Арсений Молчанов: «Что будет с Россией, когда Украина победит»

Арсению Молчанову — 31 год. Он из Москвы. журналист, освещал «Январские события» в Казахстане и антивроенные митинги в Москве.

На одном из митингов Арсений стал свидетелем, как один из ОМОНовцев спрашивает у протестующего: «Зачем тебе проблемы? Что тебе не нравится? Россия-матушка — такая могучая держава».

Сейчас журналист в Казахстане. Стоял на границе в очереди, растянувшейся на 25 км. Всю дорогу думал об одном: лишь бы успеть до того, как закроют границы. Арсений против войны, и говорит, что испытал гадкие чувства от собственного бессилия, что не может её остановить. Называет эмиграцию формой протеста — это одно то немногое, что осталось, чтобы высказать своё отношение к происходящему. Арсения не задевает, когда, таких как он, уехавших, называют предателями. Относится к этому с иронией — ведь те, кто так говорят, делают это не из окопов. Журналист верит, что война закончится победой Украины. Но не исключает, что в самой России война после этого не закончится.

Разговор с Арсением Молчановым — в новой серии проекта «Очевидцы».

Расскажите о себе

—  Меня зовут Арсений Молчанов, мне 31 год, жил раньше в Москве, теперь живу в Астане. Занимался до этого, и сейчас занимаюсь журналистикой, телеканал RTVi, и как корреспондент, и как ведущий. Здесь продолжаю практически то же самое. В основном, работаю на Москву. Какие-то местные репортажи, естественно, я снимаю, и тоже отправляю в Москву, как корреспондент в Казахстане. Плюс веду программу «Дежурный по Казахстану». В этой студии снимаем раз в неделю, часовая программа, итоги недели.

Почему вы уехали из России?

— Пришлось резко принимать решение, уезжать. Вообще, у меня был отпуск в Турции, и уже ходили слухи, что может быть сейчас объявят мобилизацию. Как раз вернулся из Турции, и объявляют мобилизацию. У меня категория «В», то есть, по идее, призывать не должны. Пошли новости, что и категорию «В» начали призывать. Я в этот момент напрягся. Хотя, совершенно не собирался уезжать из страны. Помню, в 5 утра проснулся, такими дрожащими руками ищу билеты. Так, до Тюмени. Беру до Тюмени. Так, там дальше надо на автобусе. На автобус билетов нет, черт. Надо другое направление искать. Смотрю Бишкек — Казахстан, и так далее. Где-то очень дорого, где-то билетов нет, где-то очень сложная пересадка.
Мы в Тольятти, я помню, заезжали: росгвардейцы везде стоят, такая атмосфера напряженная, лишний раз на улицу не выходили. Хотя, нужно было выйти поесть, или деньги снять, наличку, чтобы приехать в Казахстан. Здесь же карты никакие российский не работают, даже «Мир». Доехали на такси до огромной пробки, 25 километров. Ночью шел дождь, был сильный ветер, мы пешком шли до КПП «Маштаково», часов 8 это заняло. А там некоторые умники с московским номерами даже по полям ехали, по обочине. Дальнобойщики объединялись, перекрывали трассу, кого-то пропускали, потом опять закрывали, с битами стояли, я несколько машин видел с выбитыми стеклами. Мы скинулись по 7 тысяч, пять человек забились в одну машину. Это было, наверное, лучшее ощущение из последних лет, потому что вот эти 7000, казалось бы, целый номер в отеле, а тут тебе дают койко-место в машине. Вот 8 часов мы провели на ветру, сели в теплую машину, и сразу же отрубились. Просыпаемся через несколько часов, я понимаю, что мы сдвинулись на 5 метров. Подумали, что нас обманывает таксист. На подъезде, вот эти 100 метров двигаются 8 часов. Я думал, — поскорее бы успеть, пока границу не закрыли. У меня было ощущение, что блин, вдруг я не успею. Сейчас я иду зачем? Чтобы прийти, и мне сказали на границе, — все, сейчас закрыта граница, у нас режим спецоперации в стране.

Ваши первые мысли и чувства 24 февраля?

—  Как и все, я в шоке был. Мы проснулись с девушкой, обнялись, поплакали, созвонились с другом моим украинским, он в Лондоне живет. Он тоже не мог поверить. Он говорит, — я сейчас на машине еду, у меня дрожат руки. И у меня было такое чувство, что я ничего не могу сделать. И вроде, как бы стыдно, а вроде это не я. Я всегда против выступал. Очень гадкое, мерзкое чувство, что ничего не можешь сделать, при этом читаешь в новостях, как ракеты летят в города, в которых тоже говорят по-русски. Там люди, которые в политику никогда не лезли, за что им такое? Ад и ужас какой-то.

