Пусть он вечно смотрит из иллюминатора на землю и не возвращается

Анна Старобинец – писатель и сценарист. Автор книг в жанре научной фантастики и хоррора, а также популярной детской книжной серии “Зверский детектив”, ведёт писательский блог Зверский квакаунт: https://t.me/zversky_kvaccount Эмигрировала после начала войны. Россию называет местом, куда входишь «с мысленным противогазом и тебе страшно», и где действительно «нужны муми-тролли». Очевидцы 24 февраля. Новый выпуск.

Расскажите о себе.

— Я писатель. Пишу для взрослых и детей. Для взрослых пишу фантастику, в основном научную — science fiction — всякие антиутопии и ужасы, хорроры. А детей я жалею и, видимо, больше люблю, поэтому для детей не такое страшное. Для детей у меня есть «Зверский детектив», довольно известная и популярная в России серия. Это детектив по классическому канону, но все персонажи — это звери, и действие происходит в лесу.

Как война изменила вашу жизнь?

— Незадолго до войны я собиралась — и уже давно это спланировала — в нужное по моей писательской работе путешествие на Шри-Ланку. Я собиралась наблюдать за животными, обезьянами, крокодилами, змеями и эту фактуру использовать в «Зверском детективе». Я планировала поехать одна. У меня двое детей: старшей дочери на тот момент было 17, и понятно, что она без меня хорошо бы справилась, и младший сын — ему было 6, он должен был остаться с ней. Я должна была съездить на две недели и вернуться. И буквально за несколько дней до этой поездки случилось 24 февраля: Россия напала на Украину, началась война, стало ясно, что вся жизнь глобально изменится. В первую очередь, я побоялась оставлять детей по эту сторону границы, потому что было понятно, что ничего не понятно, и границы могут закрыть, а я совсем не была готова остаться по разные стороны границы. Но решение уехать из России в тот момент я еще не приняла, хотя, конечно, сразу начала об этом думать. Для начала я просто взяла младшего сына с собой, потратив на это практически все свои накопления. Потому что в той ситуации взять билеты на Шри-Ланку, когда все куда-то срочно уезжали, было дорогим удовольствием. Дочь отправила в другое место, не на Шри-Ланку, но все равно за пределы России. Дальше я приехала на Шри-Ланку к крокодилам, обезьянам, но естественно, целыми днями вся наша группа только новости читала, изредка отвлекаясь на эти красоты и обезьян. У меня было ощущение гриппозного бреда, казалось, что все это мне мерещится: среди зимы жаркая страна, все эти звери, теплое море и война, в которую я до последнего момента не верила. Я была из тех дурачков, которые считали, что это категорически невозможно, что все это искусственная истерия. В общем, среди этого гриппозного, галлюциногенного состояния, я вдруг поняла, что, наверное, обратно через две недели я не поеду. Даже не столько потому, что в тот момент мне было страшно за себя — мне не казалось, что лично мне что-то сильно грозит. Было понятно, что если я буду поменьше публично высказывать свое резко отрицательное отношение к этой войне, то, наверное, я могу жить в безопасности. У меня была вполне налаженная, комфортная жизнь. Но я не смогла вообразить себе, что я дальше спокойно ее веду, да еще и молча, при том, что я публичный человек и привыкла свободно высказываться по волнующим меня вопросам. Я не смогла представить себя живущей и молчащей в таком ядовитом месте. А жить и не молчать — это тоже путь, я даже подумала немножко про него, но это очевидно путь героя, которым я, к сожалению, не являюсь. У меня есть оправдание — я единственный родитель двоих детей, и я не была готова идти на баррикады и садиться в тюрьму, а при немолчании очевидно, что все кончается этим. Из этой ситуации не было хорошего выхода — все они довольно плохие. И я выбрала один из плохих. Но для меня это, видимо, был наиболее уместный выход — все бросить и уехать. Вернее, не вернуться. Я просто села, раскрыла карту мира и стала думать, куда и зачем поеду. У меня были разные варианты: Черногория, Грузия, Испания — страна моей мечты, очень люблю Испанию, Израиль и, может быть, что-то еще. В общем, я в довольно измененном состоянии принимала решение ехать в Грузию, но я не жалею об этом. Я его приняла, потому что в те дни сюда поехало наибольшее число моих друзей. Я подумала, что плохо, когда ты потерял все: родину, дом, родственников, какие-то перспективы — а в итоге оказался еще в вакууме и одиночестве. Надо было выбрать то место, где свои, поэтому мы приехали сюда в марте прошлого года, в снежный и абсолютно ледяной Тбилиси, и с тех пор здесь и находимся.

