придем еще раз, и придем еще раз. И, собственно говоря, это мы планируем и делать. Мы вот сейчас на новый 2025 год планируем продолжать эту кампанию и будем делать так же, как делают все другие диаспоры в США. Ходить и общаться с нашими представителями, с Конгрессом США.

Расскажите о своих гуманитарных проектах помощи Украине.

— Мы собирали средства на… помощь детям. К нам обратились тогда из прифронтового города, который регулярно обстреливался. Но те города, которые ближе к фронту, они, конечно, страдают больше. И дети в этом городе, они, конечно, в таком большом, серьезном постоянно стрессе. И вот наши партнеры в Украине, волонтерская организация, обратились к нам, сказали, что вот есть такая… Проблема, мы бы хотели им помочь. Чем вы можете помочь? Как вы можете поучаствовать? И мы сделали сборы. Мы делали сборы на этих детей, мы делали сборы на пострадавшие регионы после взрыва дамбы в Украине. Мы делали сбор на эвакуацию родственников, которые оказались на оккупированной территории, родственников одного из бойцов ВСУ, которому мы помогали. Там была такая довольно тяжелая ситуация, когда… Его родные, оказавшиеся на оккупированных территориях, начали испытывать такой прессинг со стороны российских военных. Российские солдаты начали к ним приходить, избивать и издеваться над ними. И в какой-то момент времени родные сказали, что помогите нам выехать, потому что нас, наверное, убьют. Мы помогали украинским ветеранам с ампутациями, когда они приехали в США. Один из них был молодой парень, 19-летний, срочник, который даже не был на фронте и находился в Украине, в своей военной части, далеко от линии фронта, очень далеко. И в эту военную часть прилетела ракета, разрушила то здание, где он находился, и бетонная плита раздавила ему ноги. Он остался без ног. Человек, который как бы не воевал совершенно, не имел боевого опыта. Другой парень, он был немножко старше, ему было 20 с небольшим. Он был боевой офицер, но был ранен… В самом начале войны, как раз под Киевом. И третий парень, он был более взрослый, он воевал уже с начала аннексии Крыма, он такой был профессиональный военный. Он получил, кстати, звезду Героя Украины. Он был немножко другой по складу, он был такой профессиональный военный, такой очень-очень-очень организованный в плане того… как он говорит, как он двигается, как он действует. И рассказывая про свой боевой опыт, он тоже как бы вспоминал с шутками, с прибаутками всегда. Ему всегда было что сказать. Он очень в этом смысле уникальный человек, который оказал на нас такое влияние. Но все их истории на самом деле нас очень тронули. Нас и с женой, и с активистами нашими в Вашингтоне. Ребята, я говорю, сохраняли оптимизм. И они общались с нами. Это тоже было довольно интересно, что вот третий боец, когда мы прощались уже, он сказал нам, что, ребята, у меня произошел разрыв шаблона по поводу россиян, потому что было ощущение у него, что, в общем-то, для всех солдат россияне, с которыми они взаимодействуют, это противники на поле боя.

Как в США относятся к угрозе со стороны России?

— Мнение по поводу России следует разделять на два сегмента. Одно – это, скажем так, политические заявления, то есть это то, что говорится политиками для того, чтобы каким-то образом продвинуть свои взгляды. Но отношение государственных служащих, отношение профессиональных чиновников к российской власти довольно серьезное. То есть они понимают всю… полноту инструментов, которые может использовать российское государство. Это и дезинформации, это и кибератаки, это и какие-то, скажем так, скрытые операции. Это и прямая угроза военная. Это и использование других областей жизни сообщества, как то бизнес, допустим, или религия, церковь или какие-то культурные программы, использование России этих сфер для атак на демократии. Мы, со своей стороны, как организация, мы делаем некие исследования по поводу, допустим, деятельности прокремлевских организаций в США. В 2021 году, когда мы только зародились как организация, мы собирали данные о недвижимости, которыми владеют российские чиновники и их… родные и близкие здесь в США. Мы понимаем в целом, как это работает, и делимся вот здесь с американскими властями своей аналитикой, своими исследованиями. Не буду рассказывать именно про коммуникационные механизмы. И вообще как бы работа с правоохранительными органами, мы про нее можем рассказывать только, ну, какую-то определенную часть, да, не все детали. Но вот то, что я могу сказать, это вот… То, что мы действительно с 2021 года, да даже и раньше, еще до образования организации, мы этим занимались как активисты, мы собираем, анализируем информацию об активностях. По всему миру работают структуры КСОРС, это Конгрессы соотечественников, так называемые, которые, по сути, спонсируются напрямую через структуры Россотрудничества. Это такое государственное российское агентство по делам соотечественников, так называемых. Но они под соотечественниками подразумевают, конечно, лояльные им структуры. И, как правило, структуры КСОРС, организации КСОРС по всему миру, и здесь в США тоже до определенного времени проводили свои конференции прямо в посольстве. То есть, в общем-то, их аффилиация с российским государством была прямая. США подходит к этому вопросу довольно серьезно. И где-то с 2020 года американские власти, ФБР, начали расследование деятельности КСОРС в США. Они опросили несколько сотен, наверное, россиян, которые были вовлечены в деятельность КСОРС в разных качествах, и как волонтеры, и как организаторы. И в 2022 году против руководительницы КСОРС Елены Брэнсон были выдвинуты обвинения официальные. В том, что она работает российским агентом в США, получает задания, получает деньги, за которые, собственно говоря, не отчитывалась.

