Василиса Никольская: «Я спала, когда подруга в Харькове уходила в бомбоубежище»

Василиса Никольская — стендап-комикесса, занимается активизмом, в частности, помогает квир-беженцам. В интервью Василиса рассказывает о своем российском опыте столкновений с агрессией и дискриминацией. Обычно Василиса перерабатывает этот непростой опыт в комедию.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Василиса, я стендап-комик, активистка, я из Москвы, как-то так.

Как война повлияла на вашу жизнь?

— Очень много, как. Как минимум, я поругалась с кучей друзей, причём с обоих сторон. То есть в январе 2022 года я выбирала билеты на лето. Мы уже смотрели к своим знакомым, друзьям хорошим в Харьков. Всё это было очень тяжело, внезапно. Многие друзья, которые со мной в Москве, оказалось, что у некоторых неоднозначная позиция, у некоторых однозначно контрастная мне позиция. Мы на этой почве, ну, много было споров, руганий, с семьёй поругалась много. Не то чтобы у меня до этого были замечательные отношения, но услышать некоторые слова было прямо противно, что ли. Это, ну, как бы, ещё отразилось на общем психологическом состоянии. У меня как раз подруга переехала в Харьков, а один старый друг детства, он был на передовой, но с российской стороны. И вот они оба там, и я сижу, и каждое сообщение в каждом чате, в паблике, в каждом СМИ, я на работе сижу, я работать не могу вообще. Постоянно на связи, я с подругой на связи. Я спала, когда она в убежище уходила, я засыпала иногда. Это мне как было, да? А ей там и другу моему вообще мрак. И всё это представлять, всё это вспоминать — это тяжело. Просто через несколько месяцев я прямо кончилась совсем. Я почти не спала, ну, всё время на нервах. И с работы ушла, потому что ну, там ещё всякие приключились вещи, все со всем этим косвенно связанные. Ещё оказалось, что очень много людей, которые такие типа: «Ура, за войну!». Просто это страшно, потому что это довольно кровожадно. Всё. То есть идти по улице и слышать какие-то разговоры, что там. Это не то чтобы на каждой улице эти разговоры были, но один такой в день можно было услышать, и это сильно влияло, конечно, на эмоциональное состояние. Я из дома прямо не любила выходить очень.

Когда вы уехали?

— Я уехала почти через полтора года, как это началось. У меня просто не было никакой возможности уехать раньше. Я очень хотела. Я причём зарядила подругу. Я говорю: «Давай, уедем вместе». Вот я продумала план. Я говорю: «Вот отличный план». Она такая: «Да, отличный план». «Ищу удалёнку, уезжаем». И я не успела найти удалёнку. У меня не получилось, и осталась. Вот, собственно, она уехала. Мы воссоединились вот только через полтора-два года. Там появилась такая возможность.

Что было страшнее всего в Москве?

— Ну, если прямо откровенно, то звонок мамы. Она позвонила и всем моим друзьям пожелала смерти. Через бабушку она узнала, что у меня друзья есть в Украине. Причём, ну, не то чтобы это очень большое количество людей, это буквально, ну, три человека было, да, с которыми мы общались онлайн. Собственно, она про это узнала и позвонила мне в 2 часа ночи, такая: «Спишь?» Я говорю: «Нет». Я не буду просто цитировать. Там довольно всё было неприятно. Она высказывает мне это, я говорю: «Всё, зачем ты позвонила?». Она говорит: «Да, спокойной ночи». Она была, судя по голосу, немного пьяная. Я не знаю, что у неё там случилось, что у неё вот это всё вырвалось, но я, наверное, несколько месяцев я такая ходила, и друзьям рассказывала, что это было, что происходит вообще. Это было, ну, прямо жёстко, противно, неприятно. Это всё очень такое.

У вас наладились отношения с мамой?

— Нет, вообще нет. Я пыталась ей позвонить деликатно, но у неё какая-то тоже такая же риторика, очень радикальная, какая-то. То есть, если я ей там позвоню, рассказать, как у меня дела, какое-то начинается злорадство, какое-то, что я там уехала, ещё что-то. Ну, короче, такая немножко не. В общем, она как будто не совсем хочет, да, какого-то примирения, какого-то общения. Может быть, она где-то в душе это хочет, может, у неё там не отрефлексировано что-то. Психолог ей нужен. Ей точно нужна помощь, она не в порядке, но я со своей стороны больше, чем могу, я не сделаю. Поэтому мы до сих пор толком-то не общаемся.

