Андрей Карпов: «Ты хороший механик — подпишешь контракт»

Андрей Карпов — автомеханик из города Трубчевск Брянской области. Рос сиротой. Построил дом, открыл мастерскую, «верил в патриотизм». Но потянулся в активизм — наблюдать за выборами, протестовать против расширения границ национального парка «Придеснянский». С 2019-го присоединялся к протестам в Москве, а в 2021-м вышел с пикетом на Красную площадь.

Сейчас Андрей — в Болгарии, где запросил политическое убежище. Как провинцию зачищают от активистов? Чем хороша Болгария для эмигрантов?

Расскажите о себе.

— Я Андрей, Андрей Карпов. Мне 45 лет, уже почти 46. Из маленького города Брянской области. Город Трубчевск такой, очень старый, красивый город, который находится на границе Украины, буквально 15-20 километрах от украинской границы. Я учился тоже в Брянской области. Дядька, поскольку сирота, учился в школе-интернат. Там история такая, не совсем благополучная семья, и я стал отказником по достижению 28 дней от рода. Насилие как со стороны преподавателей, педагогического состава, так и насилие со стороны старшеклассников. зачастую по просьбе тех же самых преподавателей, так как был один из инструментов воспитания. На тот момент это все было быдено.

Меня с детства воспитывала бабушка, даже не родная бабушка. Сторонние люди помогли, сделали из меня то, чем я сейчас являюсь. Моя профессия, мои призвания — я механик, механик-электрик, по большей части автомеханик, также токарь, фрезеровщик, сварщик. Сейчас я в Софии, в Болгарии, город София. Работаю в автосервисе, механик.

— Что за город Трубчевск? Чем он известен?

Город родной, это очень хороший город с населением около 15 тысяч человек. Очень старый город. Находится в живописнейшем месте среди брянских лесов, среди рек. Город славен летописцем Баяном, это считается его родиной, основали князья Трубецкие. Город упоминается даже в “Слове о полку Игореве”.

Город маленький, но в нем много учебных заведений. На объезде Трубчевска до сих пор висит надпись: “Трубчевск — город молодежи”. С советских времен сюда съезжались учиться люди из соседних районов и областей. Близость Украины способствовала тому, что к нам часто приезжали учиться граждане Украины. Это техникумы, это профессиональные технические училища, там порядка 5-6 заведений.

Молодежь встречается, люди заводят семьи, кто-то уезжает жить в Украину, кто-то, познакомившись, переезжает из Украины в Россию. Можно сказать, что граница для нас была символической, но после недавних событий она стала настоящей раной для многих.

С детства ездил на мотоцикле. У меня в 12 лет появился мопед, в 14 я себе уже какой-то “Минский” купил, если кто помнит, были такие мотоциклы. И это меня все дотянуло. До сих пор езжу на мотоцикле. К тому времени я уже купил себе импортный мотоцикл — японец. Моего региона было мало, я стал выезжать. И первое, куда можно было выезжать, это, естественно, Украина. Мне всегда нравилась украинская кухня, нравилось, как украинцы умеют гулять, особенно свадьбы. Свадьбы, проводы в армию и тому подобное. Больше мне нравилось мотосообщество.

— Как формировалась ваша гражданская позиция?

— Я проснулся очень поздно, где-то в четырнадцатом году, после захвата Крыма. До этого я жил в режиме выживания: как подросток из 90-х, старался улучшить свою жизнь, строил большие амбициозные планы — дом, жилье, работа, семья. Это была огромная нагрузка для молодого человека, поэтому времени на что-то другое, включая политические вопросы, просто не оставалось.

Когда у тебя появляется время, ты думаешь, как это все сохранить. То, что ты всю свою жизнь строил, свою мечту. И ты понимаешь, что она завтра может пропасть. На тот момент я еще верил в патриотизм, верил в Россию. Но череда событий, накопительный эффект — как чаша, которая наполняется, а потом одна маленькая капелька, и все. Это как гнев, который долго копился.

