Вячеслав Тихонов — журналист из Москвы, работавший на федеральном телевидении. Он стал особенно известен после своего высказывания 4 марта 2022 года в прямом эфире «Москвы 24». Он предупредил автомобилистов, что наклейки в поддержку войны увеличивают риск «попадания тяжелых предметов в стекло». После этого Вячеслава уволили. Потом был протест Марины Овсянниковой в прямом эфире программы «Время». Но массового «журналистопада» так и не случилось.

Сейчас он занимается независимой журналистикой. В интервью «Очевидцам» Вячеслав говорит о роли пропаганды в развязывании войны, нравах на телевидении и спросе аудитории на имперскую тематику. Вячеслав верит, что в будущем сможет вернуться в Россию и строить новое телевидение.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Слава Тихонов, семь лет своей жизни я проработал на федеральном телевидении, пять из них — это первая и вторая кнопка. Я работал на ток-шоу у Андрея Малахова сначала в «Пусть говорят», потом он забрал с собой часть команды на «Россию», там я понял, что это не мое, и решил двигаться дальше. Ненамного дальше, но все-таки в другую стезю — меня пригласили работать в кадр. Два года я вел утренние пробки на канале «Москва-24», где рассказывал о том, как едет или не едет город, сколько баллов, где заторы, где их нет. Какое-то время я считал, что это абсолютно ненужная работа, учитывая, что сегодня у всех есть навигаторы, но потом смирился и понял, что это довольно органично смотрится после погоды, и даже стал замечать небольшую помощь для своего зрителя (может быть, я накрутил её). Я всегда старался честно общаться со зрителем, насколько это было возможно и необходимо. Многие меня знают по моему буквально последнему эфиру на телевидении, когда я предостерег москвичей о том, что те, кто наклеит букву «Z», рискуют получить тяжелым предметом в стекло своего автомобиля.

Во время прямого эфира вы высказались против наклеивания буквы «Z» на стекла автомобилей. Почему?

— На самом деле, когда случилось 24 февраля, я с трудом представлял, как буду выходить в прямой эфир — мое первое включение в 6 утра. Путин начал зачитывать под треск лампочки про «вы хотели декоммунизации» в 4 утра. Тогда я уже собирался на работу — мне нужно было вставать в четыре утра, чтобы ехать на студию. Я слушал буквально во время чистки зубов и не мог поверить своим ушам. Приехал в редакцию, показал оператору, звукачу, что все, случилось. Никто не мог в это поверить. Мало кто сейчас вспомнит, но тогда все смеялись, иронизировали на эту тему. Я показывал первое видео прилетов по Киеву и другим городам, как летят армады вертолетов, а оператор со звукачом просто не верили. Я выхожу в первый эфир, по инерции что-то говорю. Во второй выход, в 7 утра, ведущий обращается ко мне: «Доброе утро, Слава», а я в эфир говорю: «Простите, я не могу назвать это утро добрым». Потом, прощаясь, говорю: «В Москве сейчас 3 балла, но пробки на выезд из Киева куда больше московских». Я публично протестовал одним из первых, пока вы все спали. Потом я начал думать над тем, что буду делать дальше и как вести эфир: мне увольняться, топать ногой, просто хлопать дверьми, скандалить? Начал прорабатывать варианты, и пришел к довольно понятной мысли: учитель должен учить, врач должен лечить, я должен рассказывать про пробки. Если кому-то в такой трудный период моя помощь, мои советы, как и где что-то объехать, помогут меньше нервничать, то значит не зря, значит будут продолжать это делать. Единственное, надо не спорить со своей совестью, продолжать говорить все как есть. 4 марта, то есть буквально через пару недель, я наткнулся в Твиттере на первые «Z» на автомобилях. Тогда это еще не было национальным символом России, тогда только-только появились на военной технике буквы «V» и «Z». Кто-то в Краснодаре наклеил себе скотч на заднее стекло вот так, и в Твиттере появилась фраза: «Там классно будет смотреться кирпич». Для себя я отметил: «Скажу вот это вот». Мне не приходило в голову, что меня уволят в этот день, я не планировал выходить в окно. Я думал, что никто не заметит, но кому надо поймут, что на телевидении еще не совсем все превратилось в паноптикум, что здесь еще есть адекватные люди, что здесь еще отстреливают то, что это ненормально. Хотелось просто помахать рукой людям, сказать, что все в порядке, здесь отдают себе отчет в том, что происходящее не норма. Те, кто надо, услышал, но и те, кто не надо тоже — я имею в виду руководство. Хотя, надо сказать, оно отнеслось к моему поступку неоднозначно. Не знаю насчет самого верхнего руководства, но ниша меня завуалированно похвалила. Многие мои коллеги, в том числе первые лица канала — ведущие, которые появляются в кадре — написали, что гордятся моим поступком. Звонили некоторые люди, с которыми я даже не общался на канале — поскольку-постольку виделись в гримерках. Мне звонили, предлагали помощь, деньги. Когда я последний раз заезжал в редакцию, мне жали руки. Надо еще понимать, что «Москва 24» — это не «Россия 1». Там работают другие люди, они более молодые, более креативные, им эта война или СВО абсолютно побоку. Каналом руководят главные режиссеры — люди, занимающиеся креативом, далекие от пропаганды. Не то чтобы они категорически против или категорически за — им индифферентно на все это. Лишь бы картинка была красивая, новый режиссерский ход придумать, новую и интересную заставку придумать. Для ведущих главным критерием был свой собственный подход и свой стиль ведения рубрики. Естественно, сейчас я прекрасно понимаю, что на канале все не рады войне, она пришлась абсолютно некстати. Сейчас они вынуждены рассказывать про биолаборатории США, но это точно не их желание.