Какие у вас сейчас отношения с друзьями и другими родственниками?

— С друзьями, даже с большинством, наверное, остался контакт. Мы, опять же, онлайн, все общаемся. У нас вот есть общая компьютерная игра, которая как повод собраться. Это, кстати, такой удобный способ. Это вот всегда пойдёшь, пойду. И вот мы пока играем, мы общаемся. Это, чтобы не просто сидеть, потому что я не понимаю, я, когда на экран смотрю, я очень плохо читаю. С родственниками, ну, да, я с бабушкой хорошо общаюсь. Это вообще от роду моей, я самый дорогой человек из семьи. У неё позиция не кровожадная. У неё спокойная позиция, что она пожилой человек, то она просто хочет на огородик, и ничего уже. Ну как бы не ей же лезть на баррикаду, что она, ну что она сделает. Объективно она права, она старый пожилой человек, и вот она в этой парадигме живёт. Меня это периодически терзает, но я звоню, узнаю. Она говорит потихонечку, но она рада за меня, потому что мне здесь парадоксально безопаснее. Хотя почему парадоксально? Здесь в целом мне сильно безопаснее.

Вы чувствуете себя безопасно в Грузии, несмотря на те законы, которые тут принимаются?

— Даже несмотря на них. И тому есть, в принципе, довольно логичное объяснение. Просто сейчас будет немножко субъективно. Всё, ну, как до этого, но мне просто кажется, что эти законы, они точно такие же, как российские, прямо буква в букву, просто на грузинском алфавите всё переделано. И они для того же и нужны, для каких-то точечных репрессий, для того, чтобы взять человека и найти под него статью. Видимо, не под каждого человека есть статья, надо вот новую придумать. А до русскоязычного квир-комьюнити им настолько дела нет, пока что. Я думаю, что ещё дотянутся, но пока мы не отвечаем, мы им не нужны. Они со своей позицией разбираются, видимо. Боюсь что-то сказать про политику, такое, что я просто совсем не разбираюсь, но вот у меня чисто на ощущениях вот такие чувства, потому что никак вообще. Я пока не сталкивалась с этим применением этих всех законов. Они просто существуют и существуют. Ну, на самом деле, даже немножко это полегче жить стало, потому что в России они же типа с 2013 года, если не раньше, я прямо уже не помню даты, но вот они сейчас здесь на уровне где-то 2013 года. Это всё равно поприкольнее. Вот так думаешь. Ну, это мы уже знаем. Это просто, ну, не то чтобы это хорошо, просто так я уже жила, да. То есть адреса каких-то мест, они только через личку передаются, удаляются сообщения, ссылки даются только проверенным людям. Попасть на тусу можно только, если познакомиться с кем-то, понять, что тебя там проверят. Ну, это мы знаем, это у нас было. Это всё просто уже выработаны механизмы. Это, конечно, не ок вообще, это не должно так быть. Но это привычно, да? То есть знаешь, что с этим делать. Будет жёстче, я уверена, будет жёстче. Будет сильно хуже всякое. Но непонятно, когда ресурсы у государства ограничены. Вот сейчас они на протесты уходят. Спасибо. В каком-то смысле нам повезло.

Вы сталкивались с агрессией в России?