То есть те законы, которые принимались, та несправедливость, которая происходила вокруг меня и с теми же самыми выборами. Я сейчас не вспомню, в каком году я присутствовал на выборах. Просто ради интереса пошел посмотреть. Половина знакомых была, и меня записали в эту комиссию. Ну, так, Андрюха, знакомый, посиди. Да, город маленький. Наблюдателям, да. И я поприсутствовал наблюдателям, я посмотрел, что происходит. Ну, скажем так, что основная масса людей, которые голосуют, это те, кто смотрит телевизор. Отдать им должное, что они исполняли свой гражданский долг, в отличие от тех, кто все понимал и ничего при этом не делал. Процента 80 это были пенсионеры, которые в свое свободное время сидят, смотрят пропаганду Путина. Ну, естественно, ясно, за кого они голосовали. Но при всем при этом, когда начался подсчет ГАГАСОВ, быстренько всех выставили. Оставили только какие-то свои доверенные люди.

— Каким был ваш первый опыт активизма?

— В Брянской области существует национальный парк Придеснянский. Да, они там разводят и зубров каких-то, и оленей, и медведей. Прямо вот они экологию поднимают, это все хорошо. Это находится тоже рядом с украинской границей, между Навлинским, Брасовским и Трущевским районом. Это очень большой лесной массив, и национальный парк в какой-то период стал расширяться. Они решили расшириться и занять больше территорий. Это очень по внешним планам, по представленным планам, это очень сильно ударяло по местным жителям, которые зачастую жили в пределах этого национального парка, или же напрямую. Потому что напрямую были связаны с лесом, с природой, с речками, с озерами.

И зная, что на территории национального парка вход просто воспрещен, а еще зная, что творится внутри национального парка, это незаконные вырубки, браконьерство, продажа этого дикого мяса уже стоит на потоке какими-то своими людьми. И у нас рядом с городом притекает река Десна. Живописное место. Река Десна у нас граничит… По одну сторону у нас находится город, а по другую сторону у нас находится…

Когда объявили, что река будет границей по реке, нельзя плавать на любых водомоторных средствах, а у нас это очень развито. У нас очень много людей живут у реки, и традиции выходные — сесть на лодку, сплавать куда-то в какие-то красивые места — и все это становится закрыто. Это часть меня, и любое свободное время, то есть свободное время, оно делится на две части. Либо я его провожу дома, либо я его провожу на природе.

Одно из основных правил, по которым создается национальный парк на той или иной территории, это публичные слушания. Про публичные слушания узнали мы абсолютно случайно. То есть у нас несколько ребят-активистов узнали об этом, мы пришли найти публичные слушания. Это был маленький читальный зал в какой-то библиотеке, и сидели абсолютно посторонние люди. Они вроде бы были прописаны здесь, но они сидели поддакивали. С друзьями там подтянулись туда, что вот мы все-таки это не местные жители, вот местные жители, мы все против.

После этого данные общественного слушания были отменены. Потом развернулась очень большая агитационная кампания. Ездили в городе, ясно было, что городские жители против. Это замышлялось как камерное мероприятие в читальном зале Трубчевской библиотеки. Со стороны местных охотников и рыболовов здесь предполагали увидеть лишь несколько человек, которые должны были высказать претензии большинства и получить необходимые разъяснения. Но услышать все своими ушами захотело больше двухсот жителей Трубчевских, Навлинских и Суземских сел и деревень. Взяло наше. Очень тяжело.

Мы вынуждены были создать организацию, на кого экологическое наследие Трубчевского района, для того, чтобы не от лица каких-то жителей, а… Уже от организации заявлять о том, что нам это не надо, что нашу организацию поддерживает большинство. Ну, было у нас даже несколько совещаний с губернатором, даже просили пойти на уступки. Я директор организации был.

— Что побудило вас выйти с одиночным пикетом на Красную площадь?

— Я понял, что то, что я и мои друзья пытаемся делать на месте, это не ограничивается моим регионом. Вся эта зараза, она ползет из Москвы. И стал присоединяться к протестам. Один из первых протестов был, на который я попал, от которого я был очень впечатлен. Это когда не допустили, в Москву в Рудуму выбирались и не допустили.

К тому времени у меня уже в Москве были друзья. В какой-то период я в Москве работал, завел много друзей. И я уже стал откровенно агитировать тех людей, с которыми я сталкивался, и тех, кто думали по-другому. Те, кто смотрел телевизор, начинали рассказывать о том, какой Путин молодец, как страну защитит. Если я раньше, по большей части, или отмалчивался, ну, есть у человека свое мнение, есть. А тут я уже считал своим долгом людей перебить.