Как вас увольняли?

Это было в тот же день — 4 марта. По странному совпадению — серьезно, я об этом не думал — у меня как раз заканчивался договор, мне нужно было его пролонгировать. Позвонила начальница, сказала: «Слава, так и так, сейчас не до пробок. Сам понимаешь, время такое. Давай до лучших времен. Но как только все закончится — велкам». То есть не было никакого скандала. Я покорно кивнул, все понял и попрощался с каналом. Не знаю, наступят ли эти лучшие времена, но именно такой формулировкой со мной попрощались. Со мной расплатились согласно работе, еще и выплачивали отработанные мной трудодни.

После вашего выступления был какой-то отклик?

— После того, как это случилось, в прямой эфир вышла Марина Овсянникова. Мы с ней пересекались — встречались у Мещанского суда, на заседаниях у Алексея Горинова. Я приезжал туда вместе с Ильей Яшиным, а она приезжала сама, как частное лицо. Мы как два коллеги по телепротесту встретились, пообщались, она мне рассказала, что частично мной вдохновлялась. Она не говорила, что буквально после моего поступка решилась на свой, но, по крайней мере, говорила, что видела его. Мы оба обсуждали, надеялись, что произойдет такой же журналистопад, как был в Беларуси в 2020 году, когда за месяц повалили десятки журналистов. Мы думали, что мы самые первые листочки журналистопада, и сейчас понесется. Но вышло, как вышло. Я на телевидении даже третьей фамилией не назову: Овсянникова, Тихонов и все. Больше никто публично не хлопнул дверьми. Есть те, кто ушли молча, спокойно, потихоньку, но чтобы в прямом эфире выдернуть наушник и что-то сказать, или как Марина выбежать с плакатом и выступить конкретно против власти, войны — не было. Я, по крайней мере, таких фамилий не знаю.

Почему большинство ваших коллег не вступились за вас?

