Анна Чагина: «Мне было страшно петь «Солнечный круг»

Анна Чагина — альтистка из Томска. После вторжения российских войск в Украину участвовала в антивоенном митинге, выходила на пикеты, писала антивоенные посты в соцсетях. Заработала сначала административное дело, потом уголовку по статье о «дискредитации вооруженных сил РФ». Когда к ней пришли с обыском, пела тем, кто ее обыскивал.

Уехала из страны. Сейчас живет в Вильнюсе. Играет «джемы» с музыкантами из разных стран.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Анна, я из Томска, мне 44 года. Большую часть жизни я занималась музыкой, я христианка, у меня двое взрослых детей — дочь и сын. Сейчас я живу в Вильнюсе, пытаюсь заново построить свою жизнь.

Как давно вы занимаетесь музыкой и какую музыку любите?

— Мое первое образование — культуролог, но потом я решила, что хочется заняться чем-то более практическим, больше реализовать себя в искусстве, поэтому я пошла учиться в музыкальный колледж. Я закончила колледж по специальности альт, и с этого началась моя музыкальная карьера. Я работала в филармонии, потом начала преподавать скрипку и играла в разных музыкальных коллективах. У меня большие пристрастия к ирландской музыке, панк-року, я очень люблю Баха.

Расскажите, как вы, «женщина средних лет», могли «дискредитировать армию», причем дважды?

— Мне хочется сказать «легко», но это, в общем, горькая шутка. Действительно, женщина средних лет может стать угрозой для российской армии, для ее чести и достоинства. Это не очень приятный опыт.

Почему вы вышли на антивоенный митинг в Томске?

— О том, что началась война, я прочитала с утра, все еще лежа, но мне показалось, что я упала. Это был шок, потому что я не тот человек, который следил за новостной повесткой. Потом мы с друзьями несколько дней это активно обсуждали, переживали, и в итоге начали выходить в одиночные пикеты. Моя дочь вышла в одиночный пикет и ее задержали в этот же день. После задержания она рассказала мне, что было в полиции, как с ней разговаривали, как она вела себя. Потом приняли закон о дискредитации, а ещё позже был митинг. Было страшно, но мы пошли. Было очень тревожно, но сидеть дома ещё сложнее, как и вообще ничего не делать. Митинг — это хотя бы что-то, что можно сделать. В одиночный пикет я не вышла, потому что мне было страшно. На митинге меня задержали вместе с несколькими людьми почти сразу. Мои самые близкие люди были рядом, так что сначала взяли дочь моей подруги, потом ее мужа, потом я взяла ее плакат и пошла с ним, пока не задержали меня. Был разговор с фсбшником, после чего меня взяли на карандаш и начали за мной следить. Это был март. Я попросила людей помочь мне выплатить штраф, и за три дня через ВКонтакте мы собрали и на мой штраф, и на штраф еще одной знакомой девушке. Знакомые сразу начали говорить, что мне нужно уезжать, что так это не оставят, что будет только хуже. Честно, я не верила, что лично мне будет хуже, но я очень боялась за друзей, за близких. Я не состояла ни в каких политических организациях, свою гражданскую позицию активно выражала крайне редко, поэтому за себя я не особо переживала. Когда все это начало происходить со мной — наблюдения, троллинг в интернете — я отнеслась к этому как к чему-то, что не очень реально. Это, конечно, был стресс, но в то же время сравнивая с тем, что происходило на войне, я думала, что это маленькие трудности.

Повторную «дискредитацию армии РФ» вам «впаяли» за цитирование во ВКонтакте философа Николая Карпицкого. Расскажите, в чем собственно заключалась дискредитация?