Как вы познакомились с Номмой Зарубиной? Что в ней вас насторожило?

— Номма активно участвовала. Она была подругой, коллегой Елены Брэнсон, которой предъявили обвинение в 22-м году. И мы понимали, что Номма Зарубина – одна из тех людей, кто принимает участие в организации вот этих вот мероприятий под руководством российского государства. И в 22-м году произошла такая резкая смена ориентации у Номмы Зарубиной. Не только у нее, кстати, после начала расследования ФБР у нескольких людей из числа вот этих вот активистов КСОРС произошло вот это вот как бы переключение на оппозиционные взгляды вдруг. Откуда ни возьмись. Я такие переключения резкие, резкую смену ориентации воспринимаю, конечно, скептически, потому что я понимаю, как у реальных активистов устроено мировоззрение. Люди к этому приходят очень долго, есть движение некое. Когда после расследования ФБР тут же случается конвертация в оппозиционность, тут уже понятно, что скорее всего для меня… Вопрос искренности я ставлю под сомнение. И у Номмы как раз произошла вот эта вот ситуация. То есть после того, как ее куратору, подруге, коллеге Елене Брэнсон предъявили обвинение, у нее произошло озарение, сошла благодать, и она поняла, что российская власть – это зло, и начала строить вот свою такую карьеру оппозиционерки. И что интересно, она обратилась ко мне, к нашим организаторам в разных городах, в Нью-Йорке, в Чикаго, в других городах. Она начала очень активно строить вот эту вот сеть знакомств. Она использовала каждую встречу для того, чтобы назначить новую. Она, как правило, другому новому человеку говорила: «Я вот встретилась с тем, и я пришла от него к тебе уже там», значит, и так далее. То есть она… Мы примерно понимали, как это работает, и видели, как увеличивается довольно быстро список ее фейсбучных друзей из оппозиционной среды. И, что интересно, оказалось, что с ней встречались и начали общаться люди, которые даже не хотели встречаться с нами, к примеру. То есть там были люди довольно известные, которые… Говорили, что нет, когда на наш запрос, что «мы с вами не можем встречаться, мы заняты». И два-три дня спустя мы видели, что Номма выкладывает фотографии, где она встречается с ними уже довольно успешно. Довольно было интересно наблюдать и анализировать, насколько ее роль такой турбопатриотки конвертируется в роль известной оппозиционерки. Она, собственно говоря, буквально месяц назад выступала в канадском парламенте как деколониальная активистка. Она, конечно, никогда не занималась никакой деколониальной повесткой в жизни. Вообще удивительно, как иногда люди становятся экспертами по вопросам, которыми они никогда не занимались. Мы пытались анализировать вот эти вот каналы, скажем так, распространения влияния. И пытались понять, во-первых, сколько требуется на это ресурсов, потому что понятно, что вот эти перемещения, они стоят денег. Ее перемещение между Нью-Йорком и Вашингтоном и так далее. То есть это все, как мы понимаем, что гостиницы, билеты, это стоит денег.

Что в рамках проекта «Агенты» вам удалось выяснить о работе прокремлевских организаций в Штатах и Европе? По каким признакам их можно выявить?