— Я могу судить только по коллегам из «Москвы-24» и «России-1», где работал до этого. На «Россия-1» действительно заряженные люди. Я со многими контактировал вскользь, подписан на их соцсети — они за СВО. Несмотря на то, что я работал в аполитичной программе, казалось бы, ток-шоу Малахова, но, тем не менее, какие-то политические взгляды в этот момент, в 22-м году, вырвались у всех. Всплыло, что люди, которые меня все это время окружали, поддерживают политику партии, в том числе и войну, хотя я, конечно, смутно догадывался. А в «Москве-24» очень многие журналисты либо совсем ушли из кадра, либо ушли на ночное время ввести найт-лайф Москвы. Сейчас многие ведущие вынуждены рассказывать про войну, хотя, казалось бы, это городской канал: где Донецк и где Москва. Но тем не менее заставляют рассказывать про биолаборатории. Очень многие ведущие ушли из кадра, но, видимо, они с большим пиететом относятся к каналу, который все им дал, и поэтому они решили не хлопать громко дверьми, либо у нас просто разная вовлеченность. Я в то время уже очень много смотрел и изучал проблему. Я и на митинги ходил, я давно выступал против власти. Конечно, у меня гораздо больше накипело, чем у них. Мне кажется, тут просто разная вовлеченность в политическую жизнь.

Вы пытались вернуться на телевидение на другие каналы?

— Я не знаю телеканала, который сейчас бы меня принял с моим бэкграундом. Сейчас мои имя и фамилия просто гуглятся. И если вы не попадаете на моего полного тезку актера Вячеслава Тихонова, то следом выпадает моя фамилия и мое видео. Пока идет война, меня точно не ждут ни на одном канале, по крайней мере в кадре. Сейчас я занимаюсь независимой журналистикой, работаю в независимом СМИ, делаю то, что считаю нужным в плане своей работы. Никто меня не заставляет, никто ничего не говорит, пишу то, что приходит мне в голову, и учу других более юных начинающих коллег делать то же самое. Мне это нравится, пока я не собираюсь это бросать, и вряд ли бы я променял нынешнюю работу на любой канал на российском телевидении. Если речь идет о новостном политическом канале, то тут даже речи не идет — там ни о чем больше не говорят, кроме как о политике. Если речь о развлекательном контенте — «СТС», «Пятница» или «ТНТ» — меня все равно будет коробить, что я сейчас, в годы войны, занимаюсь чем-то совершенно не тем. Отчасти мой поступок связан с тем, что я делаю это для потомков. Мне, по крайней мере, будет что ответить внукам и детям на вопрос: «Что я делал после 24 февраля?» Они рано или поздно подбегут ко мне с учебниками истории, откроют ту самую главу про начало, я надеюсь, не СВО, а войны с Украиной, и, естественно, спросят: «Деда, а что ты делал в те времена, ты же вроде жил тогда». У меня будет ответ — я загуглю видео с собой. Я не пошел работать на ТНТ или СТС. Нет, я продолжал бороться. Не буду скрывать, я очень хочу вернуться на телевидение потом, потому что будет большой запрос на это. Из Останкино ведь, я надеюсь, уйдут те, кто сейчас занимаются разжиганием войны. Как уйдут, не знаю, но надеюсь, что уйдут. И эту свободную нишу нужно занимать. Моя мечта — вернуться в Россию и делать телевидение здорового человека. Ну, а кто, если не я, со своим бэкграундом? Я пять лет отработал в Останкино, выступил одним из первых против войны — не мне ли войти на коне тогда, когда все это закончится? Для меня примеры — люди, которые тогда попали в Останкино в начале 90-х. Они же буквально ворвались в пустое пространство. Листьев, Любимов, Супонев — они же буквально на коленках делали то, что хотели. Им позволялось все. Они как слепые котята нащупывали, что интересно зрителю, привыкшему слушать Игоря Кириллова и советское телевидение. Это те люди, которые не знали, что такое развлекательное телевидение, что такое детское телевидение. Я думаю, что еще настанет время, когда мы со всем наработанным бэкграундом в Ютубе покажем, что телек — это всего лишь формат, что сам по себе телевизор из окна выкидывать необязательно. В каждой европейской и американской семье сейчас стоит телевизор, и несмотря на то, что все в основном смотрят Netflix, на обычное телевидение они тоже натыкаются и смотрят его. Никто не говорит, что телевизор закончился. Он будет если не вечно, то по крайней мере еще очень-очень долго. И лучше там будет что-то трезвое и адекватное. Мы не позволим опять отдать его непонятным, мутным персонажам.

