Дмитрий Быков: «При Путине осталось две профессии – нефтяника и охранника»

Дмитрий Быков @dmibykov — писатель, поэт, журналист, литературный критик, публицист. Сегодня — эмигрант, как и многие, не приемлющие войну. По его мнению, эта война безнадежна и обречена на поражение. В интервью проекту «Очевидцы» Дмитрий Быков пообещал быть на баррикаде, которую когда-нибудь построят в России.

Расскажите о себе

— Меня зовут Дмитрий Быков. Мне 55 лет. У меня трое детей.

Ваши первые мысли и чувства 24 февраля?
— Успел. Я уехал к началу семестра, двадцатого. И у меня еще 20-го февраля была надежда, что обойдется. Но когда 24-го начались обстрелы, и мне позвонили киевские друзья, я понял, что-то, к чему все шло последние двадцать, а может быть и тридцать лет, осуществилось.

Зачем Путину война?

— Путин полагает, что он окружен НАТО. На самом деле, он окружен будущим. Будущее наступает на него со всех сторон. Я думаю, что бездна, которая существует в России между богатыми и бедными, или между народом и властью, все равно гораздо меньше, гораздо преодолимее, чем бездна, которая существует между Россией и остальным миром. Поэтому россиян всегда довольно легко сплотить войной. Даже не войной, а любой внешней угрозой.

Возникает этот ресентимент немедленно. Возникает чувство, что мы самые духовные. Мир против нас. Это война для того, чтобы не меняться. Совершенно очевидно, что России пришлось бы неизбежно как-то перестраиваться, меняться, строить более эффективную систему управления. Россия сейчас похожа на очень большое, очень тщательно охраняемое болото, которое производит огромное количество болотного газа, торгует им, и сохраняет все органические останки в неизменном виде. Эта система абсолютно гомеостатична, замкнута. И, в общем, его не штука мелиорировать, очень легко превратить в плодородную почву, проложить дороги, насадить цветущие сады. Но тогда погибнет уникальная болотная фауна, которая там живет. Уникальные бабочки, какие-то змеи замечательные, какие-то ящерицы уникальные. Они совершенно не хотят уничтожаться.

Действительно в России, в силу ее абсолютно болезненной структуры, огромное количество людей, которые не занимаются ничем. Имитируют политику, жизнь, государственное строительство, философию, литературу. И среди этой имитации тотальной, нет ни малейшего желания как-то перестроиться и осовременниться. Россия продолжает играть на трёх струнах критического реализма. Она продолжает решать одни и те же трехвековые вопросы, а может быть и шестивековые. Она продолжается сохранять одну и ту же вертикальную структуру местного управления. Это все пытались поменять в 90-е, и многие люди оказались не у дел. Вот куда вы денете всех силовиков? А куда тогда делись все инженеры, просиживавшие штаны в НИИ, или все женщины, вязавшие кофточки, обсуждавшие сапоги. Это люди, которые ничего не делают. Им пришлось бы начать что-то делать. Точно так же, как в нынешней России огромному количеству людей пришлось бы меняться. Путину пришлось меняться. Гораздо проще объявить войну.

Почему Путинская система власти неэффективна?

— Абсолютно неизменна другая Россия, которая примерно с XVI века живёт также, как средняя деревня при Иване Грозном. Топит дровами, в сортир бегает на улицу. Что происходит в школах, даже страшно сказать. Это мне ближе, потому что я лучше знаю. Говорить об эффективном управлении можно там, где есть карьеры, где есть вертикальная мобильность. Но ведь не прибавляется ни имён, ни людей. Иногда прибавляются, благодаря интернету, какие-то рокеры и рэперы, или там рок-исполнители. Но сказать, чтобы в России за это время выросло новое поколение управленцев, или новое поколение ученых, которые сплошь уезжают, или новое поколение литераторов, нельзя. Россия продолжает тянуть соки из одной и той же довольно жалкой коробочки Земли. Она не прирастает ни новыми сферами жизни, ни новыми научными открытиями, ни космической экспансии. А главное, она не осваивает собственные территории. Россия — это неухоженная, неосвоенная земля. При Путине сделать карьеру невозможно. При Путине осталось две профессии — нефтяник и охранник. То есть, это страшная деградация социума, не говоря уже о том, что чудовищно деградируют институты. Институтов просто нет. О местном самоуправлении, об обратной связи, о попытках до чего-то достучаться, о состоянии прессы и судов, я просто не говорю. Пресса вытоптана вся. Закрыли последние свободные СМИ. Чего он так боится? Какой критики? Если человек настолько боится, что вскроется его злоупотребление, то масштаб этих злоупотреблений должен быть поистине чудовищен. Гораздо больше, чем при Брежневе, или при Сталине. Я думаю, что этот панический страх приводит к такой отсроченной жизни. Мы живём в отсроченной жизни. Мы всё время понимаем, что мы цепляемся за человека, выбранного 23 года назад, и не можем его поменять, потому что начнутся перемены. Мы цепляемся за одну и ту же парадигму ценностей, которые сформулированы еще славянофилами. А славянофилы уже и тогда казались абсолютным анахронизмом. Прошлое всегда проигрывает. И это прошлое сейчас делает все возможное, чтобы защитить себя, но разрушает соседа. Оно сажает своих самых перспективных. Оно пугает весь мир, угрожая ядерной катастрофой. Это, по-своему трогательная и отчаянная схватка людей, которых вытесняет из мира наступление новых времен. Это наступление остановить невозможно.