И акция протеста, многие спрашивали, зачем ты вышел с плакатом, постоять три минуты, для того, чтобы тебя задержали. Всем же ясно, что тебя задерживают. Это было больше для тех людей, которые меня знают, и которые говорят, не-не-не, вот все, что ты рассказываешь, это неправда. Это в том числе, я очень многим рассказывал, что просто с листом бумаги можно выйти в Москве, и тебя задержат. Тебя задержат, тебя посадят, тебя оштрафуют, все что угодно.

Я вышел, постоял буквально минуты три, налетела куча полиции, какие-то люди в штатском, быстренько упаковали. Сначала было достаточно жестко, меня так аккуратненько посадили в машину и увезли. Ну, я думаю, вроде все успокоилось. Я еще не знал, что меня ждет в отделе полиции. Это у нас был Китай-город. Я не ожидал, что прям когда меня завезут, высадят из машины, подведут ко входу, и прямо возле входа наручники были защелкнуты за спиной. Мне их в машине одели.

И я получил удар под ноги, и прямо в проходе на меня посыпались руки, ноги, не знаю, что там, дубинки. Единственное, что я нашел для себя удачного, это найти угол и угол лица спрятать. Я вытерпел, знаю, что сейчас пол стихнет, пол стих. Завели меня в обезьянник, порядка пары часов я посидел в обезьяннике. Потом завели меня в кабинет. В кабинете, кстати, все полицейские были штатские, там один или два приходили, уходили по форме. И первый вопрос был, кто и сколько тебе за это заплатил. Никак не могли поверить, что это мои личные желания.

У нас сюда выходят только те, кому платят. Выпустили протокол и выпустили. Добрался до кума, побыл у него там какое-то время. Пришел в себя в порядок, потому что сотрясение было. В больницу я обратился уже через несколько дней. Это первая медицинская справка, которая у меня была зафиксирована. Пикет был в 21-м году. Я приехал домой и через пару дней ко мне заявились. «Ты на карандаше, сигнал из Москвы, нам тут из-за тебя по шапке досталось, на тебя там дело какое-то заводится, и чтобы ты никуда не сбежал, подписку не выездят». Я подписал. Спустя какое-то время, в мае месяце, я еду в Москву на суд. Судья, секретарь и я. И я уже до этого в гугле знаю, что штраф от 10 до 40 тысяч. Я на суде признал свою вину, ну естественно, мнение мое осталось со мной. Получил успешно штраф 10 тысяч рублей.

— В чем выражалось давление со стороны правоохранителей Трубчевска после вашего пикета?

— Меня несколько раз задерживали, выписывали административные протоколы о том, что я находился где-то там. Один раз они написали, что я, по-моему, или в 9. И в 9 утра я находился в общественном месте в нетрезвом состоянии. Составляли на меня административку за неподчинение законным действиям сотрудника полиции, за что я успешно получил двое суток административного ареста.

Когда они приходят, они смотрят на меня. Зачастую я этих людей по именам знаю, может быть, когда-то там где-то с кем-то общался. Вот они смотрят на меня и говорят: «Андрюха, пошли» Я: «Куда?» «Не знаю» «За что?» «Не знаю» Там начальник придумывает. Начинаешь качать права, на тебя одевают наручники, тебя отводят принудительно. Сели в машину, поехали. Такие же там исследователи, которые также сидят и смотрят на тебя.

А поскольку я занимался ремонтом машин, частенько тоже приезжали ко мне и бывшие начальства полиции, и теперешние, и сотрудники. Вот они сидят, смотрят: “Ну чё, допрыгался, мы тебя предупреждали, надо было потише.” Ну и начинается вот этот полицейский разговор, когда, милицейский он больше, когда вот: “Я вот тут для тебя, а ты вот тут меня подводишь, подставляешь, мне тут из-за тебя из Москвы, там из Брянска звонят, ты же понимаешь, я же по-другому не могу сделать.” Хороший солдат — тот исполнительный, не умный. То же самое и с полицией. У нас сейчас вся полиция, она исполнительная. Они сами ничего не принимают, не решают, они выполняют все, что идет сверху.