Как вы объяснили сыну, почему не можете вернуться домой?

— Я до сих пор ему регулярно объясняю. Сын очень рвется назад. Он весь год мечтает вернуться домой к своим тамошним друзьям, в свою тамошнюю квартиру, которая уже не существует, потому что мы жили в съемной квартире. Мы считали ее домом, жили в ней к тому моменту уже много лет, она была устроена так, как нам нравилось. Это был наш дом — он другого не помнит. И каждый раз мне приходится ему объяснять: «Левочка, даже дома уже нет. Нет этой квартиры». Я, естественно, от нее отказалась. Наши друзья без нас паковали нашу жизнь по коробкам. Я говорю сыну правду простыми словами. Кстати, он молодец: несмотря на то, что ему 7 лет, он очень хорошо разбирается во всех геополитических вопросах после того, как я ему все объяснила. Как это ни удивительно для меня, в пустоту ничего не улетело. Если бы мне в 7 лет кто-то объяснял, как устроен мир, кто с кем, у кого какие альянсы, и что до этого еще был Советский Союз, и заодно что такое ресентимент… Я думаю, что у меня вместо этого был бы белый шум. Лев очень дотошно, много раз уточняя непонятное, много раз возвращаясь к этому разговору, но всё же все понял. Но он знает это так, как это вижу я.

Был Советский Союз — империя; Москва — условно Россия в лице Путина (я по-детски объясняю) — жаждет восстановить империю, чувствует себя обиженной от того, что какие-то куски от нее отвалились. Украина хочет быть свободной. Россия рассчитывала на легкую победу — не получилось, и теперь происходит постоянное умножение зла. Вот эти страны помогают России, весь остальной мир помогает в той или иной степени Украине. Если мы вернемся в Россию, мы будем вынуждены молчать, а если я не буду молчать, то с очень большой вероятностью меня посадят в тюрьму. Вчера мы разговаривали про трагическую судьбу семьи Москалевых — в том числе в качестве иллюстрации того, что сейчас бывает в России. Лев иногда созванивается по зуму со своими друзьями в России, и они ему говорят: «У нас все нормально. Никакой опасности нет». Лев несколько раз мне говорил: «Ну, а давай ты помолчишь? Я понимаю, что тебе надо будет молчать. Ну помолчи, что тебе все время надо что ли высказывать свое мнение?» После мы разговариваем о том, почему человеку, чтобы себя уважать, не нужно молчать и почему не надо жить в страхе. Потом он некоторое время пытался придумать какой-то позитивный план решения проблемы — для него во всем виноват Путин, и надо просто что-то сделать с ним. Он разрабатывал всевозможные варианты: как он отправит его на космическом корабле летать вокруг Земли, и мне, кстати, так понравился этот вариант. Он его придумал со своим другом. Друг, кстати, в России, его мама — моя подруга, у нас общий взгляд на происходящее, но у нее нет возможности вот так вот взять, все бросить и уехать. Все страдают все равно: друг остался там без Льва, Лев здесь без своего родного дома. Они вдвоем придумывали разные способы: сделать клона Путина, поставить его на Красную площадь, и тогда вся охрана прибежит защищать клона, и они тайком что-то с Путиным сделают. Очень много вариантов, в основном шпионских, как они куда-то проберутся. Каждый раз я терпеливо объясняю, почему это невозможно в реальности: Путин сидит даже со своим самым ближним окружением на огромном расстоянии, так что просто мальчик Лёва никогда не окажется рядом с ним. Но. Среди всех этих вариантов был совершенно потрясающий. Потряс он меня своим философским, даже гуманным подходом к тому, кого они считают виновником абсолютно всех своих детских бед. Там сложная шпионская история, в результате которой они ловят и помещают Путина в космический корабль или капсулу какую-то, и он в полном одиночестве летает вокруг Земли всю жизнь — вечность — там же он и умрёт. Я им говорю: «Ну он же довольно быстро умрёт от голода и жажды». «А мы всё с собой ему дадим». А один из мальчиков говорит, он более строгий: «Мы дадим ему с собой только одно яблоко, один бутерброд и одну бутылку воды». Я говорю: «Всё равно он очень быстро закончит своё существование». Лев говорит, и это ещё круче на самом деле: «Да нет. Пусть у него будет много еды, много воды. Пусть он вечно летает в космосе и смотрит из иллюминатора на Землю, на которую больше никогда не сможет попасть». С младшим ребёнком вот так. Старшая всё понимает. Она абсолютно взрослый человек, сейчас ей уже 18. Она тоже очень тоскует. И она, и все её друзья, которые уехали. Это абсолютно потерянное поколение, оставшееся в полной растерянности, в тоске и пока что без образования. Понятно, что так или иначе это решаемо, но в целом…