— Ну, периодически. То есть там в автобусе еду, например, и бывают. Особенно такие мужчины за 40, вот когда, знаете, друг напротив друга кресло, и вот так сидит. И вот так сидит минут 20. И я выхожу уже на своей станции, и мне такие: «Э, мальчик или девочка?». Вот так. И я, ну, то есть, ждут специально, чтобы я выходила, потому что они понимают головой, что это какой-то ублюдский, бестактный вопрос. Но им же интересно, им плевать на меня, им интересно свои какие-то эти вопросики задать. Я обычно не стесняюсь в выражениях, я какие-то шутками отбиваю, просто говорю, типа, «пошёл ты в пешее эротическое», вот это вот. Иногда просто так это, а ты? Так делаю. И бывает, работает, бывает щёлкает что-то у людей, они такие, ну, смущаются. А бывает, типа, я слышу, и я такой. И закрывается автобус, машу рукой. Ну, короче, такое было. Так, периодически на улице, на работе периодически. Не сказать, чтобы часто. Плюс меня. Я боюсь ошибиться, но, по-моему, меня не били. Драться приходилось один раз. Мы с подругой просто гуляли. За нами какие-то ребята идут, я говорю подруге: «Слушай, я это, переживаю, давай, мы пропустим их вперёд на светофор, что-то они мне не нравятся». Она такая: «Ну, твоя паранойя, ладно». И они переходят светофор и ждут нас. И мы стоим, я говорю: «Пойдём». Мы пошли в обратную сторону, метров сто, перешли дорогу на другую сторону. Там такая почти шоссе, и пошли параллельно. И кто нас через полкилометра встречает? Эти два чувака. И они начинают докапываться до меня. Я говорю подруге: «Игнорируем, идём дальше». Мы проходим мимо, они идут за нами, нам вслед что-то говорят, кричат. Я не люблю драться и не умею. Но я ей говорю: «Слушай, извини, пожалуйста, если они сейчас меня за руку возьмут или дотронутся, я буду драться». Я не знаю, что на меня нашло, но я так подумала, что как-то им. То есть я буду их ненавидеть до последнего. И они меня вот так за плечо разворачивают и типа спрашивают, кто я. Ну, а я уже готова. Я хорёк. То есть я плохо дерусь, я точно проиграю, но если мне докопаться, то я буду до последнего. Я там кусаться буду, что-то ломать, глаза выкалывать. Я буду драться насмерть. Я ему даю в лицо, он пытается мне, я его ворачиваю. Мне так приятно стало в секунду, что я такая: «Ой». «Увернулась». Ну и мы как-то с ними чуть-чуть. То есть я его там пару раз ударила, пару раз увернулась и говорю, типа: «Что вы до нас докопались?». Ну, я в очень более грубых выражениях им говорю: «Отвалите от нас, уйдите, что вы до нас докопались?». И они такие: «А вы что до нас докопались?» «То есть это не мы». За ними километр шли, это, наоборот, было. Вот такая история у меня случилась. Это вот из самого. Пожёстче, здесь случилось. Но это у меня есть выступление. У нас была вечеринка. Открыто в небо. Русскоязычная вечеринка. Просто тусовались. И в какой-то момент завязалась драка. Я подоспела чуть попозже. Я вскакиваю, а там какие-то незнакомые ребята. Мы с другой девочкой их отделяем. И надо их как-то успокоить. Девочек они не бьют, поэтому вроде как отделение произвели. И я же мастер слова, понимаете? Я же занимаюсь выступлением. Поэтому я попыталась очень понятно, очень просто. Ну и чтобы они поняли, если вдруг они не знают русский, что им просто надо пойти и поспать, изобилие на эту ситуацию. Поэтому я им сказала «Go home», грузинам над грузинским морем на русскоязычной вечеринке. И я не из Лондона, это не было что-то типа «Go-ho». Нет, это было очень по-славянски. «Go home!». Да, после этого меня побили. Ну, оно там так комично рассказано, было сильно жёстче, но я бы, наверное, может, не стала бы подробнее, потому что иначе прямо травмировано. В выступлении оно смотрится, ну, как-то спокойнее. Можно нервный смешок словить, но в целом я постаралась как-то смягчить. Просто это, когда произошло, я в тот же день, вот как всё это, ну, там. Меня побили, я сижу прямо на траве. В этих ссадинах, я вообще всё плохо, и я прямо материал в голове пишу. Я смеюсь. Там полиция, которая приехала, у меня на алкоголь взяла тест, и ещё больше смеюсь, потому что я самый трезвый человек была в тот момент. Вообще в радиусе 100 километров, потому что, условно, там выходные типа в 4 утра, я единственный неприятный человек, точно во всей округе. И я прямо сразу на следующей же неделе пошла выступать с этим материалом. Это было ужасно, то есть в плане, он почти в том виде и остался. Но я вот вышла, и меня трясёт, и я дрожу, я его рассказываю, и вот такая, ну, как-то, в общем, очень было тяжело. Я убрала его потом в долгий ящик и к психологу обратилась за помощью, спросила вообще, как мне жить с этим, всё такое. Психолог меня, кстати, похвалила, она сказала, что это хорошая такая история, как бы переработать травму. В какой-то позитив. Но что я рано взялась. И вот я только через 3-4 месяца, наверное, смогла это рассказывать без вот этого вот.