Пытались мне вменить 19.3, неподчинение законным действиям сотрудника полиции. Они притянули меня на суд. До этого я просидел ночь в “стакане” — маленькая камера, где даже вытянуться нельзя. Это без еды, это без постельного. Административное задержание до суда. Они меня забрали из дома ближе к обеду. И ночью я отсидел. В камере на следующее утро меня привезли в мировой суд, а судья на встречу не пошел. Я, сидя в коридоре, слушаю, о чем разговаривает участковый и судья. Я слышу разговор о том, что: “Здесь же нет состава. Здесь же вы вот это сделаете, вы вот это сделаете.” То есть судья там что-то комментирует.

В итоге меня не отпускают. Меня обратно везут в “стакан”, я вторую ночь ночую в “стакане”, тоже почти двое суток без еды. Был один полицейский — не буду называть его имя — дружище, большое спасибо тебе и твоей жене, очень вкусные бутерброды были. Вот он мне дал своих бутербродов, которых он взял с собой на работу. Мы с ним очень давно друг друга знаем. Тайком, чтобы никто не знал, из его начальства.

До этого я был белый пушистый, у меня до этого были только одни административные штрафы за нарушение ПДД. Ну, в России ездить, работать на дальнобое и не нарушать ПДД — это невозможно. И в личной беседе сотрудники полиции мне пообещали, что: “Сейчас всеми вот этими административками мы накатываем твое негативное дело, дабы потом завести на тебя дело, не знаю по какой статье, и передать его в суд, чтобы ты не был на суде белым и пушистым, таким, который никогда не привлекался.”

После этого я стал задумываться, что надо с этим что-то делать, потому что уже обратного пути нет.

— Где вас застало начало войны?

— Я уехал в США. Я поехал без визы. Это был тяжелый путь через Мексику. Я в Америке провел 9 месяцев. Все было вполне нормально. До того момента, пока не началась война. Я, как сейчас помню этот момент, я работал с ребятами. Ребята украинцы. Мы занимались копортом, покупали машины, ремонтировали мы их и продавали эти машины. Я открываю трансляцию дождя, и у меня с рук все падает. Я захожу к ребятам, которые со мной работают. Я говорю, ребят, война началась. Да ну какая война? Я говорю, смотри. Наш штаб закрылся. Сидели до поздней ночи, смотрели. Это был простой ступор, какое-то возмущение и понятие полного бессилия, и просто созерцание того, что происходит.

— Зачем вы вернулись в Россию из Штатов?

— Я в Москву прилетел 21 апреля. Тот же сотрудник полиции, который мне успешно кормил бутербродами, большое ему спасибо, мы с ним периодически созванивались, пока я в отъезде был. Я у него спрашиваю, ну а что там по поводу моего дела? Он говорит, успокойся, там уже все про тебя забыли, там сейчас не до тебя, у нас там сейчас такое творится. Я думаю, ну возможно ли, наверное, вернуться, спрашиваю. Он говорит, да, успокойся, никто тебя трогать не будет, все будет нормально. Была такая глупость. Я не оценил полностью весь тот беспредел власти, который происходит.

Поскольку мы приграничная территория, у нас очень много военной техники было. Когда начинались ракетные обстрелы, у нас неподалеку, она до сих пор стоит, реактивные снаряды. И когда начинались запуски, я писал на дождь. Это единственная возможность связаться было с людьми из Украины. Так и так, в такое-то время, из района такого, направление таком-то. понимал, где чернига, где киев, в какую сторону летят. Начался обстрел.

Первые звоночки начались перед мобилизацией. То есть до этого я чувствовал себя абсолютно спокойно. То есть я жил своей жизнью. Естественно, насколько это можно в этих реалиях. Меня вызвали в полицию. Обязали предоставить пояснение о том, что я написал на странице ВКонтакте. Кто-то там где-то пожаловался, я так думаю. А потом, после этого мне уже пришла бумага о… возбуждение в отношении меня, дело.

Я пришел в полицию, было несколько человек, также в коридоре сидели, и вот эти бомжики, алкаши, которых обычно полиция таскает, наверное, тоже кто-то где-то что-то публиковал. Я увидел военкома. Город маленький, военкома знаю в лицо. Все друзья, сограждане, земляки.

«Андрей, ты понимаешь, что ты себе напел на статью. Вот у сотрудника очень большой материал. А это не административное дело, административкой не отделаешься. Тут уже пойдет уголовное дело, и ты отсюда не выйдешь.