— Николай Карпицкий — это учитель моего друга, который очень сильно повлиял на меня. Это мое детство и юность, мне тогда было 16 лет, я только-только начала ходить в церковь. Мой друг рассказал про своего учителя, про его антифашистские инициативы, про то, как он глубоко погружен в изучение религиозной средневековой мистики — вот так я узнала о Карпицком. Я знала, что Карпицкий живет в Славянске, так что когда началась война, я начала спрашивать у друзей, что с ним, как он себя сейчас чувствует, что он делает, и начала читать его посты в Фейсбуке и Телеграме. Оказалось, что человек ничуть не изменил себе и остался глубоким мыслителем. Он размышлял на тему войны, в подробностях рассказывал о том, что происходит в Славянске, что происходит в других регионах Украины. Мне хотелось делиться этим с людьми. Посты, которые я публиковала у себя, были без ссылок на его канал, но это были его слова, и они были прежде всего адресованы думающим россиянам. Это были философские размышления на тему того, что, например, русские солдаты — это орки или не орки, как возможна война в XXI веке, что такое сейчас Россия, что такое некроимпериализм. Карпицкий продолжает публиковать свои мысли, а я продолжаю их читать. В первое время, когда война только началась, мне лично он очень помогал, потому что СМИ давали очень эмоциональную оценку. Я до сих пор не могу слушать новости про войну, потому что для меня как музыканта все, что приходит через уши, слишком сильно меня травмирует. Сейчас я только читаю. А у Карпицкого был такой взгляд, который показался мне очень трезвым, без нагнетания. Когда везде и так кошмар, мне хотелось какого-то живого свидетельства. Я не помню, сколько опубликовала его постов, но это уже было после задержания. Я понимала, что, возможно, будет какая-то ответственность, но, исходя из конституции, я не должна была быть подвержена уголовному преследованию, потому что у меня было только одно административное дело. Я думала, что вот у меня есть одно административное дело, будет другое, но пока это терпимо, я была готова на это пойти. Когда ко мне пришли с обыском, я об этом им и сказала, что они нарушают закон, что они не имеют права меня арестовывать и проводить обыск, потому что у меня всего одно административное дело. Мне на это сказали: «Нет, это особенная статья».

Расскажите, как проходил обыск.

— Следователь, который ко мне пришел, сразу сказал, что меня знает все советское РУВД, не уточнив, почему. Это было неприятно, но вместе с тем очень, я бы сказала, щадяще. Когда я рассказывала про это одному человеку, я говорила: «Меня не били на задержании — это уже хорошо», потому что я читала, что в других городах бьют, не смотря на то, кто ты — женщина, мужчина, пожилой человек, молодой человек, просто бьют и всё. У нас в Томске такого не было. Потом подобные случаи были, когда силовики кого-то избивали, но меня это не коснулось. Я просила их, чтобы они аккуратно ставили на место вещи. Наверное, все, кто пришли, не ожидали увидеть то, что они увидели — мою семью, мы были вдвоем с дочерью, нашу обстановку, меня саму. У нас всех был обоюдный шок. Спецназовец вообще забился в уголочек и весь обыск просидел на стуле, глядя в смартфон. А для фсбшников я устроила концерт.

Как реагировали на вашу музыку те, кто проводил обыск у вас дома?

— Самая лучшая песенка была «Яркая звездочка» — это баптистская песня. Мы ее с детьми пели в начальной школе, она посвящена Рождеству. Когда я ее пела, воцарилась звенящая тишина. То есть кто-то что-то продолжал делать, но в основном все просто стояли и слушали. Это было контрастно. Музыка, конечно, помогла мне пережить это. Моя дочь тоже пыталась петь, но у нее сразу же сел голос, потому что у нее, как потом выяснилось, начиналась пневмония, тогда у нее только температура была. Я пела, потом пела она, потом она сказала, что больше не может, и я опять начала петь. Потом до меня дошло, что в общей сложности я два часа пела разные песенки. Фсбшники давали разные комментарии: «Что-то слишком короткая песня», «Давайте что-нибудь из современного» или «Что-то вы не патриотический репертуар поете». Тогда я спела им «Калинку-малинку». В общем, это было интересно. Но «Солнечный круг, небо вокруг» мне тогда уже было страшно петь, так что я не помню, пела ли я ее или нет. По-моему, тогда эту песню уже признали экстремистской.