Почему в России поддерживают Путина и войну?

— Я не вижу в России людей, которые бы поддерживали Путина. Точнее, это небольшая прослойка людей, которые только при Путине возможны, или которые при Путине надеются сделать карьеру, или которые прислоняются к власти в надежде, что эта власть выведет их в первые ряды писателей, художников, менеджеров, или миллионеров, это неважно. Это получается такая, понимаете, прокладка с крылышками — русское общество. У него примерно 5% активно против, примерно 5% активно за Путина, а 90 ждёт, куда подует ветер. Это инерция. Это еще Николай Сванидзе очень точно сказал, что у нас это не общество любви к Путину, это общество инерции. Общество инертных чувств. И поэтому пройдет неделя и объективно замеренный рейтинг Путина обнулится абсолютно. Как было со Сталиным. После его смерти немедленно стали взрывать памятники. Хотя при жизни все голосовали «за» и писали доносы на тех, кто недостаточно интенсивно аплодировал. Это делается по щелчку пальцев. Я хорошо помню, как рейтинг Лужкова был 90%, а через день после в отставки — 9%. То есть, падает в 10 раз. Никакой поддержки Путина в этом обществе нет. Если бы она была, мы наблюдали бы такие очереди на пунктах мобилизации, какие мы наблюдали в Украине в первый день атаки, когда все побежали немедленно в армию. Побежали забирать оружие. И никакой энтузиазм в России не наблюдается. Я что-то не вижу, чтобы люди бежали мобилизовываться. Напротив, они довольно активно от этой мобилизации косят, или убегают.

Почему тысячи россиян покорно приняли мобилизацию?

— Огромная инерция покорности. Нет, их много, конечно. Потому что, понимаете, покорность — это палка о двух концах. Она хороша в том плане, что общество очень манипулируемое и до какой-то степени пластичное. Вы сказали: «Завтра все приходим вешаться!» А с веревочкой своей, или вы дадите? Но с другой стороны, это же люди безынициативные. Это люди, которые совершенно не способны к сопротивлению. У них действительно резистентность на нуле. Но и к развитию тоже, понимаете. Если бы покорность была серьёзной добродетелью, тогда, конечно, путинская Россия была бы супер устойчивым государством. Но ведь люди, которые на все готовы и ко всему готовы, такие люди совершенно безынициативны, что мы и видим, кстати говоря, просто на уровне военных действий. Мы видим, что каждое действие, даже отступление, и особенно отступление, требует многоэтажных согласований. Россия воюет примерно, как во время Крымской войны. Информация до Парижа и Лондона доходила за три часа, благодаря телеграфам. А в России курьер скакал неделю туда и неделю обратно. Потому что, когда Николаю I предложили купить аппарат morros, он сказал: «Да ну еще, шарлатанство какое-то». Это все к тому, что управление войсками, управление страной, управление территориями, находится на уровне того же XVIII века. И поэтому, воюют либо числом, либо атакой на мирные гражданские инфраструктуры. Это не война, это попытки истощить противника. Но за противником, слава тебе Господи, стоит 60% мирового ВВП.

Откуда инерция покорности у русских людей?