Кто виноват, что жизни стольких людей пошли наперекосяк?

— Больше всех безусловно виноваты принимающие решения и, в первую очередь, Путин, но тут мы мгновенно переходим к вопросам вины и ответственности. То есть, если вопрос в том, кто виноват, то виноваты конкретно те, кто принимали это решение. Если мы говорим о том, кто ответственен, то это, пожалуй, огромное количество народа в России, включая меня. Хотя я по мере сил пыталась делать то, что было доступно мне в рамках моего круга безопасности. Пока это можно было, я писала в соцсетях. Пока это можно было без риска сесть в тюрьму, а только с риском посидеть одну ночь в обезьяннике, я ходила на все акции протеста. Но очевидно, что мы (под «мы», я имею в виду тех, кто против и в ужасе от происходящего) допустили всё это. Плюс я совершенно не склонна оправдывать ту часть населения, которая действительно искренне поддерживает существующий режим. Окей, пожилые бабушки оболванены пропагандой, но есть масса молодых людей, которые имеют доступ ко всем тем же средствам информации, к которым имею доступ я, но совершают такой личный выбор. В моей градации вины и ответственности самыми виноватыми будут принявшие решение и принимавшие их раньше, отправившие сначала туда серых человечков, потом уже вполне зримых человечков, а дальше постепенно эта пирамида спускается вниз, минуя меня, туда, к глубинному народу, которому вообще всё нравится.

Наследники Туве Янссон запретили издавать «Муми-троллей» в России. Как вы к этому отнеслись?

— Я написала про это колонку в медиа под названием «Холод». У меня есть телеграм-канал «Зверский Квакаунт» в основном для детей и семейного просмотра, в котором мои литературные новости и придумки, и там я тоже про это написала, и даже с детьми в каком-то смысле это обсудила. Эта новость оказалась не такой уж новостью, потому что, как выяснилось чуть позже, наследники Туве Янссон сразу запретили использовать своих персонажей после начала войны, но выяснилось это сейчас, потому что кто-то попытался устроить фестиваль муми-троллей и обломился. Оказалось, что на это нет прав. Почему нет прав? А потому что наследники их отозвали. Я считаю, что это самое несовпадающее с сутью Муми-дола и мира муми-троллей решение, которое можно было вообще принять. Потому что «Муми-тролли» были придуманы Туве Янссон как существа, которые являются мирной, уютной, домашней, доброй альтернативой гитлеровскому режиму и его влиянию на Европу, в том числе на Финляндию. Это уютное и очень принимающее пространство, в котором ты можешь по-хорошему спрятаться. То есть это очень хороший и добрый эскапизм, в основном для детей. Сейчас в России огромное количество детей, которым нужно это литературное убежище и которые все-таки ни в чем не виноваты. Философия «Муми-троллей» мало совместима с запретом «Муми-троллей» на территории той страны, где установился практически фашистский режим. Наоборот, именно в такой стране максимально нужны «Муми-тролли». Я бы никогда не отменила свой «Зверский детектив» ни в одной агрессивной, опасной, токсичной стране. Наоборот, я бы скорее сделала его бесплатным, чем отменила. Каковы логические отдаленные последствия этого? То есть хорошо, все дети России не смотрят и не читают Гарри Поттера, «Муми-троллей», не имеют доступа ни к каким современным, качественным, добрым, умным, мудрым произведениям, допустим, англо-саксонской, европейской культуры. Что тогда? Они читают про новых пионеров-героев или про старых? Морозко, Мальчиш-Кибальчиш? То есть, получается, их надо растить на пропаганде с самого начала, чтобы уже никаких шансов не было? Не очень понимаю эту логику «зверскую», как говорит Барсук, старший в «Зверском детективе». Давайте заберем у них вообще всю альтернативу, пусть останется только трэш в мозгах?

