Юрий Воронюк: «Нас ждет развилка, как в девяностые»

Юрий Воронюк — музыкант-виолончелист из Ростова-на-Дону. До войны работал в Петербурге. 24 февраля 2022 года «стало последней каплей», которая заставила его с семьей уехать из России. Сейчас живет в Будве. Считает, что и при помощи музыки можно сказать «Нет войне». Верит, что после войны Россию ждет развилка, как в 90-е. И страна еще сможет пойти по пути быстрых демократических реформ. Но про возвращение домой пока старается не думать:

Расскажите о себе.

— Я музыкант, играю на виолончели всю свою жизнь. Когда я был в садике, к нам пришла моя будущая учительница, выбрала меня из какого-то количества детей, и с тех пор я играю на виолончели. Мне повезло, что моя учительница была открыта к разным направлениям, а не только к классической музыке, что было редкостью. Мы, пожалуй, первые в России играли «Металлику» на виолончелях. Я камерный ансамблист (аспирантура) и музыковед (магистратура).

Как изменило вашу жизнь 24 февраля 22-го года?

— Это была последняя капля, которая заставила меня таки уехать из России. Я думал об этом уже давно, потому что очень многое двигалось в эту сторону. У меня двое детей, и мне не нравилось, что в школе пропаганда. Я не знаю, как с ней бороться, когда человек много времени подвергается пропаганде. Я всё решал-решал, думал, а когда пришла война, когда людей стали сажать просто за слова, мне стало некомфортно, потому что у меня тоже есть кое-какие записи в разных соцсетях, и меня могли притянуть.

Как родственники отнеслись к вашему отъезду?

— С родителями тяжело, потому что они подвержены пропаганде от разных источников. Младшие и старшие братья так или иначе связаны с армией, поэтому я с ними не общаюсь. У нас были сложные отношения, потому что даже когда я видел детей с пистолетиками, когда на 9 мая наряжали детей в костюм танка или какого-нибудь солдатика, мне это было неприятно. Мне неприятна сама эта эстетика, мне никогда не было это интересно. Я не служил в армии, поэтому у меня нет военного билета, из-за чего могут возникнуть проблемы с новым загранпаспортом. Сестра у меня хорошая, у нее двое детей, но они очень маленькие, и пока им хорошо. Она знает, как окружить детей той атмосферой, которая нужна маленьким детям.

У вас было предчувствие войны?

— Это было не просто предчувствие. Я довольно активный пользователь ютуба, смотрел сводки CIT — Conflict Intelligence Team. Они месяца за два до начала войны стали говорить, что она будет. Еще никаких американских и европейских утечек не было, а они говорили, что будет. Мои знакомые из Ростова тоже присылали всякие фото и видосики, как едут поезда с танками. Они иногда и у нас ездили, но не так часто, и когда это стало нормой, люди стали что-то подозревать. У меня было два гастролирующих коллектива, пока я не уехал. Осенью были концерты, и когда мы проезжали Белгородскую область, наш автобус постоянно останавливали и смотрели документы люди с оружием. Самое главное — это была моя первая встреча с людьми при полном вооружении.

Война была неизбежна?

— Один всем известный человек сказал: «Когда ты пребываешь у власти больше семи лет, ты сходишь с ума». Этот же человек находится у власти уже в три раза больше, чем семь лет, поэтому там все очень плохо. С этой точки зрения это было неизбежно. А если его просто убрать за скобки, то я вообще не понимаю, как это стало возможным. У меня ученики, знакомые и друзья в Украине. Конечно, абсолютное большинство перестало со мной общаться, но есть те, кто остались, есть те, кто считают, что их враги — это не просто абстрактные русские, а конкретные русские, которые пришли. «Те, которые не пришли, это не враги» — такая позиция внутри Украины тоже есть, и я этому рад, потому что это оставляет нам некую ниточку для дальнейшего восстановления каких-то отношений. Рано или поздно наш «товарищ» умрет, и все это закончится так же, как закончилась война двух Корей: когда умер Сталин, в тот же день все мгновенно закончилось.