— Ну, это прежде всего повестка, которая совпадает с кремлевской. То есть мы здесь, конечно, как бы не заглядываем в какие-то серьезные глубины, не пытаемся там вычислить спящих агентов, это очень сложно сделать, и у нас нет никаких таких средств. Мы, в общем-то, в нашей работе пошли по довольно очевидному пути. Вот, посмотреть на тех людей, которые открыто поддерживают Кремль. Понятно, что Кремль и Путин могут поддерживать люди вполне искренне и бесплатно. Выясняется раз за разом, что самые активные, самые энергичные, самые турбопатриотичные люди, ну, почему-то вот как-то связаны с какими-то структурами, как-то получают какие-то задания, как это было, допустим, с Марией Бутиной, как это было с Еленой Брэнсон. Тот же кейс Игоря Кочина, это тоже нью-йоркский активист. Такой как бы прокремлевский, который в свое время организовывал антиукраинские акции перед Нью-Йорком. Они делали на Таймс-сквер раздачу футболок американцам, где был портрет Путина и надпись «Я друг Путина». И тут же, как всегда, как это часто бывает, откуда ни возьмись, появлялся какой-то корреспондент там РИА Новости или ТАСС, который говорил: «Вот, смотрите, активисты в Нью-Йорке, значит, раздают футболки, и все американцы рады и хотят снятия санкций». Такие люди, как правило, оказываются встроены более глубоко, имеют какие-то контакты с российским государством или с российскими спецслужбами. С Игорем Кочиным, напомню, ранее в этом году у него был обыск. ФБР провел обыск, и не дожидаясь результата, Игорь Кочин покинул США и уехал так же, как Елена Брэнсон, в Россию.

Чем выявление агентов российского влияния в Штатах отличается от преследований иноагентов в России?

— То, чем мы занимаемся, – это выявление людей, которые выполняют задания российского государства, которые действуют по указке российского государства. Я, опять же, скажу и повторю вот эту вот идею, что любить Путина можно в Америке безнаказанно. Но если человек, допустим, как Елена Брэнсон, выполняет указания российского государства, она должна правильно зарегистрироваться и продолжать это делать. Это не запрещено. Но американское государство просто хочет знать, если человек действует по указке другого государства, то бы он об этом сообщил. Преследование иноагентов в России совершенно по другим критериям проходит. Там неважно, дает указание иностранное государство, дает ли оно деньги или нет. Там просто происходит преследование по идеологическим мотивам, часто по совершенно надуманным обвинениям. В американском законодательстве человек сам должен прийти, если он действует по указанию иностранного государства, он сам должен прийти и сказать: «Я действую по указанию иностранного государства». Так, кстати, сделала Russia Today, RT. RT в Америке до недавнего времени, на них наложили санкции, они сейчас не могут работать, но они вот все это время, вот буквально до 2024 года, работали открыто как иностранный агент. То есть они пришли в Минюст и сказали, что нам дают деньги и указания российское государство, поэтому мы регистрируемся как иноагент. Ни Елена Брэнсон, ни другие люди этого не делали. И это нарушение, конечно.

Какие у вас лично ожидания от предстоящего президентства Трампа в связи с войной в Украине?

— Трамп очень любит… делать громкие заявления. Он очень такой политик, который любит шокировать, который любит давить на болевые точки. Это политик-шоумен в каком-то смысле. Нас в основном, конечно, как организацию интересует внешняя политика по отношению к России, по отношению к Украине, по отношению к таким, как бы, то, что называется bad actors, такие плохие игроки на внешнеполитическом поле, из которых, собственно говоря, Путин, мы видим, набирает альянс, да, он собирает некий альянс зла, диктатур стран, которые имеют некий такой, как бы, авторитарный или диктаторский режим. И мы надеемся, что вот в отношении этих стран… и ни Трамп лично, ни его администрация не будут делать уступок, не будут прогибаться. И мы понимаем, что сейчас то время, когда нужно проявить жесткость в отношениях, при этом, опять же, использовать все дипломатические инструменты для того, чтобы защитить свои интересы, но ни в коем случае не проявлять слабость, ни в коем случае не проседать, не пугаться, не бояться шантажа, не бояться террористических запугиваний, не бояться ядерной угрозы, которую Путин любит очень применять для того, чтобы запугать и Европу, и Америку.

Сколько россиян запросило политическое убежище в США после начала войны? Как меняется политика по отношению к вновь прибывающим?