Можно вас попросить спеть куплет из «Яркой звездочки»?

Яркая звездочка на небе горит.
Детям у елочки мама говорит:
Скоро-скоро Новый год,
Скоро-скоро Рождество,
Наступает торжество.

Там ещё повторяется припев и есть такие строчки: «с праздником, с праздником взрослых ребят, даже проказникам это говорят». Хорошая песенка, мы с детьми ее очень любили петь.

Когда на вас завели уголовку, вы боялись сесть в тюрьму?

— Да. Но российская действительность приучила меня к тому, что возможно все, а тюрьма — это не самый худший вариант. Ну, посидишь в тюрьме, зато у тебя будет стабильный завтрак-обед-ужин, ни о чем не нужно думать. В общем, эти ужасные, кошмарные мысли приходят мне даже здесь, когда я в безопасности. Иногда я думаю, что оставила родных, оставила страну и уехала, в отличие от Навального, а лучше бы сидела в тюрьме. И тут я вспоминаю о тех, кто бы не сел, кто был бы вынужден ходить ко мне, кто носил бы мне передачки, кто переживал бы за меня, что мне там плохо. Я понимаю, что это бесконечная ложь и унижение, в которых ты привык жить, в которых ты привык думать, что тюрьма — это выход. На самом деле тюрьма — это не выход. Но морально я была к этому готова. Та ночь, которую я провела в тюрьме, показала, что я там выживу.

На суде вы говорили, что вы убежденная пацифистка. Когда вы это поняли и в чем это проявлялось?

— Когда я первый раз об этом задумалась? Уже после или во время суда я вспомнила, что под песню «Солнечный круг» я в детстве плакала. Это была просто эмоциональная реакция. Вот советская детская песня «Солнечный круг, небо вокруг», а Аня плачет. Петь её вместе было совершенно невозможно, потому что у меня дрожал голос. Ну, наверное, тогда я это поняла.

Как вы оказались в Вильнюсе?

— Меня долго уговаривали уехать из страны, в течение всего судебного процесса друзья говорили мне: «Давай мы тебя вывезем», «Тебя нельзя оставаться, тебя посадят в тюрьму». После того, как меня не посадили, а дали только штраф, я подумала, что еще я могу сделать? Я могу подать на апелляцию. И я подала на неё, хотя это тоже был риск, потому что судья могла запросить для меня более строгое наказание. Я это понимала, но в то же время понимала и то, что если не подам апелляцию, то в гипотетическом будущем, которое рано или поздно наступит, мне будет сложнее призвать к ответу тех людей, которые меня осуждали — моего судью, следователей, фсбшников. Я решила, что все-таки я это сделаю. К тому моменту я уже понимала, что мне прямо очень сильно нужно уезжать, потому что я не останавливалась. Жизнь во время следствия и суда сильно изменилась, я изменилась. Я уже не находила возможностей оставаться в России. Это буквально был вопрос жизни и смерти. Я не говорю, что меня собрался кто-то уничтожать физически, просто внутри оставалось все меньше и меньше желания жить. Это был очень тяжелый период, это было тяжелое решение, но я к нему готовилась. Апелляционный суд у меня был 26 октября, а 1 ноября я уже была в Казахстане. Все мои эмигрантские приключения были настолько удивительные и мягкие только благодаря людям, которые меня любят и давно знают. Я считаю, что те люди, которые выехали по своей инициативе — сегодня ты здесь, а завтра неизвестно где, неизвестно с кем, неизвестно какая у тебя работа, вообще ничего неизвестно — это подвижники, потому что они уехали из страны только исходя из морального выбора. Меня все-таки вывозили. Мои друзья очень-очень сильно меня поддерживали, поэтому после того, как я выехала, у меня была возможность прийти в себя. Здесь я оказалась благодаря фонду Freedom House.