Чувствуете личную вину за случившееся?

— За собой какой-либо вины я не вижу, потому что до сих пор играю много украинской музыки, рассказываю про композиторов, про Чайковского, который был Чайкой, про то, что это украинская фамилия и что в своем творчестве он использовал украинские темы, например, в том самом Первом концерте для фортепиано. В общем, много где наша история общая, и я стараюсь показать, сколько у нас этого общего, а не в чем наши различия. То есть они у нас есть, и это тоже важно, но у нас есть и то, что нас связывает, и мы от этого никуда не денемся. У нас общая история, у нас общее будущее в том смысле, что мы все равно соседи, и мы ими останемся, что бы ни происходило. А соседи должны уметь налаживать отношения. Когда уйдет главный агрессор, налаживание отношений станет главной задачей, в том числе и моей.

Когда известные музыканты высказываются против войны, это влияет на людей?

— Так или иначе надо давать понять аудитории свои мысли. Можно это делать, как Алла Пугачева: ничего человек не сказал, но все всё понимают. Можно это делать, как группа «Ногу свело!»: они просто уехали и стали вести крупнейшие кампании по поддержке Украины. Можно это делать, как другие группы, которые просто выражают свое несогласие и пусть не так активно поддерживают Украину, но они не поддерживают Россию. Это тоже очень важно. Есть три пути заявить о своей позиции: ты за это, ты против или хотя бы не поддерживаешь. Но есть огромная масса людей, в том числе и музыкантов, которые не могут высказаться по разным причинам. У большинства музыкантов есть семьи — вот эта бесконечная паутина, которая очень далеко распространяется. Они просто не позволяют себе высказываться. Я знаю некоторых довольно известных музыкантов, которые против этого, но не говорят, потому что не могут.

Почему для эмиграции вы выбрали Черногорию и чем вы здесь занимаетесь?

— Когда началась война, очень многие страны сразу сказали, что никаких русских у них не будет, поэтому у меня выбор был либо ехать в Азию, в Китай, где я два года работал, либо в Сербию, куда оставались единственные прямые рейсы. Я уехал в Сербию, поселился в Белграде, и первые два месяца я прожил там. Уличным музыкантам там очень сложно легализоваться, показать, откуда у тебя деньги и что ты делаешь — ты не можешь просто выйти поиграть на улицу. Все это наложилось еще и на то, что в Сербии колоссальная Zетнутость населения. Там продаются майки и футболки с Путиным, с «Z», с армией России. Все это в таких масштабах, что Черногория просто рай в этом смысле, а в сочетании с тем, что в Сербии не могут разобраться с бумажкой, можно ли мне играть или нельзя, я решил, что мне там не место, и уехал в Черногорию. В этом смысле она гораздо понятнее — если ты сидишь в правильном месте, то тебя никто не трогает. В моем случае я даже подружился с некоторыми коммунальными полицейскими — они подходили, что-то слушали, кидали денежку. Я не могу представить, чтобы в России полицейский кинул деньги уличному музыканту, если он не играет условную «Мурку». Моя игра на улице позволяет мне знакомиться с необычными людьми, которые реагируют на нестандартную не кабацкую музыку. Есть интересные зацепки, людям интересно со мной играть, потому что виолончелисты — это вымирающий вид в целом, а на Балканах это просто какие-то мамонты. По поводу антивоенной музыки: у меня есть огромный антивоенный блок. Там и Pink Floyd, и The Cranberries, и что-то русское, и есть украинские песни. Мои концерты в Черногории проходят в формате концерта-лекции, я всегда рассказываю, как появились эти песни, какие идеи за ними стоят и как эти идеи спустя десятилетия резонируют с моей музыкой. Играть антивоенную музыку действительно важно. Она создавалась всегда, всё рок-движение в принципе изначально было построено на антивоенном духе, и практически у всех адекватных мировых групп есть антивоенные треки. Поэтому я играю разную музыку, чтобы показать, что идеи можно доносить разными языками. Можно подобрать такие произведения, что на разных языках ты будешь говорить одно и тоже: «Нет войне!»