— Это порядка, наверное, я бы сказал, тысяч семидесяти, наверное, такие цифры. Доля позитивных решений вот из вот этого общего числа – это порядка 80 %. Примерно в мае-июне этого года было принято какое-то решение, какое точно мы не знаем, оно не было опубликовано, но решение, которое блокирует, по сути, выпуск россиян на свободу после того, как они пересекли границу. То есть практически всех россиян примерно с мая месяца начали задерживать в иммиграционных тюрьмах, так называемых детеншинах, на неопределенное время, то есть им не говорят, что они будут задержаны на месяц, два, три или шесть. Это всегда просто задерживание на неопределенное время. И мы видим, что мы работаем над этой ситуацией довольно плотно, и мы видим, что те подопечные, которые пересекли границу, к примеру, в июле или в августе, они до сих пор находятся в детеншинах, они до сих пор… не понимают, сколько им нужно, придется там оставаться. И почему это проблема в целом? Потому что одно дело, если бы они просто сидели в детеншене и ждали своего срока, когда их отпустят. Но, к сожалению, во-первых, эти люди вынуждены судиться с иммиграционным судом, в иммиграционном суде, и отстаивать свой кейс по политическому убежищу. В детеншене, в ограниченных условиях… делать это. А что такое, по сути, суд? Это человек должен отстоять, обосновать свое убежище перед профессиональными юристами, которые знают все нюансы иммиграционной системы, которые могут задать каверзные вопросы и делают это. И они вынуждены перед этими юристами обосновывать в деталях свои иммиграционные, свои вот эти вот как бы свой кейс убежища. Делать это в детеншене очень сложно, без подготовки, прям предельно сложно. Потому что, первое, люди в детеншене не могут нанять адвоката. Даже если у них есть деньги, они не могут их взять и позвонить адвокату, сказать, я тебя нанимаю. Нужно знать, кому звонить, нужно найти его, договориться. И, опять же, деньги эти нельзя использовать за пределами детеншена. Второе, этим людям не дают доступ к своим устройствам, как правило, где находятся все доказательства. Человек не может получить доступ к компьютеру, к телефону. Третья большая сложность. Американские власти переводят людей из одного детеншена в другой, что меняет юрисдикцию суда. То есть, если, к примеру, человек в детеншене сидит, к примеру, 4 месяца и дошел до своего слушания, где будет рассматриваться его иммиграционный кейс, и его переводят в другой детеншен, это обнуляет весь судебный процесс, и он должен начинать заново.

Сколько россиян сейчас находятся в миграционных тюрьмах на границе с Мексикой?

— По нашим подсчетам, порядка двух тысяч. Примерно в месяц подается от 500 до 700 прошений на политическое убежище сейчас. То есть можно сказать, что с мая месяца, за примерно полгода, с учетом того, что какая-то часть людей все-таки получает свободу, можно сказать, что, наверное, это там 2, может быть, 3 тысячи даже. Очень сложно сказать точное количество, не имея вот этих вот как бы первичной информации, потому что она не публикуется.

Какие условия в центрах временного содержания?

— Разные детеншины имеют разные условия, но они, как правило, все равно это не свобода, это довольно жесткие условия. Какие-то детеншины, особенно, допустим, луизианские детеншины, довольно жесткие. И люди рассказывают, что, допустим… они в еде с едой не получают, допустим, фруктов. Это довольно сложно питаться едой, где нет витаминов таких естественных. У людей, особенно у которых есть какие-то медицинские проблемы. Детеншины не могут их решить, потому что, напомню, что детеншины, в принципе, созданы для краткосрочного пребывания людей. То есть там человек попадает в детеншин на неделю, две, максимум месяц, и, по идее, предполагается, что он дальше будет отпущен и будет уже проходить через судебную систему на свободе. А когда человек в детеншине 4, 5, 6 месяцев или даже больше, то максимум, что детеншин может дать ему с медицинской точки зрения, это… лекарства от головной боли или антидепрессант. А лечить какие-то диабеты или если у людей есть раковые какие-то проблемы, или еще что-то, они не в состоянии абсолютно.

Как можно помочь россиянам, застрявшим в тюрьмах на границе США?

— Некоторые родственники и адвокаты иммиграционные помогают им в этом. Они подают на власти США в суд за то, что власти нарушают какие-то базовые… протоколы, базовые свои же правила, и мы видим, что эти суды довольно успешные. То есть власти даже какую-то часть людей отпускают даже до суда, не хотят судиться. Мы в этих процессах не участвуем просто потому, что мы не юристы, и, как правило, задержанные общаются с юристами напрямую. Мы, как организация, делаем несколько вещей. Во-первых, мы аккумулируем информацию и анализируем ее, то есть мы запустили анкетирование. И собираем информацию по тем ограничениям, с которыми сталкиваются россияне, для того, чтобы понимать, что происходит. Мы общаемся с прессой, мы пытаемся эту проблему донести до общественности. Мы общаемся с Госдепартаментом, Белым домом и с Конгрессом США, чтобы они тоже понимали, что происходит, и со своей стороны делали что-то, чтобы это прекратилось. И четвертое, мы общаемся с самими задержанными для того, чтобы помочь им пополнить счет, чтобы они могли звонить во внешний мир. Помочь им психологически. Пытаемся коммуницировать и быть такой связкой между ними и адвокатами.