То есть мы тебя сейчас задержим, ты сейчас будешь находиться под следствием до… Возможно, но по старой нашей дружбе, мы же земляки, мы же друзья, мы поможем тебе от этого избавиться. А каким образом? Ты же знаешь, вот наши ребята воюют, всем очень тяжело, что надо помогать. Ты вот хороший механик, подпишешь контракт с вооруженными силами, ты же механик, такие люди, нам нужно и технику ремонтировать, там еще что-то. Все в безопасности будет, все хорошо».

И я понимаю, для чего здесь сидит военком. Я не служил, меня не смогли призвать, я по возрасту не попадал. В армии не служил. Бабушка, которую я воспитывал, она была пенсионного возраста, и у нее на тот момент, я уже 70 был, и у нее не было никаких родственников. И по уходу за бабушкой оформил я. Это был такой для меня повод не пойти в армию. На тот момент я понял, что у меня здесь есть два выхода. То есть я беру ручку, подписываю контракт, либо я сейчас отказываюсь и меня закрывают, и дальше суд и срок.

Но также я прекрасно понимаю, что без военного билета я ничего не могу заключить с вооруженными силами. Я понимаю, что это вот единственная ниточка мне отсюда выйти сейчас своими ногами, пусть даже там на короткий срок или хотя бы просто попытаться. Шанс был призрачный. Я говорю, ребят, я с удовольствием подпишу военный контракт. Я говорю, вы знаете, я приехал со штатов, там денег зарабатывал, а здесь сейчас сижу без денег, без работы, ничего нету, а там я слышу, что деньги по контракту большие платят. Они уши развесили, да-да-да-да.

Я говорю, только с удовольствием, я сам вот думал, только есть одна проблема. Какая? Я говорю, я лет пять назад военный билет потерял. Это был понедельник, военком говорит, в среду придешь, принесешь фотокарточки и через неделю готовы вещи, подписываешь контракт и сразу отправляем на следующую отправку, там следующий понедельник будет. Я говорю, да, конечно, с удовольствием. Как раз у меня будет время неделю, быстренько какие-то дела свои дома доделать. Это осень, что-то на орудие убрать. Такое по-хозяйски.

Я здесь сам себе не поверил. Когда открылись двери, меня выпустили с отдела полиции. Дома собираю вещи, и следующим утром меня уже не было.

— Как вы оказались в Болгарии?

— Когда я прилетел в Турцию, первую ночь я переночевал, выдохнул. А потом, что делать дальше? В Турции, не имея на тот момент ни денег, ничего. Практически. У меня было, наверное, что-то около 2000 долларов, наверное. Знаю международное право о том, где и в каких местах я могу запросить убежище. Я пошел на границу с Болгарией. Турцию меня выпустили без проблем. Я пришел через Малготырного на границу. Пограничнику отдал паспорт и запросил политическое убежище.

— Чем занимаетесь в Болгарии?

— Я всю жизнь думал, что я чем-то не тем занимаюсь, я никогда ненавидел механику, там, и все это с ней связано, вечно грязно, ну, вот руки вечно побиты, в болячках, там, ногти грязные, спина болит, суставы больные. И думал, что всю жизнь занимаюсь чем-то не тем, потому что, ну, на родине это как-то не очень хорошо оплачивается и малоблагодарная работа. А приехавши сюда, я понял, что все-таки я профессию себе приобрел не зря, потому что я здесь вижу людей разных специальностей и докторов, и журналистов, и айтишников, и программистов, которые просто не находят себе работы. Если находят, то ее не сразу, и не всегда она отвечает самым элементарным потребностям. А механики, они, по-моему, везде, слава богу, востребованы. И я здесь, вроде бы как, не бедствую.

И искал специальный сервис, ну, естественно. Механики считают автосервис, но с одним условием, чтобы он был только болгарский. Я уже могу изъясниться, начинаю уже как-то стараться более грамотно применять свои слова. Мне уже жить проще, я уже могу смотреть телевидение, я уже могу слушать. У меня ребята каждое утро спрашивают, как все, много добра.

— В чем плюсы Болгарии для российских эмигрантов?

— Люди здесь… Постсоветские. Это люди, которые умеют дружить. Это люди, которые отзывчивые. То, что мы из социализма, из коммунизма, мы вынесли Россию, да и весь постсоветский. Мир вынес очень много плохого, но там есть то, о чем людям с теплотой вспоминают те прежние времена. И вот это, я не знаю, что это, оно стало здесь в болгарских людях. Они более отзывчивые.