Чего вы боитесь?

— Помимо страха того, что кому-нибудь стукнет в голову запустить не тактическую, а стратегическую ядерную ракету, у меня скоро заканчивается загранпаспорт, я не смогу получить новый, и мне придётся возвращаться в Россию, а там неизвестно что будет. Мне, конечно, повезло: когда я уезжал из России, мне попался фсбшник — фанат музыки, и мы просто с ним говорили о музыке. Он очень удивлялся: «О, у вас на каждый смычок паспорт есть? Ещё и на виолончель?» Это не был такой допрос, как рассказывают многие мои друзья.

Вы верите в демократические перемены в России?

— Я абсолютно уверен, что перемены не просто возможны, а что они будут, и будут очень быстрыми и радикальными. Когда война закончится — а я надеюсь, что она закончится быстрой победой Украины — так или иначе будут мирные договоры, в которые 100% будут вписаны люди, которые ответственны за начало войны. И когда эти маньяки уйдут от власти, на их место надо будет кого-то взять. Это будет переходный период, во время которого мы опять будем на развилке, как в девяностые. Мы можем пойти как мирная цивилизованная страна или как некоторые африканские республики. В этот период будет очень важно то, что делают лидеры общественного мнения и политики, тот же Навальный или Яшин, которые сейчас сидят в тюрьме, но которые 100% будут выпущены, когда война закончится. Будет важно то, что будут делать Ходорковский, Шульман и прочие спикеры, влияющие на умы огромного количества людей, и насколько они будут активны. Сейчас война, многие активизировались и работают намного больше, чтобы изменить мнение широких масс, чтобы объяснить, что война — это плохо. Я надеюсь, что когда война будет закончена, они продолжат работать, а не скажут: «Ох, ну все, я работу сделал и ухожу на пенсию». Я знаю людей, которые уже сейчас заявляют: «Когда война закончится, я все. Я выгораю, я уже ничего не хочу». Я уверен, что демократические перемены в России будут, и будут очень быстрыми и радикальными, буквально пара десятилетий после Путина.

Вернетесь в Россию, если режим падет?

— Лично у меня в России все было хорошо, и оба моих коллектива, с которыми я гастролировал, до сих пор гастролируют, хотя они все мужские. То есть, казалось бы, люди в расцвете сил должны бояться призыва, но не боятся, продолжают гастролировать и никаких проблем нет. Они точно так же ездят по всей России, собирают полные залы и это хорошо. Но что меня останавливает? Когда война закончится, все люди, которые воевали, вернутся. У меня есть воспоминания о том, как было после чеченских войн. У нас в Ростове всякое было: и с гранатами, и с автоматами. Когда я начал работать, мы ездили во Владикавказ, например, и там прямо во время наших репетиций или когда мы ночевали в отеле, на улице стреляли. Количество оружия после войн зашкаливает. И я считаю, что сразу после окончания войны будет самое опасное время в России. Эти люди вернутся и не будут знать, что им делать. Они получали большие деньги, а теперь они не могут получить даже десятую часть той зарплаты, которую они имели на войне. И что они будут делать, чтобы получать деньги, чтобы жить так, как они хотят? Вопрос. Поэтому ни я, ни мои дети туда в ближайшие годы после войны не вернёмся. Я буду просто наблюдать со стороны. К сожалению, на этом моя функция изменений ограничена. Но я как музыкант, как человек культуры все-таки буду делать максимум того, что могу, чтобы учить людей думать: показывать примеры из истории, рассказывать что-то через музыку, через живопись или литературу. Я все это очень люблю и в своих лекциях всегда стараюсь представить довольно широкую картину мира. Я буду делать все для того, чтобы люди больше никогда не захотели воевать. Я считаю, что это очень важная мысль. Люди почему-то готовы подчиняться кому-то, вместо того чтобы думать самим, поэтому моя главная задача — научить людей и заложить в них идею, что мир — всегда лучше.