На сегодняшнем телевидении много людей, которые понимают, что происходит?

— Я думаю, что сейчас на российском телевидении подавляющее большинство понимает, что происходит, и не поддерживает то, что происходит. Все-таки это определенная когорта людей — попавшие в Останкино — это не глубинный народ, который сейчас принято считать основой поддержки СВО. Чаще всего это образованные, начитанные люди и, конечно, все-все понимают. Не все, но многие. Многих заставляет продолжать заниматься этим какой-то статус или карьера. Я был стабильно единственным москвичом на протяжении двух лет в редакции у Малахова. Все остальные — это девочки, которые с горящими глазами поехали работать в Останкино с Андреем Малаховым, со звездами. И вдруг из-за каких-то своих убеждений они начнут кочевряжиться или уходить, хлопать дверьми? Да их просто в родном Липецке не поймут, при всем уважение к Липецку. Их не примут, мать на порог не пустит, если вдруг она вернется домой и скажет: «Я ушла от Андрея Малахова, потому что он, оказывается, георгиевскую ленточку носит, а я ее не уважаю». Поэтому они продолжают работать ради этого мнимого статуса. Для многих из них это вершина их карьерного роста. Я говорю про низшую редактуру, а не про топовых ведущих. Топовые ведущие отдают себе отчет и чаще всего сознательно говорят то, что говорят. Ну а большинство, все эти винтики, работающие в Останкино, на канале «Москва-24», всё понимают. Некоторые даже ходят на митинги, я знаю таких. Но потом они возвращаются и читают то, что написано на суфлёре. Но не всегда. Многие мои коллеги позволяли себе говорить какие-то очень крамольные вещи, которые невозможно было бы сказать на «России-1». Они говорят их в эфире, и ничего. Мне кажется, за это многие любили наш канал. Даже во всяких Z-пабликах «Москву-24» прямо называли либеральным каналом с негативной коннотацией в слово «либеральный». Опять же, там приветствовалась свобода мыслей ведущих.

Российское телевидение несёт ответственность перед страной за то, что происходит?

— Конечно, российское телевидение несет ответственность. Вопрос, что такое телевидение и что значит «несет ответственность». Владимир Соловьев несет ответственность. Маргарита Симоньян несет ответственность. Конкретные персонажи, конечно, несут. Само по себе телевидение, сам формат, ничего никому не должен и ничего не несет. Мы будем телевизор в тюрьму сажать или вешать? Естественно, ответственность несут те, кто читали слова по методичкам, те люди, которые писали им эти методички. И, конечно же, это прямая ответственность. В 2014 году, когда невероятно взлетели рейтинги политических программ на первой и второй кнопке, я начал задаваться вопросом: а люди, которые придумывают весь этот материал, готовят его, обсуждают бесконечно Украину, Майдан и будущее Крым, они подстраиваются под зрителя? Или зритель подстраивается и идет за тем, что говорят ведущие? У меня сложилось впечатление, что зритель сам был готов разговаривать, как «хохлы неправы» и почему «они устраивают свои майданы». Зритель сам подтянулся к телевизору на тему, которая его на самом деле все время интересовала. Они стали смотреть на события в Украине как на интересный и животрепещущий сериал. Меня больше всего пугает то, что, возможно, это даже и не путинское решение. Если смотреть чуть-чуть дальше, то на мой взгляд он сам стал заложником пропаганды — это не новый тезис — и пропаганда стала заниматься тем, чем занимается, только потому что зритель сам стал этим интересоваться, а потом уже рекламодатели и так далее. Как это происходило у Андрея Малахова: отслеживали десятые доли рейтингов, отсматривали, интересно ли про беременную девушку из деревни или про очередную звезду? В какую сторону бьем, что продолжаем снимать? Я уверен, что и на политических ток-шоу то же самое. Они, естественно, смотрят рейтинги и не будут снимать то, что не будут смотреть. Они снимали программы про Украину, потому что их смотрят, потому что тогда реклама дороже — такой запрос у руководства канала. Мы пришли к тому, к чему пришли, только потому что массовому российскому зрителю было интересно на это смотреть. То, что потом этот сериал вылился в настоящее кровопролитие, никто не мог представить. Еще в 2013 году Соловьев, разговаривая со зрителями, говорил: «Зачем вам Крым?» Спустя 10 лет мы смотрим на происходящее и, оказывается, он нам очень нужен был. И вот мы здесь, в этой точке. Я не дома, вы тоже.