Как вы считаете, почему власти так ополчились именно против ЛГБТ-сообщества?

— У меня много мыслей на этот счёт. Все они примерно к одному сводятся, что это просто козёл отпущения, что это попытка выстроить какую-то идеологию вокруг скреп, традиционных ценностей, вот эти все истории. То есть им же надо, ну, какую-то, не знаю, сказать, объединяющую идею очень громко, наверное. Ну вот, ну, а козёл отпущения недостаточно, точно. Я имею в виду, что у них же нет никакой, никаких принципов, никакой линии. Они делают, что хотят, как деньги будут, за что, да, где там какими-то своими там внутренними тараканами руководствуются и одним внешним, в общем-то. И им нужно какую-то линию генеральную, чтобы они как будто последовательно выглядели. Это моё оценочное мнение.

Вы сказали, что с вашим паспортом вам было опасно выходить на митинги, но вы всё равно выходили. Что вами двигало?

— Там даже не с паспортом дело. У них же есть старые данные, новые. Я просто очень боюсь оказаться в тюрьме, в СИЗО, ещё в каких-то таких местах, где я заперта один на один с представителями власти, потому что, ну, у меня были подруги, которые там оказывались, ничего хорошего не выходило. В лучшем случае отделывались лёгким испугом, но это прямо малый процент. Обычно, ну, какие-то проблемы бывали, ну, серьёзнее, да, чем там просто случайной девочке или случайного мальчика. Вот. А что меня двигало, да. Ну, я просто уже. Надо что-то делать. Вот это вот немножко такая паническая мысль. Ну то есть возмущение чистой воды, просто эмоция. Два раза, собственно. Может быть, чуть больше. Но вот именно значимые какие-то осознанные такие эти пошли. Это когда было задержание Навального. Я не могу сказать, что я прямо поддерживала его риторику полностью. Или ФБК. Сейчас тем более. Ну, это был важный для меня образ, всё равно. И мне была неприемлема вся эта история. Ну и, соответственно, начало войны. У меня там очень сумбурно вышло, потому что у меня есть подруга, которая не смотрит новости и не читает. И она всё время мне говорила, вот прямо, сколько мы знакомы, она говорила: «Я не смотрю и не читаю новости, чтобы нервы сохранить. А если начнётся война, я узнаю». Я просто с утра просыпаюсь от её звонка. И она мне первую фразу говорит. Очень такой голос, ну, мертвецкий. Она говорит: «Помнишь, я говорила, что если начнётся война, я узнаю». И она не успела даже продолжить. Я такая: «Нет». И она такая: «Да». Вот. И я: «Господи, ужас какой!» И я ещё перевариваю. И мне другая подруга говорит, связывается со мной. И говорит: «Пойдём на митинг». И я думаю: «Что, где, там, вот, ну, день в день, то есть вот как-то это». У меня, я ещё не переварила ничего, я думаю, не знаю, ещё, думаю. И она говорит: «Я иду, всё, вот». Я думаю: «Нет, я её тоже, ну, как бы. И я сейчас, ну, не поучаствую, и она все опасности подвергает, а я что?». Да, и, ну, как-то пошла. Много было отчаяния какого-то, но много было вот. Вот в моменте, когда, то есть, где-то это было на Пушкинской, по-моему, я тогда ещё стояла, там было очень много людей, и у нас было ощущение, что как будто что-то произойдёт, как будто получится, то есть, какая-то надежда прямо была. То есть, люди, было видно много людей, которым это не окей, очень много, которые рискнули, то есть, это уже тогда же всё давно было, ну, опасно, да, там. И вот эти люди, которые вообще наплевали на то, что там отлавливали, и били, и всё вот это, вот, они просто вышли в возмущение. У нас это коллективное возмущение. Я чувствовала очень большую какую-то силу. Я не анализировала рационально, как это поможет, но вот у меня было ощущение, что вот сейчас, да, ну дальше некуда. Ну то есть что может быть хуже войны, да, и что все сейчас выйдут вообще. Вот в ретроспективе получилось не так, но мне на самом деле это даже и сил дало. Там начали же. Вот это у них схема: разбивать на группки поменьше, закрывать, разбивать, закрывать. И мы вот в такой группке оказались, мы идём по улице, и там уже кордон. Вот этот вот просто. Ну то есть они стоят, ну, стеной, ну, в смысле буквально. И ты к ним подходишь, у тебя эта стена такая, и мы такие: «Разворот». А там уже, откуда мы пришли, там тоже уже стена. И мы такие: «Ну, по дворам», — и видим: «На нашу улицу заезжает автобус», — и мы такие: «Автобус?». «Сейчас? Здесь?» И мы на остановке стоим и такие. Я пишу подруге другой, которая обещала отчитываться. Я ей пишу: «Мы сели». Она такая: «Что произошло?» Я говорю: «Мы в комфортном автобусе». И у неё поэт, а я пытаюсь её успокоить, и я понимаю, что я очень плохо подбираю слова. И она мне звонит и спрашивает: «Всё ли в порядке?». Я говорю: «Мы в обычном автобусе, мы сели в автобус и уезжаем. Всё нормально». Она, конечно, очень испугалась, потому что. Мы сделали сообщение об этом, комфортный автобус тоже очень иронично. Можно же считать, и мы ещё мы ещё до метро доезжаем, и такие хотим выходить, перед нами парень выходит, а а там эти космонавты стоят прямо от выход в автобус открывается и слева, и справа по космонавту. Перед нами парень выходит, его так слева и справа, и уносят. Мы такие: «До конечной!» — это всё страшно, я так со смехом рассказываю, потому что это вот, собственно, что меня в комедию привело, моя защитная реакция. Это жуткий мрак, это всё.