Я по путешествию видел разных людей. Зачастую во всем мире твои проблемы это твои проблемы. Есть у тебя проблемы, но решай свои проблемы. Мы… Это правильно, решать свои проблемы самому. Но мы всегда ищем поддержку моральную от каких-то друзей. Не финансовую, больше физическую. Ну, самое простое, просто друг мне там надо шкаф знист. Я здесь смело могу выйти на личную площадку, постучаться, попросить соседа, и он мне не откажет. Я знаю, что в Америке… Позвони кому-нибудь. заплатить деньги кто-то делает это мой выходной это я отдыхаю тут вот в этом разница она она близко лично лично для меня она близко по духу и не столько большие города сколько провинция поэтому не нравится больше болгарские села маленькие города.

— Удалось ли вам получить статус беженца в первой инстанции?

— Мне державной агенции за беженцы отказали. Там у меня были украдены документы основные документы из моего дела, и на отсутствие этих документов был составлен весь отказ. В первом суде я предоставил все документы, я предоставил доказательства тому, что я их все-таки предоставлял, что эти документы были умышленно утеряны, что мое дело умышленно завернули, и первый административный суд без проблем принял мою сторону, и Державная агенция подала апелляцию. Неделю назад прошел Верховный административный суд, и сейчас ожидаю решения.

— Что для вас самое трудное в эмиграции?

— Начинать все заново. То, что я смог добиться в России, я это делал на протяжении всей своей жизни. С ошибками, с взлетами, с потерями, но я дошел до того, до чего хотел: собственная дева, собственный дом, собственная семья. А здесь все снова, но времени и возможностей уже нет — здоровье не то. Однако, Женевская конвенция, предусматривающая воссоединение семей, дает надежду на будущее. Обязательно будет воссоединение семьи.

В России я работал сам на себя, собственный бизнес, собственное дело. Естественно, подразумевается абсолютно другие заработки, нежели работаешь на кого-то. Здесь я один из механиков. Естественно, по заработку сильно просел. Да, я части живу, не живу, зарабатываю. Мне повезло с работой, я зарабатываю чуть лучше, чем некая часть нашей российской миграции, но я прекрасно вижу, что могу зарабатывать больше, если начну заниматься своим делом.

Мне Болгария напоминает Россию 2000 года. Тут как-то время шагали вместе, из социализма вышли, но здесь время притормозило немного. Для меня работа здесь больше похожа на возврат в те годы, когда я был молод, когда я очень весело проводил свое время, зарабатывал, и это было легко, играючи.

Сейчас, конечно, не настолько легко уже, всего возраста, но это вселяет уверенность. Примерные подсчеты показывают, что если я здесь открою свой собственный бизнес, смогу дать рабочие места как болгарам, так и соотечественникам.

— О чем вы мечтаете?

— Я мечтаю о домике в селе с небольшой мастерской. Хочу обеспечить себя работой, которая станет и хобби, и опорой на пенсии. Да, это все по-новому и тяжело, но найти свое место в новой стране — моя главная цель.

— Чего вы боитесь?

— Я болезней не боюсь. Я… Очень сильно болел. У меня очень много операций было с позвоночником, с легкими, и ноги у меня отнимались. Я боюсь остаться беспомощным.

— Каким вы видите будущее России?

— Я не вижу там светлого будущего. История показывает, как Россия вела захватнические войны. Например, часть Финляндии была отторгнута под различными лозунгами. Все повторяется: меняются слова, названия, но суть остается той же.

Мировое сообщество ранее пыталось противостоять подобным действиям, но результатом стало лишь сохранение Карелии в составе России. Эта земля могла бы быть полезной для финнов, развивать партнерские отношения, но вместо этого стала ненужным балластом, из-за которого испорчены отношения с соседями.

Я боюсь, что то же самое произойдет с Украиной. Уверен, эту войну можно было остановить в самом начале. В России свобода была лишь короткий период — с 1993 по 2002 год. Всё остальное время народ учился ненавидеть Запад.

Власть в России не изменится даже со смертью Путина. Сейчас время людей, которые разрушают страну, как это было в 1917 году. Это тот же самый сценарий: старый мир разрушается до основания, и история вновь идет по кругу.