Вы музыкант, есть ли у вас возможность здесь заниматься музыкой?

— Какое-то время назад это была самая большая проблема. Я вывезла с собой все свои три инструмента, я с трудом перевозила их через все границы, но приехав сюда я поняла, что мне не с кем играть. Я ансамблевый человек, мне очень нравится играть с кем-то, потому что играя в ансамбле получается совсем другая музыка, не такая, когда ты один на один с собой и музыкой. Игра с кем-то — это соприкосновение разных жизненных потоков. Я очень скучала по коллективному музицированию, но совсем недавно, может быть, месяц назад, моя подруга, с которой мы здесь познакомились, за ручку привела меня на музыкальный джем. Туда можно было прийти кому угодно. Я познакомилась с ребятами из разных стран, так что теперь у меня есть маленькая отдушина. Это какая-то фантастика. На последнем джеме играли американец, иранец, индус, белорус и я. Это всегда очень живо, очень свободно. Это тот опыт, которого мне длительное время не хватало. В Томске такое было, но оно было сложнее, потому что российские музыканты — это особые люди, как и вообще россияне. Нам предстоит пройти большой путь для того, чтобы научиться быть свободными и просто наслаждаться жизнью, наслаждаться тем, что мы делаем, наслаждаться музыкой, наслаждаться друг другом. И я уже не говорю о том, что нам предстоит путь преображения нашей страны и примирения. То наслаждение, про которое я говорю, можно начинать испытывать уже прямо сейчас, потому что это помогает жить не когда-то потом, когда закончится война, а сейчас. У меня такая возможность появилась.

Война надолго?

— Ой, это сложный вопрос. Понятно, что последствия надолго, если человечество не уничтожит себя, то лет на 50, а может и больше. Пока я живу здесь, были разные ощущения. Сначала казалось, что надолго, сейчас почему-то кажется, что она довольно скоро закончится. Может, уже просто хочется, чтобы все закончилась. Здесь я познакомилась с людьми из Беларуси и Украины, и отсюда война выглядит совсем иначе, чем из Томска. Как ни странно, в Томске война воспринималась острее, потому что там было ощущение, что ты вообще ничего не можешь сделать для того, чтобы её остановить. А здесь я пообщалась с украинцами и поняла, что это очень тяжело, это практически невозможно, ты постоянно чувствуешь вину и стыд, это мешает тебе разговаривать с людьми, как-то жить и взаимодействовать, но это нужно делать. Я увидела, как относятся ко мне как к россиянке и литовцы, и украинцы, и белорусы, и поняла, что первая реакция у них тоже очень сложная. То есть всем сложно принимать друг друга такими, какие мы есть, сложно принимать ситуацию, потому что наши страны воюют, но тем не менее мы это пытаемся делать. Можно сказать, что через общение с людьми из разных стран лично я приближаю конец войны. Мне хочется верить в это и надеяться, что война закончится как можно скорее. Переубивать друг друга — большого ума не нужно.

Чего боитесь больше всего?

— Тут все просто — я боюсь за детей. Об этом сложно говорить. Когда началась война, я поняла, что у моих детей просто уничтожили будущее. Я очень боюсь, что Россия победит. Не на поле боя, хотя такой вариант тоже возможен, но я думаю, что этого не случится, а в том смысле, что она останется такой, какая она сейчас. Очень больно понимать, что у твоей страны нет никакого будущего. Хочется, чтобы Россия кардинально изменилась. Наверное, это мой самый большой страх.

Что дает надежду?

— Я могу сказать «Бог», но это будет слишком общо. Наверное, больше всего мне даёт надежду общение с людьми. Если не говорить про какие-то мои личные религиозные представления, то жизненный опыт и какие-то выводы относительно самой себя тоже дают надежду. Люди могут меняться, а Бог, некоторые называют это Вселенной, милосерден. Мир может быть милосердным по отношению к человеку, это важно. И возможность встречаться, общаться, быть самой собой с совершенно разными людьми тоже даёт надежду.