С тех пор вы больше не выходили на митинги?

— Быстро дали понять, насколько это всё не срабатывает. И опять же, не сказать, что я суперзаметная, видная активистка, не сказать, что я какие-то великие дела творю. Но я что-то делала, и я подумала, лучше продолжать что-то делать, чем сидеть в СИЗО. В этот момент. Я просто чуть-чуть продолжала что-то делать, не отсвечивать, условно. А так, от меня больше пользы, ну, и я больше в безопасности. То есть вин-вин такая история.

В вашем стендапе много политических шуток. Что конкретно вас больше всего бесит в нынешней ситуации в России?

— Ну, то, что меня больше всего бесит, оно не поменялось. Это у нас про президента планеты? Вот это вот кусочек. Я считаю, что надо было сделать Путина президентом планеты. Спокойно, спокойно. Не Земли. Его надо было сделать президентом планеты КВН. Ну, просто посудите сами. Это пожизненная невыборная должность, которая называется как президент планеты. Очень легко уломать его, я думаю. А ещё мы бы реально его любили. Это был бы не бункерный дед. Это был бы вот этот дедушка с ебанцой, к которому КВНщики не подходят, в жопу лежат. Ну, как обычно, КВНщики. КВНщики не изменились. И вот, представьте, если бы всё в мире решалось КВН. Никаких войн больше, только КВН. Это было бы круто на самом деле. Во-первых, Россия и Украина стали бы ведущими державами в этом вопросе. Вы понимаете? Потому что у одних президент уже играл в КВН, у него была своя команда. А у вторых — клоун ебаный. Оно осталось. Сейчас я как-то немножко в дымке, то есть я с друзьями общаюсь. И у них ни интернета, ни сервисов каких-то. Ладно там этот «Инстаграм». Это я сейчас так рукой махнула. Конечно, не ладно, вообще свободы слова. Но у них просто эти. Как это? Даун, блэкаут, как это называется, да, у них шатдаун, да, отключение вообще интернета. Там постоянно дроны летают, то есть у них. Я вообще, я не, то есть я уже уехала, и я не, не, я такая: «Господи, да», — у меня ощущение от, ну вот, по рассказам, да, я Москву. Сейчас помню, как будто там метель, дроны, нет интернета. То есть у меня какая-то такая очень страшная картинка, и я с ними периодически общаюсь, как-то заземлиться, но это не помогает. То есть они такие, ну, потихонечку тоже рассказывают, как они там живут. К их обычным историям про жизнь, про настолки, про какой-то поход куда-то. Там так органично вплетено, что нет интернета, нет «Ютуба», нет «Дискорда», ничего нет, что дроны летают, что там у всех вокруг какая-то вот это вот разговоры на улице про военные. То есть какая-то жесть, она вот прямо вплетена. Наверное, сейчас в процессе вот этого монолога так немножко резюмирую, что меня вот эта вот бесит и пугает, наверное, что к хорошему привыкаешь к плохому. Ну и к хорошему, наверное, с моей стороны тоже можно так про меня сказать. Потому что я же тоже так жила. Не то что это глобально ок, но мне было ок. А сейчас я вот привыкла к тому, что шутить можно, что хочу. Это необычно. Я один раз выступила в Москве, и я очень сильно себя цензурировала. Безумно сильно. Это был ужасно плохой материал, как по мне. Он такой был очень беззубый, именно потому, что я как-то вот, ну, очень старалась. И это же не то, что я чувствую, это то, что можно шутить. Это огромная разница.