Если «Первый канал» заменить на «Дождь», что-то в стране изменится?

— В моем понимании условный «Дождь», который появится на первой кнопке вместо «Первого», должен оставаться тем, чем является: свободным каналом, который будет приглашать в свою студию не только регулярных спикеров либеральных взглядов, но и всех подряд. Просто сейчас ввиду того, что огромный перекос в пользу пропаганды, естественно, что «Дождь» вынужден в первую очередь давать у себя в эфире точку зрения, отличную от кремлевской. В дальнейшем, я думаю, вернется условная «К барьеру», будет какой-то другой условный Соловьев, будет какой-нибудь престарелый путинист спорить с либералом, некогда эмигрантом в эпоху путинизма. Они будут спорить и обсуждать, зачем все это было, потому что именно в таком споре, мне кажется, должна родиться истина. Мы же не можем превратиться в ту либеральную пропаганду, которой периодически пугают всяких Z-патриотов, что мы будем «толкать свои гей-ценности». Мы должны позволять людям высказывать любые точки зрения, в том числе самые дикие. Не кровожадные, никаких призывов к насилию, к очередной войне, все должно быть в рамках закона, но в то же время позволять высказываться людям с самыми для нас, казалось бы, странными взглядами.

Если настанут перемены в России, увидим ли мы, как «переобуваются» пропагандисты?

— Фронтменам сегодняшней пропаганды не во что переобуваться. Они уже настолько погрязли в своих бетонных колодках, что в них только тонуть. Либо бежать куда-то в Дубай или даже подальше. Естественно, никто в «Прекрасном Останкино будущего» Соловьеву или Симоньян руки не пожмет, и в одной студии не останется, потому что эти люди — военные преступники. «Переобуваний» у первых лиц я не ожидаю, потому что им банально не во что обуться. Всякие низы, мелкие редакторы, люди, которые не появляются в кадре — вот они начнут говорить: «Это была моя работа. Я просто делал, что говорили».

Почему вы уехали из России?

— После того, как я вывесил в твиттере объявление о том, что ищу работу, спустя неделю мне написал еще свободный Илья Яшин. Он пишет: «Приходи, попьем кофе, может быть, найду, чем тебя занять». Мы встретились, поболтали, и уже через час он мне говорит: «Ну, все, приходи ко мне домой, будем стримы записывать». Это был апрель 22-го года, то есть война уже была в разгаре, но он еще на свободе. Мы записывали видеоролики, я помогал ему с материалом. Надо сказать, что Илья, конечно, человек самодостаточный, я ему по большому счету был абсолютно не нужен. Он просто считал, что нужно поддерживать таких людей, как Овсянникова, в принципе людей, которые уходят из системы, тем более громко. Он решил меня озадачить какой-то ерундой, чтобы меня поддержать. Поэтому я выполнял номинальную работу, которую, по большому счету, он мог и сам делать. Ну а потом, когда он отправился, как заметила Екатерина Шульман, «на высоту своей судьбы», я стал ходить к Илье на суды и там познакомился с ребятами из SOTA. Они меня подхватили, позвали к себе, где я и продолжаю работать. Спустя где-то полгода я начал приходить к мысли, что рано или поздно кто-то должен будет написать заголовок: «Сегодня с утра ко всем журналистам SOTA пришли с обысками». И вот я подумал: хочу ли я писать этот заголовок? Смогу ли я написать этот заголовок? Я стал все чаще думать, просыпаясь в 8 утра: «О, ну, не сегодня», потому что выламывают дверь обычно в 5-6. Спустя пару месяцев таких бодрых утр, когда ты радуешься, что тебе не выпиливают дверь, я понял, что так довольно тяжело жить. А еще в последние несколько дней моим родителям начал названивать какой-то мужчина, представлявшийся лейтенантом полиции. Я понял, что это точно окончательный сигнал. Кроме того, я год служил на флоте, у меня старшинское звание. В общем, ничего хорошего мне в ближайшее время в России не светило, и я был вынужден уехать из Москвы.