Насколько опасны для детей «уроки о важном»? Или если режим падет, то это не страшно?

— Сложно сказать, потому что не совсем понятно, на каком мы этапе метаморфозы этого монстра. Грубо говоря, если это издыхающий монстр, тогда ни один ребенок не воспримет это всерьез. Я была в свое время октябренком, и успела немножечко побыть пионером. У нас тоже были линейки, какие-то звездочки, мы должны были произносить какие-то речи, были какие-то обсуждения, но я не знаю ни одного человека в моем классе, который к этому относился всерьез и не считал это бессмысленным и тупым бредом. Но это уже было издыхающее чудовище. Эта вонь была очевидна совершенно всем. А сейчас непонятно. С одной стороны, как будто бы зомби издыхающее немножко восстало. С другой стороны — это какое-то новое начало. И если это новое начало, если ожившая тварь только встает и расправляет свои гнилые крылья, то тогда это может быть очень плохо. Потому что понятно, что любое тоталитарное общество начинается с этих, извините за выражение, неокрепших умов и детской строевой и интеллектуальной подготовки. Пока что «уроки о важном» безопасны для психики детей в том смысле, что не предлагают им ничего интересного и хорошего. Но если эти товарищи немножечко… Судя по всему, там не самые умные стратеги, но наверняка, рано или поздно до них дойдёт мысль, что это как гитлерюгенд: надо предлагать что-то красивое, что-то героическое, что-то увлекательное, и когда это героическое, красивое и увлекательное совместится с бессмысленным бормотанием, это может быть очень опасно.

Нужно ли пересмотреть подход к русской культуре с точки зрения ее имперскости?

— Я с этим не согласна. Я вообще против любого переписывания любой литературы. Американской тоже. Мне кажется, «Хижину дяди Тома» тоже не надо трогать и много другое не надо трогать. Потому что оно было таким. Я не очень понимаю зачем. Можно новую литературу, если хочется, писать иначе. Литература напрямую связана с развитием социума, с историей, и, естественно, в тот период истории создавалась такая литература. Она уже случилась, и задним числом ее все равно не изменить. Наоборот, ее надо изучать вместе с историей, как мы делаем это со всей остальной литературой прошлых лет и веков.

Есть ощущение, что все моральные императивы сейчас отменены в России. Можно врать, воровать, убивать. Что с этим делать?

— Если бы кто-то знал ответ на вопрос «Что с этим сделать, и как это устранить?», я думаю, это бы уже, наверное, было сделано. Понятно, что это последствия несменяемости власти — к вопросу об ответственности. Мы как будто очень долго жили с общественным договором с властью, что да, она ворует, сидит на нефтяной трубе, в целом живет в свое удовольствие, покупает яхты, дворцы, но никого не трогает, а я сижу романы пишу. Мы существуем как будто бы в разных вселенных. Но понятно, что за долгие годы несменяемого правления любой правитель в какой-то момент теряет разум. Особенно, когда нет никакой системы сдержек и противовесов, когда нет никакой защиты от дурака. То есть изначально, наверное, это было безобидное серое «что-то», что интересовалось в основном только нефтью и обогащением. Но постепенно это стало скучным, и уже некуда это девать, и захотелось смыслов. Смыслы появились очень страшные, поскольку никаких ограничений для их транслирования нет, потому что за годы и годы несменяемой, постоянно укрепляемой власти они транслируются в абсолютно макабрическом и бредовом виде, в каком возникают в голове у несменяемого правителя или его ближайшего окружения. В общем-то, это вполне классический и близкий мне сюжет, с точки зрения того, что я часто встречала в литературе и сама придумывала. Это абсолютная антиутопия, в которой черное — это белое. Как будто литература вошла в жизнь. Я не первый человек, который говорит, что Пелевину и Сорокину нечего писать, потому что жизнь оказалась гораздо изобретательнее их сатирической и гротескной литературы. Сейчас это тоталитарная антиутопия в самом своем типичном изводе.