Вы обсуждали войну с друзьями?

— Эта тема не уходила, она и сейчас не уходит, но то, почему я в том числе занимаюсь комедией. Невозможно же каждый день об этом переживать и думать. Ну, невозможно. Да, всё это происходит, да, это всё ужасно, это всё бесчеловечно. Как мы можем на это повлиять, если не сохраним себя? И надо вот маску на себя, на ребёнка. Я стараюсь. Я по мере сил какими-то вещами занимаюсь. То есть активизм какой-то, благотворительность какая-то, что-то, что я могу. Вот как человек, да, эмигрант с менталками, там из уязвимых групп. Много у меня, короче, регалий таких, уменьшающих мой статус и мою безопасность. И вот, исходя из этих ситуаций, в которых я, то, что я могу, я делаю. Но если я не буду, спасибо. улыбаться, отдыхать, смеяться, и я сгорю, и все вокруг сгорят. Ещё у нас был такой довольно антивоенный стендап. Почему довольно, но сильно, про то, что люди подойти к человеку на улице и сказать: «Слушай, а задавайте деньги, пожалуйста, беженцам, ещё какому-нибудь человеку, пострадавшему». Гуманитарная вот эта история. «Задон денег кому-то и начнёшь ему рассказывать, что война сейчас идёт, и все это знают». «Всем от этого плохо, всем от этого неприятно». И мы вот сделали стендап. Мы сделали стендап, ты можешь прийти, посмеяться. И твои вот эти деньги, они пойдут на вот эти гуманитарные нужды. И много людей пришло, больше, чем обычно, сильно. И сейчас все, кого я знаю из комедии. Вот в эмиграции, там в Тбилиси, Ереване, Батуми. Потихонечку очень много. Кто пришёл к благотворительности на постоянной основе, к тому, что какие-нибудь волонтёры, собирающие беженцам, им. Люди устали, потому что всем плохо. Квир-людям плохо, украинцам плохо, русским эмигрантам плохо, котикам плохо, собачкам плохо. Всем плохо. И это же, ну, всем не помочь, чувствуешь беспомощность, устаёшь, ужасно, всё это. А так ты приходишь посмеяться, и твои деньги, они идут вот собачкам, котикам, беженцам, иммигрантам, всем помочь.

Вы занимаетесь квир-активизмом. Что вы делаете?