Почему в России не было массовых протестов против войны и мобилизации?

— Те, кто протестовали, те, кто имел потенциал протестовать, им просто настолько закрутили гайки, скрутили руки, что выходить просто стало опасно. Все эти законы о фейках приняли, быстро выяснилось, что за «Нет войне» можно семь лет получить реального срока. Хотя, казалось бы, вот недавно президент это слово произнес, и ничего. Большая масса людей равнодушна вообще ко всему. Несколько десятков миллионов, они колеблются, но ими легко управлять, ими легко манипулировать через пропаганду. То есть, если им какие-то объективные аргументы привести, может быть, они бы перешли на другую сторону. А те, кто имел потенциал протестовать, они уже напротестовались. И за Навального выходили, и до этого, в как-то в каких-то других протестах участвовали. Теперь они все ногами проголосовали, уехали, не захотели участвовать в войне. По-моему, это тоже своего рода протест. Если ты не смог в России его реализовать, ты хотя бы уехал. У меня многие знакомые, которые активистами были, даже они уехали, испугавшись. Они рассуждали логически. Я сейчас выйду, придет мало народу, я получу 15 суток, у меня будут проблемы на работе. И ради чего? Ради того, чтобы десятки миллионов остальных сказали: «Ну и правильно, что тебя избили и посадили».

Что происходило на акциях протеста против мобилизации и войны?

— Все как обычно. Несколько автозаков, злые омоновцы, прям как-то они жестко работали. Люди, которые кричали: «Нет войне». Мне это напоминало белорусских силовиков, которые прям в кафе забегали, и там вентили-крутили. Даже диалог смешной записал. Омоновец ведет какого-то студента и рассказывает ему, вообще старая басня, силовик учит жизни:

— Зачем тебе есть проблемы? Что тебе не нравится, страна Россия — матушка, такая могучая, великая держава!

— А вы патриот?

А так, обычный разгон митинга. Да, больно смотреть на это все.

Журналистика в России мертва?

— Ну, её хоронят все время: вот, теперь ее больше нет. Но, когда уничтожают очередное СМИ, то вокруг образуются все равно маленькие островки. Ну, нет большого телека, есть маленькие Ютуб-каналы, которые перерастают в большие. Их разбивают, они превращаются в маленькие телеграм-каналы, потом в большие. Это, как траву закатывать в асфальт, и не следить за ней, все равно, что-то пробивается. Но, в целом, конечно, все очень печально. Но, пока есть возможность. Пока YouTube не закрыли, вот есть YouTube, Telegram — Telegram.

Почему телевизор в России побеждает независимые медиа?

— Я думаю, тут не совсем в том вопрос, что именно Соловьев победил. А вопрос в том, что нащупана такая болевая точка имперского реваншизма, которая зашла народу. Унижение 90-х, когда гиперинфляция, когда нас не любят, и пришел, как Доренко говорил, брат солдат. Брат солдат взял эту Россию, и повел. И вот, цены на нефть, которые перепутал Путин с величием, попёрли. И вот, в каком-то смысле им повезло, появились бабки, появилась геополитика, появился рейтинг, появилось телевидение. И вот, смотрите, как к нам плохо относились тогда, и как сейчас. И вот мы сейчас всем покажем! Наших бьют! Вот наших будем защищать! Мне кажется, была найдена такая болевая точка, которая всем зашла.

Вот этот разрыв между молодыми и старыми, он вроде бы есть, а с другой стороны, иногда я встречаю молодых с такими же старыми взглядами. Молодые выходят на площадь протестовать, а другие молодые выходят на площадь их бить, те же омоновцы. Сколько им лет? 18- 25−30. Но, это те же самые молодые. Вот что с ними делать? Небольшая надежда у меня есть на то, что когда это все закончится, все равно эта трава прорастет.

Вас задевает, когда уехавших из России называют предателями?

—  Нет, не задевает. Кто называет предателем? Люди со взглядами, скажем мягко, с которыми я не согласен. Откровенно говоря, взгляды которых меня бесят. И я всегда знаю, что ответить им. Ну, я как-то воспринимаю это немного с иронией. Ну, предатель. В смысле, предатель? Ну, иди на фронт тогда, раз ты такой умный. Ты мне с фронта сейчас комментарий пишешь?