Расскажите, как проходила ваша адаптация в США?

— Адаптация – это, по сути, как спортивные упражнения, как зарядка. Чем больше ты занимаешься, тем легче становится. Язык – это такая же мышца, как и любая другая. То есть, чтобы ее натренировать, надо тренироваться, надо практиковать. Чем больше говоришь, чем больше практикуешь, тем легче становится. Мы приехали в том возрасте, когда акцент убрать очень сложно или практически невозможно. Моя жена смеется, она говорит, что часто заходишь в лифт, и там здороваешься с кем-то из американцев, просто говоришь «hello». И они отвечают: «Hello! А откуда вы?». Сразу, сразу понимают даже по одному слову «hello!», что ты уже откуда-то, откуда-то из другой страны. Но, опять же, комплексовать по этому поводу нет смысла, потому что Америка – это страна иммигрантов, и особенно в крупных городах у всех американцев есть опыт общения с иммигрантами, и это воспринимается нормально. Если говорить вот про культуру, скажем так, такую ассимиляцию, к сожалению, российская идентичность, идентичность нас, как коллективных россиян, как коллектива, как некого сообщества, она, к сожалению, в России, она, к сожалению, контролируется государством. Все наши коллективные символы, то, что нас определяет как россиян, исходит от государства. Триколор тот же самый, наш там гимн. Наша культура, она вся вычищена, пропущена через государственную мясорубку, и в результате слеплена некая такая вот очищенная от реальности часто котлетка, которая очень выгодна государству для того, чтобы поддерживать атомизированное общество. У нас поэтому нет, вот вся наша коллективная идентичность, она государственная. И людям, которые уезжают за границу, как правило… очень легко от нее отказаться, потому что она искусственная. У нас, к сожалению, в нашей российской идентичности очень мало органического, очень мало естественного. И происходит это потому, что люди оторваны, как бы отстранены от власти. Людям страна не принадлежит, к сожалению. Она принадлежит тем, кто находится в Кремле часто. А люди – это некое население, которое управляется… Которая, по сути, никак не может на эту власть влиять. И это было и во времена Российской империи, во времена Советского Союза, и, к сожалению, во времена независимой России. Людям, которые долго живут в эмиграции… намного легче ассимилироваться и отказаться от своей российской идентичности. И когда мы призываем их участвовать в наших активностях, они говорят, что мы уже не россияне, мы уже уехали 20-30 лет назад, нам эта Россия, мы считаем, что мы американцы уже. И в этом проблема. Это сильно нас отличает от того, что мы видим, допустим, в диаспоре украинцев, в диаспоре тех же сирийцев, или армян, или даже еврейская диаспора. Многие диаспоры сохраняют свою идентичность, сохраняют желание помочь своей стране происхождения или стране своих предков. Россияне, из-за того, что их идентичность государственная, им очень хочется от нее отказаться и сказать, это не наше, это нам навязано сверху. Диктаторская власть, она, конечно, лишает людей субъектности. Да, люди не понимают, и часто мы в России даже слышим вопрос: а что я могу сделать? У американцев часто такого вопроса не возникает по поводу проблем, которые касаются внутренней политики. Американцы не говорят, а что я могу сделать? Они наоборот говорят: «Вместе мы можем что-то сделать. Да, мы можем, мы можем собраться вместе, мы можем организоваться, мы можем собрать какую-то партию, какую-то организацию и что-то… как-то повлиять на то, что нам не нравится».

О чем вы мечтаете?

— Я очень хочу, чтобы империя пала. Я думаю, что это не вопрос Путина даже. Дело не в Путине. Я уверен, что тот человек, который придет за Путиным, будет частью системы. Для меня поэтому я формулирую это не применительно к Путину, а именно применительно к системе. Система должна быть разрушена, система должна пасть. Пока будет жива диктатура, империя как система, это все будет продолжаться. Но я понимаю, что для того, чтобы что-то с этим сделать, мы должны стать сильнее. Я очень мечтаю, чтобы наши сообщества действительно обрели субъектность. Сообщество россиян за рубежом, наше сообщество американских россиян, чтобы мы стали реальной общественной силой.

Чего вы боитесь?

— Наверное, что вот эти вот мечты, которые я сейчас описал, что они останутся мечтами, что они не воплотятся в жизнь, и что мы не успеем, я лично не успею сделать все, что я хочу сделать. Если мне есть чего опасаться, так это смерти. Если кто-то попытается организовать какое-то покушение на жизнь, ну, я надеюсь, что это будет… безболезненно.