— Первое, да, моя такая благотворительная история, мы квир-беженцам собирали, потому что это было самое первое. Причём есть организации, которые вывозят, я им доверяю, поэтому я, ну, там не очень прозрачный критерий, кого они именно выбирают, но я в целом людей знаю, я им доверяю. Они вывозят и из Украины, и из России, и из Беларуси. Активистов, беженцев, квир-людей. Кого могут, кому, ну, по критериям, там, у кого опаснее, да, кому-то полностью. Там дорогу и жильё, кому-то билет покупают, кому-то ещё что-то, сопровождающего, кому-то надо. Вот они этим занимаются, мы им собрали. На самом деле, каплю в море, с одной стороны. То есть мы там делали инфографику, считали, по-моему, 4 человека. Можно было найти деньги, вывезти в более безопасное место. И это уже круто. Это вообще уже большое дело. Мы, главное, мы же ещё об этом рассказали людям. И я надеюсь, кто-то, может, постоянную подписку оформил. По-моему, несколько человек точно. Мы вот шелтер в Ереване собирали тоже для транс-людей. Тоже такая история, что из дома выгоняют только так. Каминг-аут даже не обязательно делать. Кто-нибудь узнает, кто-нибудь расскажет. Добрый человек всегда найдётся. И всё. И вот ты уже на улице, в бегах. Ну, мне просто очень это всё откликается. Я сама, по сути, сбежала из дома. Я могла там продолжать жить технически, но эмоционально точно нет. И у меня жизнь началась только вот после того, как я сбежала. Меня вот подруга спасла, приютила буквально. Просто всем бы такого человека, да? И не у всех он есть. И вот такие шелтеры, это для многих людей вообще единственная хоть какая-то возможность, хоть что-то. Шелтер — это тоже не рай на земле, это хреновое место, довольно-таки местами. Ну, не то что хреновое, но это коммуналка, это куча людей, это куча правил, и туда, ну, попадают тоже не от лучшей жизни, потому что у тебя выбор либо улица, либо так. Такие места нужны. Вот мы вот этим занимаемся. Плюс тут у ребят место есть, пространство. Я им стараюсь помогать, чтобы они как-то окупались, не загнулись. Не очень окупаются, но как бы комьюнити тоже нужно. Отдыхать, помогать, работать, что-то делать. Ну, то есть, как бы, только мы друг у друга есть, по сути, и надо помогать. Вот есть некоторые группы людей, которые в любую страну приехать можно и там найти себе. Как я сюда туда приехала, я просто пришла в местный центр, я такая. Ну какой-нибудь ЛГБТ-центр тут точно должен быть, я что-то нагуглила, как-то нашла, прихожу туда и говорю: «Здравствуйте, я ваша новая семья». «Здравствуйте. Здравствуйте». Всё, вот такая адаптация. И это у ЛГБТ-людей и у анонимных наркоманов. Вот две категории людей, у которых есть такая разветвлённая сеть помощи. Я там ходила на группы поддержки, я там получала поддержку. Мы как-то вместе общались. То есть я получила социализацию. Мне буквально рассказывали, где что купить. Потому что в Москве ты идёшь в условную «Пятёрочку». Там просто всё есть. А здесь, оказывается, немножко другая культура. Здесь чаще надо на рынок ходить, чем в мегаполисе. Бывает магазин, где только вот это можно купить, а где только вот это. И надо это всё уметь. И где сэкономить? «Четыре лари за молоко. Это много или мало? А пять? А три? А что? А какого качества?». «А где? А где что-то найти какую-то еду?» «А где на проезд оплатить выгодно?» «Куда сходить?». Вот эти вопросы, они там первые полгода каждый день мне помогали решать. Как жить? Как взрослую жизнь жить в другой стране совершенно?

Что вам тяжелее всего даётся в эмиграции?

— Тяжело без языка местного. Я его начинала учить. А потом вот эти законы, когда только объявили, что они будут приниматься, я такая: «Надо учить испанский». Ну, то есть грузинский очень сложный, и учить его. Мне прямо тут очень нравится, я прямо хотела остаться, я думала его учить. Но с этими законами я поняла, что ехать уже до конца, уже куда-то, уже какой-то хочется безопасности. И я это просто к тому, что вот хочется интеграции с локальным сообществом, хочется взаимодействий, а здесь не только языковой барьер. Здесь 2008 год, и до, и после, и как бы у Грузии богатая история конфликтов с Россией. Мы же тоже вот именно в квир-сообществе мы с активистами местными какие-то взаимодействия пытались настроить. Ну, местами удачно, но глобально вот не происходит вот этого смешения культур. Это большая стена. И мне вот этого не хватает. Мне не хватает того, что я в городе могу ходить словно в экспатские места. Того, что я могу разговаривать только с вот этим кругом людей, мигрантов. Не хватает там разговоров, спонтанных в транспорте. Не то что это трагедия, но я себя незащищённо чувствую, например. Если на меня в транспорте общественном, вот да, возвращаясь к той истории, мне в Москве грубость скажут, я вообще со словом в карман не полезу, я отшучусь так, что человек ещё задумается. А здесь, ну, как будто правомерно ли с моей стороны, да, я думаю: «А что мне за это будет?». «А это будет воспринято как что?» И как-то вот эти все мысли, то есть, да, там, найти какое-нибудь крепкое словцо условно на грузинском, ну, такое.