При каких обстоятельствах вы вернетесь в Россию?

— Есть такой проект — «Первым рейсом», я на него подписан. Как только я почую, что мне там будет безопасно, что меня не арестуют в аэропорту, я тут же вернусь. У меня легкие мурашки от того, что я могу быть причастен к этому. Мне очень интересно жить в этот исторический период. Еще бы люди не помирали — было бы совсем прекрасно. Буду продолжать делать все, что в моих силах, чтобы этот переходный период, который займет какое-то время, был намного короче, бескровнее, и успешно закончился.

Чувствуете ли вы, что сейчас российское общество расколото?

— У меня была компания друзей, готовая разговаривать на политические темы. Нас было трое: я со своими либеральными взглядами, мой друг — коммунист, и парень имперских взглядов. Он хоть и белорус, но из тех белорусов, которые против Лукашенко, но за то, чтобы в принципе не было никакого президента Беларуси, чтобы Беларусь и Украина были частью России. До февраля 22-го года это казалось просто смешными кухонными разговорами, иногда с руганью, но не всерьез. После начала войны вопрос стал ребром. С коммунистом стало говорить не о чем, с парнем имперских взглядов — невозможно, он сейчас на фронте — воюет. Он детский нейропсихолог. Недавно его снимал канал «Россия-1», он командир какого-то стрелкового отряда, заряжает по кому-то пушечкой. Я смотрю — и мне трудно поверить в это, трудно представить. Гражданская ли это война? Нет. Но многие мои друзья солидарны с ним, потому что в их глазах он не зассал и защищает родину, а я трус и сижу сейчас в Алма-Ате. Естественно, таких компаний, друзей, иногда семей сотни, десятки. Я думаю, что в последний раз такое было сто лет назад, когда все были белые и красные. И вот мы сейчас пришли к примерно такому же противостоянию. Ты за войну или против? Ты за Путина или против?

Примирение возможно?

— Я думаю, что оно не то что невозможно — оно неизбежно. Когда-нибудь мы все должны будем помириться. Другой вопрос, если наступит Прекрасная Россия будущего, условный Навальный станет президентом, Максим Кац станет мэром Москвы, это не значит, что теперь будет другая повесточка. Мы просто должны сойтись на консенсусе, что Путин был диктатором, война была несправедливой, преступной и ненужной. Вот на этом базисе уже можно двигаться. Пускай коммунист остается коммунистом, пускай имперец чуть глубже засунет свои взгляды, но продолжает мечтать о величии своей страны, правда чуть иначе. Я думаю, что телевидение будущего обязано доступно разжевать, пускай это будет долго и муторно, что то, что происходило, было ненужно и неправильно. Давайте жить как-то дальше, отталкиваясь от этой точки. Россияне, на мой взгляд, за все время своей истории никогда не переживали рефлексии о том, что мы, оказывается, были неправы. Практически каждая нация, особенно та, которая развязывала агрессивные войны, проходила этап переосмысления, что она была неправа. Мы должны вскрыть архивы, мы должны осудить сталинизм, путинизм, поставить в центре Москвы музей о путинизме. Отталкиваясь от этого, можно мириться и разговаривать.