Все сейчас обсуждают историю Маши Москалевой, на которую донесла учительница. Что делать россиянам, которые настроены против войны?

— Это очень демонстративный, нарочитый, публичный акт устрашения. Возвращаясь к разговору о детях, и важности для этого Молоха влиять именно на детей, чтобы сразу взращивать это подрастающее поколение в нужном формате. Это акт устрашения в первую очередь родителей. Потому что если бы я была сейчас в России, то я бы была тем родителем, который немедленно сказал бы Лёвочке: «Пожалуйста, помалкивай. Рисуй, что скажут. То, что мы говорим на кухне, никому не рассказывай». У стен есть уши, и вот это все. В какой-то момент я про это написала в Фейсбуке, и мне в комментариях ответили: «Да, и я тоже», «А я уже говорю», «Да, я говорю так своему ребенку», «И я говорю», «И я говорю»… Мне пишут люди, которых я очень уважаю и понимаю, это ни в коем случае не инвектива, потому что сейчас видно, что последствия могут быть чудовищные — ты можешь лишиться ребенка, ты можешь лишиться свободы. Это как бы выкашивание возможности несогласия, начиная с детского сада или с младших классов. Я уверена, что еще где-нибудь, кто-нибудь рисовал такой рисунок, и ничего, все обошлось. Но тут достаточно одного очень яркого публичного примера. За этим несчастным Москалевым охотились же, как будто он какой-то террорист-смертник. Это же действительно было мгновенное реагирование. Допустим, он включил телефон — и уже все были начеку в Белоруссии, через пять минут явились, поймали, как будто он до этого десять человек замочил. Папа девочки, нарисовавшей украинский флаг и «Мы за мир», и запостивший у себя в очень немноголюдной соцсети что-то про то, что русские военные — убийцы. И да, становится страшно. Мне даже здесь страшно. У меня, например, родители в России. У меня какие-то друзья в России. У меня, в конце концов, читатели-дети в России, которые очень меня ждут. Я за это время дважды была в России на несколько дней, но каждый новый марш-бросок туда — все страшнее. Когда я даю вам это интервью, я понимаю, что делаю, я не такая наивная, знаю, на что иду. Сочетание того, что я сказала там, сям, с тем, что я вижу, что такое, возможно, приведет к тому, что, как минимум, я вряд ли с собой возьму ребенка, чтобы он не оказался в детском доме, если что. И, честно говоря, в начале, когда я только уехала, мне казалось: «Ну да, я проявила свое публичное отвращение к этому, к этой войне, что это я внутри себя протестую, и вот я не согласна, и я уезжаю». А теперь это уже правда территория, на которую ты входишь с мысленным противогазом, и тебе страшно. Сразу после начала войны я читала, не помню кого, в ленте в фейсбуке у меня мелькнуло: кто-то из моих френдов, женщина писала: «Вот мне все говорят, что я должна свергнуть Путина и бороться. Ну вот смотрите: я живу в хрущевской пятиэтажке на третьем этаже, в однокомнатной квартире с мамой и тремя котами. Вы правда думаете, что если самым вооруженным, богатым, великим империям и странам мира не удается ничего сделать с Путиным, я, простая женщина с тремя кошками и больной мамой из хрущевки, могу это сделать?» Тут можно, но, наверное, не нужно, размышлять, почему это получилось у одних и не получается у других. Честно сказать, в Белоруссии тоже не получилось по тем же причинам — в силу тотального отсутствия поддержки сверху. Вот такая революция «снизу», только взбунтовавшийся народ, мало возможна и не очень реалистична. Другое дело, что, конечно, все равно была какая-то точка невозврата, до которой можно было не довести. Но сейчас этот ужас уже случился, уже так. Поэтому любой вариант протеста — это форма самопожертвования. Я невероятно уважаю людей вроде Ильи Яшина, которые пожертвовали собой. Я уверена, что это важно, я уверена, что это когда-нибудь окупится, что это помогает очень многим людям не утонуть в этом мраке. Но это самопожертвование. Людей, готовых к подвигу — мало, и это нормально. Честно говоря, ни в одном государстве, ни в одной нации, ни в одном этносе нету такого, что большинство людей готовы к подвигу. Это всегда единицы.