Чем закончится война?

— Очевидно, что два процента мирового ВВП не могут победить 50 процентов. Все идет к тому, что Украина выйдет на свои территории. Я не знаю, что будет с Крымом, потому что, мне кажется, для руководства Украины это тоже не самый простой вопрос идти ли туда, потому что, очевидно, крымчане не очень будут рады второму пришествию. Но, так или иначе, это закончится победой Украины.

Что дальше будет с Россией? Может быть, они как-то объяснят: мы сражались совсем блоком НАТО, поэтому, видите ли, нам пришлось отступать. А дальше уже закроется Россия от мира, и будет вариться в собственном соку. Есть много примеров, когда диктаторы удерживались после войн. У тебя был внешний враг, с которым ты на фронте сражался, теперь его нет, теперь остался внутренний. Кто внутренний враг? Предатели, которые уехали. Уехали — их уже не достать. Можно достать тех, кто еще не уехал. Сроки уже сталинские пошли.

Что должно случиться, чтобы вы вернулись в Россию?

— Если немного поуляжется, то я, может быть, и вернулся бы. Но, это все-таки рассуждения в теории. Пока горячая фаза конфликта, ничего не понятно. Но, мне кажется, что это похоже на такую кастрюлю с водой на плите, которая медленно, но верно, нагревается. И я думаю, сейчас она немного остынет, а она все продолжает нагреваться, и может закипеть. Я не исключаю, что может и гражданская война начаться. Потому что есть не условные демократы, которые на площади выходят — давайте нам реформы, а люди с оружием, уголовники бывшие, вагнеровцы. «Росгвардия» — у них есть оружие, кадыровцы — у них есть оружие, ну и собственно, армия фсбшников, которые ненавидят кадыровцев. Вот, кто будет на власть претендовать, а не те, кто на площади выходит.

Чем отличается жизнь в Казахстане для вас от жизни в России?

— Меня приятно удивило, что здесь мало людей, которые поддерживают военные действия. Среди казахов, понятно, но и среди русских. В России, когда ты общаешься с русскими, то велика вероятность, что это будет поддержка боевых действий. А здесь, как будто бы их подменили, и они такие все адекватные: «Да нет, здесь никто не поддерживает, наоборот». Смешной случай был. Я как только приехал, из Уральска ехал в Атырау на машине, и таксист был украинец этнический. И вот он нес путинскую пропаганду. Это довольно смешно, что ну вот, не все так однозначно, вот эти восемь лет, Россия никогда ни на кого не нападала. Это просто типичный набор телевизионных штампов, которые культивировались, здесь же тоже российское телевидение работает.

Есть ли в Казахстане притеснение русскоговорящих?

— В бытовом плане вообще все сильно отличается от политики. В любом обществе можно найти проблему и вот мусолить, как вот найти себе какую-то болячку и говорить, что это самая главная твоя болячка. Нет, на самом деле, все не так. У меня возмущение от того, что пытаются на больных темах играть в разных странах мира. Потому что, вот этот конфликт на Донбассе, не сказать, что его вообще не было, проблема русского языка была она, конечно. Но, ее просто расковыряли до такой степени, что ее сделали самой главной. Хотя, это совершенно не так было. Да, это политтехнологии, мне кажется, кремлевские. Брать что-то очевидное, что есть, и начать ковырять, и делать неприятно всем.

О чем вы сейчас мечтаете?

— У меня такая странная мечта, чтобы рухнул путинский режим, и демократические выборы образовались. Но, это, мне кажется, утопия. Даже после Сталина, сколько лет прошло? Больше тридцати. Может быть, сейчас время быстрее идет. Может быть, хватит и десяти. Но, конечно, хотелось бы. Я вообще в Россию хотел бы вернуться.

Чего вам больше всего сейчас не хватает?

— Атмосферы. Я такой думал, — вот, я сейчас вернусь в Москву, классно! Но, у меня в Москве никого не осталось, с кем я в бар пойду? Все разъехались. Вот этого не хватает, прошлой атмосферы, когда с друзьями можно было собраться. В принципе, если все друзья сюда приедут, то и здесь будет классно.

Иногда я какую-то музыку слушаю, которая у меня ассоциируется с воспоминаниями прошлыми, вот тогда грустно становится. Но, жизнь-то идет. Я же не не живу целый день воспоминаниями, свои дела есть.