Вы хотите вернуться в Россию?

— Меня вот спрашивали, да: «Хочу ли я остаться здесь или собираюсь куда-то?». И я отвечаю: «Я хочу остаться здесь, но собираюсь куда-то». Вот, да? И в России то же самое. Я хочу вернуться. Но это моя хотелка. Я не то что вижу для себя это сейчас. Потому что, во-первых, это ещё одна эмиграция, по сути. Это другая уже Россия. Не та, откуда я уезжала. И там, ну, только язык. Всё остальное надо привыкать, надо понимать, что происходит. Вообще, какие реалии, какой контекст. Понятное дело, что это проще, чем в совершенно другую страну. У меня вот есть в голове образ. Вот той России, условно. Довольно тёмный образ, не идеальный. Но у меня там друзья и всё остальное. Это же не то, куда я вернусь, если я вернусь. Я вернусь, ну, как минимум, да, если мы говорим об этом, я могу вернуться, только если отменят законы, репрессивные в мою сторону. А в таком случае, ну, это через сколько? Это непонятно. Это может завтра случиться. Ну, я имею в виду, ситуация изменится завтра, может, через 10 лет. А законы отменят ещё через 10, как ситуация изменится. А может, через 20, может, не отменят. Это же такая, ну, какая-то фантазия. Я сейчас это не вижу как план. Это на месте будем думать. Я не вижу, что это реалистичный вообще сценарий, что это всё будет. «Сказка какая-то».

Как вы думаете, Путин надолго?

— Ну, ждём. Я понятия не имею. Я думаю, зависит просто от циркуляции крови, чисто у него. Это не то чтобы выборы какие-то будут, конечно, я уж не верю. Но для меня страшной мыслью стало осознание, я очень надеялась, я себя успокаивала долго. Этим, что, ну, если он скажет: «Вот, придёт и такой в кабинет, и такой, всё, жмите кнопку». Я надеялась, что люди вокруг вот так переглянутся, кивнут ему и табуреточкой. Ну, то есть, что есть какая-то грань, да, что, после которой скажут: «Ну, он сумасшедший. Вот теперь мы видим, теперь мы знаем», — вот эти люди вокруг. А сейчас я думаю, что. Что, наверное, они такие же просто, и после него будет, ну, другая фамилия. Но логика может остаться та же, может поменяться. Я не знаю, это политологи пусть рассуждают, но глобально там настолько всё сошло с ума, что он с нами надолго. Он может умереть завтра, но он с нами ещё останется. Прямо надолго.

А война надолго?

— Как будто я надеюсь, что вот она кончится раньше, надеюсь, что лучше раньше, чем он умрёт условно. Но вот, когда его не станет физически, я думаю, она быстро кончится. Опять же, дайте, кто я и дилетантка, но вот меня почему-то такое чувство, ощущение? Надеюсь, надеюсь, не ошибаюсь, как с митингами.

Чего вы боитесь?

— Я боюсь пауков, нарвалов и смерти. Ну, это почти правда. То есть, уже как будто меня сложно напугать чем-то глобальным. Уже как эти картинки из интернета, где я со своим чудищем под ручку иду с уставшим лицом. Я не знаю, что-то меня может напугать. Я думаю, что есть вещи, которые меня могут напугать. Я бы не хотела их озвучивать для товарища майора, который меня может смотреть, а так уже уже как будто случилось.

О чём мечтаете?

— Я мечтаю, чтобы все такие выдохнули, расслабились и такие: «Почему же делаем?». «А давайте ну миролюбие, каком-то чтобы ну вот это вся, чтобы мы просто вокруг посмотрели глобально». И на государственном уровне, и на частном. Чтобы люди как-то такие: «Не, какая-то жопа. Давайте не будем так». «Давайте все расслабимся». «Давайте все так». Ну, это не что иное, как мечта. Это не какая-то моя цель, миссия. Это невозможно. Но вот как мечта, вот это было бы классно.