— Это абсолютно огромная территория, которая абсолютно централизованно управляется. У людей нет никакого права голоса. Они реально не участвуют ни в решении своей судьбы, ни в управлении. Мне мои американские студенты говорят, а почему женщины не боролись в России за избирательное право? Потому, что женщина в России не имела никаких прав. Она не имела ни права на образование, ни права на государственную должность. Это полное отсутствие прав. Это первое. Вторая причина этой инерции довольно трагическая. Она заключается в том, что если не будет этой инерции, то не будет и России в нынешнем виде. Это хватание за островок. Россия в мире, пожалуй, есть действительно такой островок стабильности. Страна, которая примерно 600−700 лет в главных чертах не меняется.
Страх этих перемен, страх, что придется начать шевелиться насколько-нибудь — такая вечная российская проблема. Я с этим сталкиваюсь на личном опыте. Потому что мне, для того чтобы какие-то решительные действия предпринять, нужны действительно очень сильные мотивировки, что иначе посадят, или иначе убьют, или иначе убьют семью. Потому что так мы сидим и терпим. Инерция терпения в огромной степени. А третья причина — фактор, я думаю, климата. Понимаете, когда климат такой континентальный, всегда есть надежда, что вот немножко потерпеть и будет весна. В политике примерно те же условия. Немножко потерпите и будет оттепель. Не может же быть вечная война, вечная диктатура, вечная Северная Корея. Хотя она может. Вот это такое климатическое ожидание — это ожидание, что всё как-нибудь само. Это как у Иртеньева в недавнем стишке, что как-нибудь само-само-само, а оно не само. Оно не получается уже. Для того, чтобы это раскачать нужен какой-то импульс. России всё равно придется меняться. Просто чем дольше это оттягиваешь, тем больнее бьет эта пружина. И тем больнее она в какой-то момент среагирует. Просто это будет масштабная детонация. Если бы Путина сменить в восьмом году, можно было бы отделаться лёгким испугом. Но вместо него поставили наместника. Если бы наместника сменить в двенадцатом, можно было бы отделаться легкой косметикой, но поставили обратно Путина. Если бы не было четырнадцатого года, можно было бы ещё как-то отделаться перестройкой. Сейчас уже известно, что это будет даже не революция, это будет гигантское масштабное переучреждение страны. Гноем забрызгает всю Европу. Беженцы побегут крайне далеко. Ничего на этом месте не останется. Это будет снесено под корень. И тогда нам придётся заново придумывать, переучреждать, и вообще жить. Это очень опасно.

Может ли Путин остановиться?

— Это как велосипед, который если не едет, то он падает. Путин едет в пропасть, это понятно. Но если он остановится, ему придется с этого велосипеда слезать, или падать. А соответственно, этого он не хочет. Он пытается обменять свою вечную власть на угрозу окончательного уничтожения мира. Ведь дьявол имеет совершенно конкретную программу. Дьявол, низверженный в свое время в мир за гордыню, он все время хочет, чтобы Господь его взял обратно в восьмерку, в двадцатку, ну во что-нибудь. А иначе я уничтожу твой мир. Начну я с Фауста. Вот сейчас я тебе на примере Фауста покажу, что я могу сделать с человеком. А потом будем уничтожать, будем делать. Достаточно вспомнить, как Воланд покинул Москву. Достаточно вспомнить, в каком состоянии Румата Эсторский оставлял Арканар. У дьявола же в этом мифе тройная функция. Он Разведчик. Путин себя позиционировал, как Штирлица долгое время. Он разбирается с этими людишками, то есть он Каратель. И он Покровитель художников, потому что сам Господь брезгует общаться с этим материалом. Путин все эти три ипостаси добросовестно отрабатывал. Но не нужно обольщаться. В пределе у дьявола одна цель — испортить мир до такой степени, чтобы в нем тошно стало находиться. Никакого спасения мира Дьявол не предпринимает. И когда Господь в «Фаусте» говорит: «Из духов отрицания ты всех менее бывал мне в тягость, плут и весельчак». Но всё-таки из духов отрицания. Не нужно делать вид, что у Дьявола может быть благая цель. Что вот я творю добро, желая зла. Это он врет. Цель у него одна — уничтожение страны. И он её уничтожит, в этом сомневаться не приходится.

Чего вы боитесь больше всего?

— Я за сына боюсь, как за одного, так и за другого. Дочь уже благополучно выросла и вышла замуж. За неё теперь пусть боится муж. Я за себя-то боюсь не особенно. Хотя мне, конечно, было бы обидно. Не страшно, а обидно, что я что-то делал. А от всего этого не останется никакого следа. Будет дикое поле. Но, может быть, я на новой почве сделаю что-нибудь хорошее. Вообще, меня не так пугает забвение. Меня пугает скорее бессмысленность моей жизни, 55 лет которой ушли сначала на приспособление к бесчеловечному режиму, потом на выживание в нем, потом на компромиссы с ним, что было очень напрасно, а потом на расставание с ним. В общем, я мог бы своей жизнью распорядиться лучше.

Хотите ли вы вернуться в Россию?

— Да, я немедленно вернусь. Как только там появится первая баррикада, я буду на этой баррикаде. У меня давно уже с Муратовым договоренность, что мы с ним встретимся на первой же баррикаде. Я, поскольку поэты всегда предвидят будущее, такая труба коммуникативная, я вижу, что я прилетел в Шереметьево, взял такси, еду по Ленинградскому шоссе и вдруг нам путь преграждает баррикада. Её уже строят. Я слезаю. Иду на эту баррикаду, а там меня уже приветствует Муратов.