Что делать остальным?

— Это очень тяжелый вопрос, потому что понятно, что, уехав в безопасное место, глупо советовать «ребята уезжайте», потому что если люди, которые против режима, остались, значит, они не могли уехать в силу любых причин — финансовых, родственных и так далее. Вся страна не может уехать, так не бывает. И это самый больной вопрос «что теперь делать?» Я уверена, что им задаются абсолютно все по обе стороны границы, и у меня, к сожалению, нет на него ответа.

Каким вы видите будущее России?

— К сожалению, на протяжении долгого времени довольно мрачным. Я сейчас постоянно кручу это в голове. Все надежды только на то, что я не политолог, не великий стратег, не социолог, и, может быть, ошибаюсь. Но моё личное бульканье в моем котелке очень пессимистичное. Для себя я пока не нашла ни одного красивого и бескровного сюжета, при котором в России все становится хорошо. То есть я вижу некоторые сюжетные линии, в конце которых может что-то наладиться, но все они идут через что-то очень недоброе, кровавое и жестокое. Самый очевидный сценарий: Россия так или иначе проигрывает эту войну, потому что эта война не только с Украиной, но и со всем миром. Не совсем понятно, что значит проигрыш и как это выглядит: Россия может проиграть, стараясь сохранить хорошую мину, сделав вид, что она ее выиграла. Неважно, так или иначе, объективно она проигрывает и закрывается в собственной капсуле, превращается в плюс-минус Северную Корею с жестким тоталитарным наполнением внутри, без возможности выплеснуться наружу, по принципу вулкана, в котором долго-долго-долго нарастает давление, и те, кто остается там, к сожалению, варятся в этом аду, после чего происходит следующий ресентимент. Он неминуемо происходит, потому что все понимают, что война была проиграна, и вся жуткая лава снова выплескивается, и не сказать, что без потрясений для окружающих. Вариант, что Россия проиграла, но признала поражение в достаточной степени, платила репарации, все сказала, как гитлеровская Германия — я не верю, что такое будет. Любой другой вариант приведет к капсулированию и следующему выплеску ресентимента через, не знаю, 20 лет, тут уж виднее, наверное, и правда историкам и политологам. Вариант еще более масштабного поражения России, при котором так или иначе произойдет смена власти, наверное, более приятен и перспективен в будущем, но на протяжении ближайших лет и десятилетий это, скорее всего, технический развал России на части. Смена границ не бывает бескровной. То есть это тоже чудовищная, но уже внутри России, кровавая бойня — пересмотр всего, передел всего. Я в какой-то момент сказала что-то похожее на конференции в Чехии в городе Брно, где мы, как ни странно, обсуждали Россию, Белоруссию, Украину и будущее этих трех стран. Я это сказала, а мои коллеги, не граждане России, те, кто принимал участие в конференции, сказали: «Ну и пусть себе кроваво развалится, туда ей и дорога. Пусть этот чудовищный медведь разорвется на тысячу маленьких медвежат». Я пока не могу достигнуть такого уровня дзена, чтобы мне было все равно на то, что дорогая мне страна, то место, где я родилась и выросла, и где живут близкие мне люди, разрывается на миллионы кровавых медвежат. Для меня это все равно очень грустный сценарий, при котором пострадает очень много невинных людей. И этот волшебный поворот, которого все ждут, что Путин умрет… Ну и что? Он же не один это все сделал. Ведь не то чтобы все готово для того, чтобы заменить его немедленно кем-то совершенно прекрасным, умным, добрым, ориентированным на движение в Европу и гуманные ценности. Если бы такой человек существовал, он уже был бы у власти. К сожалению, это выжженная пустыня. Если бы я относилась к этому, как к своему сюжету, то отмела бы все позитивные варианты сюжета или сценария как неправдоподобные.